– Вперед! – не по-уставному, надсажаясь крикнул другой капрал, в ответ заверещали и захоркали олени, толпа прянула было к новобранцам, но хлесткие как удары бича выстрелы остановили ее. В небо взлетели шапки, платки, картузы и прочие предметы одежды, раздались крики: "Возвращайся с победой!", "Смерть дольменцам!", "Петруша, сынок!" и прочие в том же духе. Топоча так, что земля под ногами вздрогнула, нестройно и невпопад новобранцы двинулись по тракту. Колонну замыкал еще один капрал, который вскоре ловко вскочил на телегу с припасами, уже оберегаемую чернявой маркитанткой. Следом за этой телегой выехало еще несколько запряженных оленями транспортов – все они были нагружены разнообразными мешками, котлами, мисками и прочими вещами, потребными в военном походе. Особо выделялась передвижная печь с высоко задранной в небо, прокопченной трубой. К ней намертво крепилась емкость, заполненная торфяными брусками.
Среди всего этого имущества располагались женщины – они были озабочены его сохранностью и хворостинами отгоняли мальчишек, пытавшихся утянуть что-нибудь из телег. Несколько ребятишек сложили головы тут же: один неловко угодил под колеса, а пара других была застрелена солдатами ориенского гарнизона в момент стаскивания утвари с телег. Правда, и затеряться в толпе с добычей удалось не одному воришке.
– Загружайся! – зло вскричал лейтенант, подталкивая Максима в бок. Отчаянно скрипя колесами, откуда-то вырулил массивный фургон, накрытый рваной парусиной, необыкновенно грязной.
– Давайте, давайте, – хмуро поддержал офицера Элизбар. – Но я буду жаловаться в Королевскую канцелярию!
Обгоняя друг друга, будущие ученики ринулись к повозке и на ходу стали нырять в ее пропахшее плесенью нутро. Возница, погонявший тройку мощных оленей, и не подумал притормозить, и Максим больно ушибся о собственную котомку – слава Солнцу, не раздавив при этом жестяную банку с кашей. Пассажиры наспех расположились в фургоне, стараясь не размахивать ногами-руками. Тут было тесновато, и нарваться на ответный тычок никому не хотелось.
– Залезли? – зачем-то поинтересовался Элизбар, хотя ему с широкого облучка все было видно намного лучше, чем его подопечным.
Максиму досталось самое дальнее место. Свисавшая парусина хлопала на ветру, и сквозь белую щель врывался прохладный воздух. Он выглянул наружу: возле заставы выстраивалась следующая колонна новобранцев, и картина повторялась. Какое-то время в полумраке фургона были слышны лишь скрип осей да приглушенное дыхание пассажиров, но вскоре самый общительный не выдержал и сказал:
– Ну что, парни, наконец-то едем в столицу? Будем знакомы! Меня зовут Савва.
– Да уж, едем отлично, – отозвался кто-то, невидимый Максиму, – лучше не бывает. Я Акакий. И долго нам так трястись, интересно?
– Ты что, в географии слаб? – насмешливо заметил третий, одышливый и пухлый пассажир. – Три дня, никак не меньше! А потом еще паровозом неделю, если нам мобиль не вернут.
Постепенно все познакомились и выяснили, кто в чем силен. Большинство, как и предполагал Максим, работало в разных мастерских, как правило начинающими конструкторами или их помощниками. Ефрему здесь, одним словом, было самое место, и Максим не стал признаваться, что его рабочим инструментом была вовсе не чертежная доска, а попал в набор он случайно. Впрочем, название его фабрики вызвало мгновение уважительного молчания, и с расспросами никто не пристал.
– Ну а ты, Наркисс, чего молчишь? – насмешливо поинтересовался Савва у парнишки, что примерзал к шлагбауму. Тот смущенно скривился и пробормотал:
– Я в Приказе работал, архивном…
Секунду в фургоне было тихо, а затем со всех сторон грохнул смех, да такой заливистый, что полог в передней части откинулся и в ярком пятне возникло пятно Элизбаровой головы с торчащими в стороны кончиками усов.
– Тише, вы! – прикрикнул он. – Разошлись тут… Оленей испугаете. – И вновь наступила полутьма.
– В Приказе… – давясь от хохота, прошептал Пимен, худой словно рыбий скелет ученик, однако с заметно щетинистыми щеками. – Надо же. Небось бумажки с места на место перекладывал.
– Я патентами занимался, – обиженно ответил Наркисс. – Я хорошо изучил историю техники и знаю про все крупные и мелкие изобретения, кто их совершил и где они применяются. Ко мне все заявки на патенты приносили, чтобы я проверил их оригинальность.
Первая стоянка случилась далеко за полдень, когда все пассажиры фургона успели не только перезнакомиться, но и порядком распотрошить содержимое своих котомок.
– Поедайте свои харчи, пока не протухли, – с усмешкой сказал им Элизбар. – Теперь вы на королевском обеспечении.
Растянувшийся на полверсты караван замер между двумя колоссальными сопками, редко поросшими карликовым лесом. Солнце успело раскочегариться и теперь поливало землю с запада, заставляя ребят париться в куртках. Максим скинул свою, оставшись в новом, недавно связанном Дуклидой свитере, и спрыгнул на сухую, крошащуюся землю. Дождей не было слишком давно, и придорожная трава выглядела жухлой. Прохладный ветер сносил облачка и редкий гнус к югу.
– Так, Савва, Шалва и Фока – к полевой кухне! – сказал наставник. – Остальным находиться на месте. – И он зашагал с тремя учениками в сторону столба дыма, поднимавшегося в сотне саженей дальше по тракту, перед самым изгибом дороги. Маркитантки все поголовно покинули свои повозки и сейчас же рассеялись среди привольно расположившихся на обоих склонах солдат. Те хватали девушек за серые юбки, гоготали и отвлекались от приема пищи до тех пор, пока один из капралов не навел порядок.
– Что-то я не голоден, – заметил Наркисс, остановившись рядом с Максимом. – Интересно, что они притащат?
– Каши, чего же еще! – рассмеялся Акакий. – Кто со мной в лес?
– Скажешь тоже – "лес". Нельзя же уходить.
– И что, обделаться тут же? – фыркнул Акакий и отправился в ближайший распадок между сопками.
– Новобранцам хорошо, – завистливо вздохнул Лавр. Это был полноватый юноша с отвисшими, розовыми щеками, едва не закрывавшими глаза. Он шумно пыхтел и потел, поминутно отирая с лица пот. – У них и питание хорошее, и винтовки им скоро выдадут. И девчонки все к ним бегут… Вот если бы мы на мобиле передвигались!
Гонцы вернулись довольно быстро, сгибаясь под весом кастрюли, из которой валил пар. Фока, как самый сильный, нес связку мисок и ложек, а также мешок с двумя буханками хлеба. Элизбар хмуро вышагивал позади, и Максиму показалось, что наставник пересчитывает учеников. Заметив Акакия, который как раз вынырнул из чахлых зарослей, он прищурился, но промолчал. Наполнив миску, он сел в стороне, тут же принявшись сосредоточенно жевать. Видимо, вмешиваться в дележку еды подопечными Элизбар не собирался – ему это было неинтересно.
Максим пристроился в дырявой, неверной тени березки, хоть как-то спасавшей от теплого Солнца. Бездумно пережевывая перловую кашу, он никак не мог отделаться от перекатывания в голове слов и поступков вчерашнего вечера и тайком разглядывал снимок Еванфии, который спрятал в нагрудном кармане куртки.
В юном возрасте совсем не думаешь о том, что подавляющая часть разных городов, селений и попросту ландшафтов, существующих на земле, удается посетить лишь один раз. Кажется, что ты в силах присутствовать сразу везде, объять своим восприятием целый мир. Отображая в память его моментальный срез, будто заливая янтарем муху, в надежде сохранить "навечно", не вполне веришь себе и отдаешь ефимки фотографу. А спустя годы, случайно наткнувшись на дагерротип, без всякого чувства и переживания думаешь: "Где же это снято? Кто это рядом со мной? Да я ли это?" На обороте – надпись, как будто сделанная другим человеком, и даже почерк кажется чужим, хотя все его особенности никуда не делись. Снимки бесполезны, когда не сохранилась "янтарная муха", когда едкое время пожрало ее, оставив только смутный отпечаток хрупкого крыла где-то в неподъемных пластах памяти. Дагерротипы – лишь инструменты археолога собственной памяти, в которого превращается перед смертью человек. И уж во всяком случае они теряют последние остатки смысла, когда вдруг приходит момент сравнить их с реальностью.
-9
Двор еще вяло шумел, но количество очагов света заметно уменьшилось. Даже игроки в бутылочку по большей части разбрелись по домам, за куртками, да так и осели в тепле возле печурок. Белесые струйки дыма, мечась под порывами холодного, августовского ветра, гудевшего в кровле дома и под колпаками газовых рожков, наполняли рваными клочками черно-синее небо и скрадывали редкие звезды.
Еванфия так и не ушла, ежась на скамье и обмениваясь с приятелями равнодушными фразами. Игра, кажется, уже давно затухла, тем более самые симпатичные участники почти все разошлись, остались только высокая девушка с бельмом, по имени Есия, Пров и малознакомый сопливый подросток в чужом плаще чуть ли не до пят.
– О! – обрадовалась Есия и потянулась к забытой было бутылке, заботливо спрятанной в специальной лунке под скамьей. Максим в прошлом году выиграл ее на рынке, поучаствовав в соревновании метателей снежков, и тогда чуть ли не все одноклассники приложились к горлышку, отпивая по глотку или два пахучего вина. – Давай сыграем, Макси. С тобой классно целоваться.
– Спасибо, нет настроения. Прогуляемся, Ева?
– Конечно… – уныло поежился Пров. – Я так и знал, что она тебя ждет.
– Ну и жду, – отрезала Еванфия. – Нельзя, что ли? Нет такого эдикта, чтобы ждать запрещал.
Она молча взяла Максима под руку, и они неторопливо, как супруги, направились к арке. Ветер гудел в ней сплошным потоком, чуть не валя с ног, касался холодными щупальцами кожи и будил в ней свирепый озноб – но так даже лучше, хоть немного боли снимет с души, растворив переживания в борьбе со стихией. Максим снял куртку и отдал ее Еванфии, а сам прижался к девушке боком, чтобы не так мерзнуть. Зубы его ощутимо клацнули.
– Может, не пойдем? – участливо поинтересовалась она. – Поздно уже…
Но он повел ее в сторону моря, навстречу ветру, и слезящимися от холода глазами глядел на темную бухту поверх полуразрушенных складов. Он старался восстановить в памяти каждый клочок видимого днем пространства – и гладкий серп мыса, что выдается в море на западе, почти смыкаясь с восточным собратом, и контуры торговых парусников, обозначенных сейчас редкими бортовыми огнями, и даже мелкие, еле видные белесые тучки, что бежали ему навстречу, будто стараясь обогнать друг друга. Еще месяц, и снег покроет его родную землю до самого горизонта, бухта спрячется под непробиваемым панцирем льда, а последние в навигацию корабли, успевшие вернуться до зимы, замрут у причалов окостеневшими силуэтами.
– Ты что такой снулый? – прошептала Еванфия. – Иди сюда, я тебя от ветра прикрою…
Они спрятались за тумбой, покрытой старыми афишами и свежими эдиктами. Когда началась война, театр закрылся сам собой, потому что некому стало представлять пьесы. Но афиши остались, обесцвеченные дождями, и края их трепал северный ветер. Уши у Максима отчаянно мерзли, и он обхватил их ладонями, придавив длинные, растрепанные волосы.
Еванфия прижалась к нему, закрывая легкой курточкой, и руки сами собой скользнули под ее верхнюю одежду, беря в кольцо тонкую и прохладную талию.
– Я подумала… – прошептала она ему в ухо. – Может быть, нам пора иметь своего ребенка? А то надоело с сестринскими возиться.
– Но ведь война на дворе, – после некоторого замешательства брякнул Максим. – Перебои с питанием… Паек маленький. Разве нам на троих не мало будет?
– Дурачок, – усмехнулась Еванфия. – Ты ведь работаешь на военной фабрике, и мне будут платить, когда я забеременею и уволюсь. Проживем! Другие ведь справляются. И Дуклида тоже… Вдвоем нам проще будет.
– Откуда ты знаешь? – удивился Максим. – Я сам-то… Сегодня думал квартиру подыскать, или комнату, – неожиданно признался он. – Знаешь, народу много погибло, может и повезти…
– Мой герой! Так вот почему ты с другой стороны появился…
– Нам с вашим любезным Гермогеном под одной крышей не прожить.
– Он мне не любезный, не путай меня с Дуклидой. – Она опять рассмеялась и поцеловала его, и слова застряли у Максима в горле – вместо них вокруг звучала песня ветра. Редкие тени прохожих мелькали в свете одинокого фонаря, стоявшего на углу Моховой и Морской. Клочок афиши внезапно оторвался, царапнул его по макушке и умчался в ночь, прыгая по брусчатке будто белый, зимней раскраски лемминг.
– Пойдем к тебе, – хриплым голосом предложила Еванфия.
Не дождавшись внятного ответа, она потянула его за собой, и Максим на деревянных ногах двинулся следом, чуть не спотыкаясь о камни мостовой. Ботинки, как назло, принялись залезать подошвами и носками в каждую выбоину, будто желая опрокинуть своего владельца. Ему стало жарко – а ветер, разгулявшийся вдоль Моховой, трепал воротник плотной рубахи.
Они молча поднялись по гулкой лестнице, и он непослушной, окоченевшей рукой вставил в скважину ключ. Дуклида, кажется, уже спала – контур ее двери был совершенно черным. Только сейчас Максим озаботился, почему сестра не приводит к себе Дрона: может быть, тот сам не хочет жить здесь, пока не покончил с последним неудобством в лице Максима? Или это не его ребенок зреет в ее чреве? Мысли были под стать ночи, такие же растрепанные и ветреные, полубезумные будто олень, истекающий дымной кровью из надрезанного горла.
– Проводи меня в туалет, – шепотом попросила Еванфия.
Окном его комната выходила на Морскую, и ветер надсадно свистел в незаткнутых щелях. Пол был холодным, так же как и скомканное одеяло, не говоря уж о мятой простыне, на которую внезапно упал призрачный, замутненный непогодой лунный луч. Тяжелые облака, стремясь на юг, рвались под напором ветра и позволяли ночным светилам невзначай, но хищно протыкать себя в тонких местах, чтобы тут же, словно собравшись с силами, затянуть истекающую звездно-лунным светом рану свежими слоями хмари.
– Поможешь? – почти одними губами сказала Еванфия, повернувшись к нему спиной. Максим на ощупь нашел застежки и после некоторой возни расстегнул их – по счастью, этих крючков оказалось немного. От ее запаха, теперь целиком принадлежащего только ему, а не ветру, у Максима кружилась голова.
– Ты правда хочешь ребенка?
– Правда, правда… И только твоего. – Она принялась стягивать с него тужурку, а затем расстегивать пуговки на рубахе, обжигая кончиками ледяных пальцев. Они-то и рассеяли туман в голове Максима.
– Я не могу, – через силу выговорил он.
Она застыла словно снежная баба, даже дыхание, опалявшее ему шею, как будто вовсе прервалось, осыпавшись кристалликами льда на пол.
– У тебя уже есть семья? – бесцветно спросила она, отодвигаясь.
– О чем ты? Нет у меня никакой семьи. Мне только ты нравишься.
– Фу, какой же ты… Не пугай меня больше так глупо, ладно?
– Но я и в самом деле не могу жить с тобой, потому что… мне завтра нужно будет уехать в Навию.
Матушка Смерть, как все-таки тяжело чувствовать, что делаешь больно самой желанной девчонке в целом городе! У Максима и самого защипало в глазах, когда она села на край кровати и прижала ладони к лицу. "Как же все так складывается? – недоуменно подумал он. – Почему именно я попал в такую дурную историю? Зачем я только ушел с пристани?" Он зажег свечу и сел рядом с Еванфией, попытался обнять ее, но она отпихнула его локтем.
– Я должен ехать, – виновато сказал Максим. – Но я обязательно напишу тебе письмо. Может быть, ты сможешь прибыть в Навию… Если у меня там удачно сложится. Или я сам вернусь, когда закончу курс в Академии. Он продлится всего полгода, а потом мне предоставят место на одной из оружейных фабрик, и ты сможешь ко мне приехать… Я и сам не понимаю, почему они так делают! – распалился Максим, слова буквально вырывались из него, будто талая вода сквозь детскую плотинку. А может быть, он боялся реплики Еванфии и потому старался подавить ее слова в зародыше. – Почему нельзя зачислить на курсы кого-нибудь из местных опытных рабочих или своих же выпускников Университета? Зачем собирать пацанов со всей страны и тащить их в Навию, когда можно легко набрать столичных? И я догадался! – Эта мысль только что пришла ему в голову, и он поспешил высказать ее: – Меня отправят обратно, в мастерские Поликарпова! Напичкают военными науками и отправят, чтобы я внедрял их в производство, как я сразу не понял?… Вот. Я обязательно приеду.
– Ты? – Она глядела на него сухими, блестящими глазами. Кажется, вся его страстная речь пропала втуне – Еванфия услышала только одно: Максим уезжает в Навию, и скорее всего не на месяц, не на шесть, а навсегда. – Ты собираешься учиться?
– Придется, – пожал он плечами.
– Да чему ты сможешь научиться, дурачок? У тебя же в голове ничего не держится, сразу все забываешь! Ученик нашелся! Так и скажи, что сбежать от меня вздумал! Молчи уж, не оправдывайся. Не хочешь моего ребенка, и не надо, женихов кругом и без тебя хватает. – Сжав кулаки, она топнула каблуком, ничуть не опасаясь разбудить Дуклиду. – И не надо мне всякую чепуху рассказывать! Столичной жизни захотелось, красоток дворцовых да кабацких, развлечений с балами да синематографом.
– Ева… При чем тут дворец?
– Все, не желаю больше слушать. Езжай куда знаешь! – Еванфия выбежала из комнаты, схватила с вешалки куртку и рванула ручку двери.
Максим кинулся было за ней, но свеча от движения воздуха неожиданно погасла, и во тьме он врезался лбом в косяк. Коридор словно фейерверком озарился. Когда Максим очухался и встал, потирая шишку, то в темном прямоугольнике проема увидел молча стоящую Дуклиду. Она смахивала на привидение.
– Я расскажу ей правду, – тихо сказала сестра. – Она должна знать о повестке из Метрического Приказа.