– Так что же делать, немец ведь прет, и других частей, чтобы его удержать, просто нет? Мыто смогли оторваться от них просто чудом. Только благодаря тому, что немцев отсекли у реки Нарев танки из подразделения капитана Сомова. Грамотно действовали ребята – пропустили нас и висящих на хвосте немцев, а потом с тыла раздолбали их танки и бронетранспортеры, пехоту давили гусеницами. Всего-то и было их – три танка и две бронемашины, а разгром немцам учинили знатный. Уцелевшая немчура драпала так, что только пятки сверкали. Мы, конечно, тоже подмогли героическим танкистам, но фактически вся заслуга принадлежит подразделению капитана Сомова. Жалко вот, что я с ним не смог побеседовать, удалось только переброситься несколькими словами с командиром одной из Т-34.
– Вот видишь, значит, можно бить немцев, только требуется выбрать правильную позицию и выдержку иметь. А моторизованный батальон капитана Сомова входит в состав моей бригады. Вот так, майор! А тебе на будущее совет – прежде чем выполнять поставленную задачу, все хорошенько обдумай, произведи разведку и только потом действуй. Списывать свое неумение воевать на нехватку времени, отсутствие топлива, боеприпасов и тому подобное – удел слабых и неудачников. Я никогда не поверю, что в твоей части топливо полностью отсутствует. Наверняка, если слить горючее из баков, то можно обеспечить топливом один танк. Какой-нибудь грамотный командир смог бы на нем добраться до Слонима, осмотреться там, выбрать удобное для обороны место и сообщить тебе по рации, или в крайнем случае, если связь неустойчивая, дождаться вас там и указать, где нужно оборудовать позиции. А вы бы, пока производится эта разведка, пошарили бы по окрестностям – и, больше чем уверен, нашли бы где-нибудь у местных кулаков топливо. Эти куркули, еще когда Польша начала разваливаться, натащили в свои хутора уйму разной техники, ну и горючего к ней, естественно. Вот и поделились бы всем этим добром с освободителями от панского засилья. ха-ха-ха! Шучу, майор, а на самом деле, понюхав, чем несет из ствола ТТ – быстренько снабдили бы они тебя всем необходимым. Этим делом надо было заниматься пока светло, а ночью, когда авиация немцев не летает, спокойно добраться до Слонима, занять уже выбранные места обороны и начинать рыть окопы и капониры. И, поверь моему опыту, все в конечном итоге оказалось бы гораздо быстрее, и ваша оборона была бы намного эффективнее.
– Да… Наверное, вы правы, товарищ подполковник. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Сейчас пойду и распоряжусь, чтобы прошерстили в поисках топлива все окрестности, и отправлю на разведку в Слоним радиофицированный броневик.
– Во, быстрый какой! Во-первых, бронеавтомобиль до Слонима вряд ли сможет добраться – дорога и обочины забиты брошенной и разбитой техникой, только танком можно пробить себе дорогу. А потом, не нужно тебе пока двигаться в Слоним, можешь успокоиться, мои подразделения, усиленные артиллерией, ночью займут позиции в окрестностях города, перекроют намертво все дороги и танкоопасные места. Позиции для этого уже подготовлены, замаскированы и даже основные ориентиры пристреляны, так что коридор для выхода соединений Десятой армии будет открыт. К тому же немцы в ближайшие пару суток вряд ли сунутся большими силами к Слониму – они крепко получили по мозгам, и теперь, пока не залижут раны, о том направлении можно особо не беспокоиться. Пока достаточно и моих ребят, чтобы тормознуть самых упертых и борзых фашистов. Так что не дергайся – пускай люди приходят в себя, готовят технику, наконец отоспятся и приведут себя в нормальный вид. А с завтрашнего дня твой отряд (дивизией-то это назвать трудно) становится оперативным резервом моей бригады. Понятно?
– Да как же. У меня приказ штаба армии!
– Засунь его в задницу тем, кто допустил такое положение вещей. На третий день войны, практически разбитой дивизией пытаются заткнуть такую дырищу. А в докладах у этих штабистов все тип-топ – 25-я танковая дивизия надежно прикроет тыл Десятой армии, можно отдавать приказ на отступление другим соединениям. Тьфу, вредители прямо какие-то! А тот дурацкий приказ я отменяю – на это у меня есть полномочия от начальника Генштаба генерала армии Жукова. В своем распоряжении он поручил моей бригаде обеспечить фланговое прикрытие 10-й армии, для этого разрешил переподчинять любые воинские формирования и даже дивизии. Положение аховое, и в Москве уже не обращают внимания на звания – если часть боеспособна, то ее командованию переподчиняют другие, менее удачливые подразделения. Смешно сказать – этим же распоряжением моей бригаде придали десять артполков РГК, и они сделали свое дело – знатно потрепали вермахт.
Неожиданно подал голос капитан-артиллерист:
– Товарищ подполковник, а неужели это правдивые слухи ходят, что под Ружанами наши наголову разбили фашистов?
– Все верно, капитан, у Ружан полностью уничтожен 47-й моторизованный корпус немцев, вот там и поработали эти десять артиллерийских полков РГК. Кстати, вот эти пленные генералы и старшие офицеры тоже оттуда. Видишь вон того немецкого генерала с фингалом – так это сам Гудериан, командующий Второй танковой группой немцев. А если по-нашему, то командующий армией вроде Голубева. Вот, можешь судить, какой разгром мы немцам учинили, если таких пленных захватили.
Капитан попытался задать еще какой-то вопрос, но я его прервал на полуслове:
– Все, хватит вопросов, ты лучше объясни, каким ветром попал в эти края? Вот с майором все ясно – человек имеет приказ и в меру своих сил пытается его выполнить.
За капитана ответил танкист:
– Товарищ комбриг, капитан Евсюков из моей дивизии. Раньше он был командиром дивизиона 25-го гаубичного артиллерийского полка, а сейчас отвечает за всю нашу артиллерию. Правда ее даже на две батареи не наберется – осталось всего семь пушек, из них две 85-миллиметровые зенитки, остальная матчасть гаубичного полка и отдельного зенитного дивизиона уничтожена противником. Старший лейтенант Агеев с остатками своей заставы присоединился к нашей дивизии недалеко от Бельска. Большой отваги человек. Все это время именно он командовал нашим арьергардом, а сейчас отвечает за разведку.
– Понятно, товарищ Половцев. Вот ты старлею и поручи проверить все близлежащие хутора на предмет наличия горючего. Пограничники – народ опытный, их кулачье не проведет – они и бывалых контрабандистов раскручивали, хуторяне им не чета. Я, конечно, когда доберусь до Волковыска, постараюсь найти топливо и распоряжусь привезти его сюда, но, сам понимаешь, война, и неизвестно, что может случиться. Один авианалет немцев – и плакало это топливо. А может, я и сам не доберусь до Волковыска. Поэтому вы тут сами постарайтесь изыскать горючее. Кстати, у вас как с боеприпасами?
Майор как-то горестно воскликнул:
– Да даже на один хороший бой не хватит!
– Понятно… хреново, значит! Тогда напишите мне список, какие боеприпасы вам больше всего нужны, только не наглейте сильно – максимум пару полуторок смогу прислать.
Когда я стал давать поручения Бедину, чтобы он своими службами и ресурсами оказал всемерную помощь остаткам 25-й танковой дивизии, в палатку вошел Лыков. Сержант госбезопасности и был мне нужен, уж он-то точно знал все про обеспеченность отряда патронами, продуктами и бензином, Бедин в этом вопросе несколько плавал. Только я начал выпытывать у сержанта о наверняка имеющихся в отряде заначках боеприпасов, раздался громкий выкрик:
– Черкасов! Ты же меня знаешь!
Это подал голос генерал Зыбин, сидящий в углу палатки. Но лучше бы он этого не делал, глядишь, если бы сидел тихо, может быть, в этой горячке я и забыл про него: навалилось столько проблем, а до запланированного выезда в Волковыск оставалось минут двадцать.
Повернув голову, я взглянул в сторону бывших командиров Красной армии, переодетых сейчас в крестьянскую одежду. Поймав мой взгляд, толстомордый вскочил (на этот раз охранник ему не препятствовал) и фальцетом протараторил:
– Помнишь, последний раз мы встречались неделю назад, на совещании у Голубева! Да и раньше несколько раз виделись. Подтверди энкавэдистам, что я генерал Зыбин, командир 36-й кавдивизии.
Дикая злоба захлестнула мой мозг – этот трус, бросивший свою дивизию, в этот момент олицетворял для меня всю ту гниль, которая допустила поражение великой страны. Сволочь, сидит сейчас с лоснящейся физиономией, а там ребята отдают свою жизнь как раз из-за того, что этот гад сбежал и управление дивизией потеряно. К тому же своим поведением он внес панические настроения среди бойцов: как же – комдив исчез, а мы что, дураки здесь гибнуть? Одна надежда, что молодые, отчаянные лейтенанты и капитаны положат свою жизнь, но не дадут этой панике разрастись, хотя бы некоторое количество красноармейцев сумеют удержать на позициях, чтобы притормозить фашистов и ценой своей жизни вырвут время, чтобы запаниковавшие пришли в себя, вспомнили свой воинский долг и начали воевать.
Буквально дрожь прошла по всему телу от ненависти к этим двум хлыщам, одетым в гражданское, однако совершенно спокойным голосом я произнес:
– Я знал командира 36-й кавалерийской дивизии, а трусов, бросивших своих подчиненных, я знать не знаю. Да мне даже говорить противно с такими ублюдками!
Повернувшись к сержанту госбезопасности, я жестким голосом скомандовал:
– Товарищ Лыков, приказываю расстрелять этих двух дезертиров!
Сержант вытянулся, зачем-то козырнул и выкрикнул:
– Есть расстрелять!
Лицо его при этом приобрело выражение тупого служаки, и только глаза выдавали всю остроту ума и ту бурю чувств, которые обуяли теперь этого человека, и в этих глазах читалось полное одобрение моего решения.
Повернувшись к бойцу НКВД, охранявшему задержанных, Лыков кивнул, и тот привычными движениями, тыкая стволом ППШ в спины дезертиров, начал подталкивать их к выходу из палатки. Те было попытались сопротивляться, но опытный охранник быстро их успокоил и под визгливые крики задержанных погнал к занавешенному пологом выходу. При этом он умудрился выбрать такую траекторию, что спокойно прогнал мерзавцев, не задев стоявшую невдалеке группу пленных. Только практически у выхода из палатки произошла заминка – адъютант Зыбина упал, схватился обеими руками за шест каркаса и заверещал:
– Я не хотел переодеваться и закапывать документы – это мне генерал приказал!
Но тут в дело вступил Лыков – ударом сапога по почкам он заставил адъютанта заткнуться, а потом, приподняв того за шиворот, вытолкнул из палатки.
Картина вывода дезертиров из палатки получилась довольно мерзкая и оставила тяжелое впечатление. После того как Зыбин с адъютантом были вытолканы, наступила гнетущая тишина, все молчали, пряча от меня глаза. А лейтенант Быков, который пришел в штаб вместе со мной, вообще стоял столбом, бледный, а по щекам его катились капли пота. Наверное, танкист первый раз столкнулся с тем, как без суда и следствия людей просто берут и ведут расстреливать. Крови-то безвинных людей он повидал много, но такого беспредела – никогда. А я еще подумал: "Эх, танкист, не жил ты в те времена, когда фашисты победили СССР, а если бы хоть на час оказался в той реальности, то жег бы теперь каленым железом всякого, кто способствовал этому".
Чтобы как-то снять тягостное впечатление от этого эпизода и объяснить такое резкое и жесткое решение, я заявил:
– Всю гниль нужно вырывать с корнем именно сейчас, а то потом будет поздно! Даже трибуналы сейчас не функционируют – в армии бардак полный. Все сейчас висит на волоске, и вы об этом знаете. Допустим слабость – немцы уже нас будут к стенке ставить! Генерал Зыбин совершил самое гнусное преступление – он предал своих подчиненных, командовать которыми ему доверила Родина. А значит, предал Родину, своих предков, всех нас, и за это полагается только одно – смертная казнь. Так всегда было, есть и будет! Долг, особенно в такое тяжелое время – превыше всего! Ладно, товарищи, что я вам прописные истины говорю, вы все и так знаете и понимаете, давайте лучше перейдем к планированию наших дальнейших действий.
Сначала скованно, а потом все больше увлекаясь, командиры 25-й танковой дивизии начали перечислять, что им необходимо и без чего воевать совершенно невозможно. А коль остатки дивизии становятся резервом 7-й ПТАБР, то я обязан всем этим их обеспечить. Я, как это обычно бывало, когда у меня пытались что-то безвозмездно получить, хмурился, отнекивался, ругался, однако в душе уже почти любил этих ребят и готов был отдать им последнюю рубашку, но только свою, а не бригадную. И пускай они были грязные, небритые, воняли потом, но свои, и души у них были чистые, светились огнем жертвенности за Родину и своих близких. Настоящие люди, а не та плесень в человеческом обличье, которую только что увел Лыков.
Разговор затягивался, я явно не успевал выехать в запланированное время, но и резко осаживать этих, доверившихся мне, людей тоже не мог. И тут в голову пришла мысль: "Не поеду я в штаб бригады, а лучше сразу двину в Волковыск. Времени сэкономлю море, а с Пителиным свяжусь по рации и вызову его на совещание. Радиосвязь наверняка действует – у Бедина все-таки РСБ, а не то убожество, которое установлено в броневике. Снабжение у НКВД отличное, и наркомат снабдил Гушосдор мощной радиостанцией, которые в армии полагались только корпусам. Ну, и у меня в бригаде тоже была такая – мы, в конце концов, не лыком шиты. Бульба чего хочешь раздобудет и проведет это по документам так, что комар носа не подточит, и все по бумагам будет выглядеть железобетонно – то есть строго официально.
Дождавшись, когда танкист примолк, наконец уяснив для себя, что перед ним не Господь Бог и удовлетворить все его потребности не может, я сказал:
– Ладно, майор, все ясно – аппетиты у тебя громадные, а получишь ты только то, что я смогу раздобыть в Волковыске и переправить сюда. Ну, может быть, что-нибудь в бригаде найдется. Виктор Петрович, у тебя радиосвязь со штабом бригады устойчивая?
Бедин практически сразу ответил:
– Связь с бригадой есть, а вот со штабом армии неустойчивая. Я попытался у них выяснить, что делать с задержанным, называющим себя командиром 36-й кавдивизии, но связь пропала, и ответа я так и не получил, поэтому и держал гражданина Зыбина в штабе, пока не установится радиосвязь. Но тут вы приехали, и у меня вопросов по этому поводу больше нет – проблема снята.
– Да, штаб армии – это просто какая-то неуловимая субстанция. Я тоже пытался с ними связаться, но почему-то не получилось, хотя со штабом бригады связь поддерживал. Пителин тоже за эти три дня всего лишь пару раз с ними связывался – проще с Минском переговорить, чем со штабом 10-й армии. По данным Борис Михалыча, штаб за эти дни уже три места дислокации сменил – наверное, поэтому с ними и связь такая неустойчивая. Они просто как Фигаро – то тут, то там, и все время километров за семьдесят от линии фронта. Вот так, лейтенант госбезопасности, и ведут себя наши штабисты. Поэтому, может быть, и на фронте такой бардак – правая рука не знает, что делает левая. Ладно, искать виноватых в том, что случилось, мы будем потом – сейчас нужно выбираться из той задницы, в которой оказались. Слушай приказ, товарищ Бедин: ты назначаешься командиром Зельвинской группировки. В нее будут входить: твой отряд, остатки 25-й танковой дивизии, а также красноармейцы и командиры, которых твой заградотряд будет продолжать останавливать. Задержанных военнослужащих теперь не нужно будет отправлять в бригаду, оставляй их здесь и направляй на пополнение 25-й дивизии. У майора бойцы и командиры уже обстреляны, думаю, они смогут поднять боевой дух этих красноармейцев. А теперь о задаче для твоей группировки – если немцы все-таки собьют части бригады с позиций в районе Слонима, вы станете второй линией обороны.
– Так если немцы займут Слоним, то вся армия окажется в мешке! – воскликнул майор-танкист.
– Ну и что, – ответил я, – главное, чтобы они не рассекли армию вдоль трассы Слоним-Белосток. Вот если им это удастся, тогда нам точно труба! А так это только теоретически представляется, что армия в котле, на самом-то деле это немцы сейчас подставляют нам задницу. Если вермахт завязнет в горловине Белостокского выступа, то не сможет перенаправить свои ударные соединения на восток, и наши там смогут перегруппироваться и контратаковать. Ну а если немцы в районе Слонима оставят только заслон, чтобы нас удержать в мешке, а основные силы направят в сторону Минска, это для них будет еще хуже. Не забывайте, что Десятая является самой мощной в Красной армии – одних танков у нее больше тысячи, пускай за это время многие уже уничтожены в боях, но все равно создать бронированный кулак возможно, и ему будет вполне по силам сбить этот немецкий заслон. А дальше уже мы оказываемся в тылу у наступающих фашистов. Ох, и повеселимся там от души! Оторвемся по полной программе – за все наши муки, жертвы и бессонные ночи!
Я достал из планшетки немецкую карту, отобранную у Гудериана, разложил ее на столе и, когда все столпились вокруг этой, можно сказать, энциклопедии действий вермахта, продолжил:
– Вот, видите, фашисты бьют исключительно по флангам Десятой армии. При этом Вторая танковая группа нацелена на Слоним и Барановичи.
То есть у них задача – перерезать пуповину Белостокского выступа и гнать дальше на Минск. Мы им, конечно, хорошо дали по морде, но немцы народ предусмотрительный и наверняка имеют мощные резервы на этом направлении. Ведь цели-то у них грандиозные, и подготовились они к их выполнению с немецкой тщательностью. Потеря 47-го моторизованного корпуса их не остановит, и вермахт продолжит выполнять намеченный план. А наша задача – засунуть как можно больше палок в колеса этого плана. А если удастся, то вбить в них такую оглоблю, что даже смазка всеми резервами их чудовищного катка не поможет, адский механизм начнет давать сбои и в конечном итоге рассыплется.
Я оглядел столпившихся вокруг стола командиров и задержал взгляд на Бедине. Решение назначить командиром создающегося оборонительного узла лейтенанта госбезопасности было вынужденным. Как пехотный командир, он, конечно, ноль – ни тактики, ни устава не знает, но не это сейчас было важным. Главным в этот тяжелый момент были исполнительность и твердость, а этими качествами Бедин, несомненно, обладал. Без приказа он ни на шаг не отступит – перестреляет здесь всех на хрен, если начнут паниковать, но не побежит, спасая свою драгоценную жизнь. Может быть, и майор обладает такими качествами, но его я не видел в тяжелых ситуациях, а сейчас полагаться только на опыт и звания никак нельзя – не та ситуация, и перестраховаться не получится. Чтобы хоть как-то снять проблемы и противоречия, которые могут возникнуть между армейскими командирами и всего лишь лейтенантом госбезопасности, я спросил у танкиста:
– Слушай, майор, тебя не ломает, что придется подчиняться командиру из ведомства Берии? Все-таки ты сейчас исполняешь обязанности комдива, можно сказать, это генеральская должность, а придется отчитываться перед командиром, у которого всего лишь по одной шпале в петлицах?
Майор в ответ хмыкнул, уставился на меня своими усталыми, раскрасневшимися глазами и заявил: