Встав, она оказалась совсем маленькой, едва доставая макушкой с гладко зачёсанными назад и собранными в пучок на затылке седыми волосами до груди Эркина. А длинная, почти до пола, юбка и лежащий на плечах платок делали её почти квадратной.
- И вам доброго вечера, - провожала её до дверей Женя. - Заходите ещё.
- До свидания, - очень вежливо попрощалась Алиса.
Женя закрыла дверь и подошла к Эркину.
- Ну как? Всё в порядке?
- Да, - наклонившись, он осторожно коснулся губами её виска. - А у тебя?
- Всё хорошо. Мыться пойдёшь? Или просто умойся, переоденься, и сядем ужинать. У меня всё готово.
- Хорошо, - кивнул Эркин, - да, я купил, у меня в куртке, в кармане.
Вертевшаяся рядом Алиса насторожилась.
- А чего ты купил?
- Сейчас принесу, - улыбнулся Эркин.
Он быстро сходил в прихожую и принёс свёрток. Женя взяла его и строго сказала Алисе:
- После ужина, - и посмотрела на Эркина. - Да?
- Да, - кивнул он. - Я сейчас.
- Грязное в ящик кидай, - крикнула ему вслед Женя. - Алиса, помоги накрыть.
- А Эрику полотенце?
- Он сам возьмёт.
Войдя в ванную, Эркин быстро переоделся. И вовремя. Он еле успел на штанах узел затянуть, как явилась Алиса.
- Эрик, ты моешься или умываешься?
- Умываюсь, - ответил Эрик, натягивая тенниску.
- Тогда я тебе полотенце держать буду, - заявила решительно Алиса.
Эркин помог ей стянуть с сушки полотенце и стал умываться. Алиса терпеливо ждала, взвизгнула, когда он, умывшись, брызнул на неё водой, и тихонько спросила:
- Эрик, а ты чего принёс? Оно съедобное или игральное?
- И то, и другое, - ответил Эркин, вешая полотенце.
А вообще-то - подумал он - надо в спальне переодеваться. Раньше ж он это в кладовке делал.
Скатерть Женя уже заменила клеёнкой, на сковородке шипела и трещала яичница с колбасой, в чашках дымился чай.
- Эркин, суп ещё есть. Хочешь?
- Я там обедал, - мотнул он головой, усаживаясь на своё место.
- Мам, а то, что Эрик принёс?
Женя посмотрела на Эркина, и он ответил:
- Это к чаю.
- Значит, вкусненькое, - понимающе кивнула Алиса и занялась яичницей.
- Я сегодня её с собой взяла, - рассказывала Женя, придвигая ему хлеб и масло. - Погуляли заодно. Церковь в Старом городе только. Завтра, когда на рынок пойдём, посмотрим. Ну, и пройдёмся. Я только продукты покупала. А с понедельника начнём всё для ремонта покупать.
Эркин ел и кивал.
- А у тебя как?
- Всё хорошо, - он смущённо улыбнулся. - Меня обманули вчера. А сегодня уже настоящая прописка была. Ватага, нет, бригада меня приняла. Я… пива выпил. Ничего?
- Ничего, ничего, - Женя подложила ему яичницы. - А потом баба Фима пришла. Я уже беспокоиться стала: темно, а тебя нет. Вдруг что… А она мне объяснила, что по пятницам все мужчины пиво пьют, и тебе нельзя, - она фыркнула, - компанию ломать.
- Всё так, - кивнул Эркин. - Она здесь живёт?
- Да, в башне. Оказывается, в левой башне два этажа маленьких квартир. Для одиноких. Представляешь, у неё никого нет. Все в войну погибли.
Эркин сочувственно кивнул.
- Мам, я всё съела, - напомнила о себе Алиса.
Женя рассмеялась и убрала тарелки. Подала Эркину свёрток. И он не спеша распаковал его. Женя ахнула, а Алиса завизжала. А когда разобрались, что не просто обёртка, а кукла, да ещё - рассмеялась Женя - с "одёжками", то восторгу не было границ и конца. Женя принесла из спальни маленькие ножницы и вырезала Алисе и куклу, и нарисованные на вложенном в плитку листке распашонки, ползунки, чепчики… показала Алисе, как одевать и раздевать куклу. К изумлению Эркина, на обёртке было целое стихотворение про куклу и даже указано её имя. Куклу звали Андрюшей.
- Женя, я не знал…
- Всё хорошо, милый, - она улыбнулась ему, и он сразу ответил улыбкой. - Ты молодец, что купил.
Алиса так занялась новой куклой, что забыла не только про чай, но и про шоколад. Нет, мама и раньше рисовала и вырезала ей кукол с одёжками, но те все как-то быстро рвались и терялись, а эта… Женя и Эркин пили чай и смотрели на сосредоточенно шепчущую что-то себе под нос Алису, которая одевала и раздевала Андрюшу.
- Пойдёшь помоешься?
- Да, - кивнул Эркин.
- Я послежу за ней, - улыбнулась Женя.
- Завтра я крючки сделаю, - сказал Эркин, вставая. - Купим, и я прибью.
- Иди мойся, - Женя, улыбаясь, смотрела на него. - А потом я её уложу, и мы всё обсудим на завтра.
- Да, - он счастливо улыбнулся и сказал по-английски: - Костровой час.
И Женя, тихонько рассмеявшись, кивнула.
Эркин зашёл в тёмную спальню, снял и положил на подоконник часы, снял, помедлив, с шеи ремешок с рукояткой и положил рядом. Рукоятка была тёплой и чуть скользкой от его пота. Потёр грудь. Да, лучше наверное зацепить за пояс и носить в кармане. Ладно. Андрюша… Он ни разу не назвал так Андрея. Даже не знал. В лагере только услышал, как какая-то женщина называла так сына. Тоже Андрея. Андрей, брат. Андрюша… Ладно. Он тряхнул головой и пошёл в ванную.
Женя играла с Алисой, прислушиваясь к плеску воды в ванной. Хорошо, что завтра ему не надо на работу, сможет выспаться. Как он устал за эти два дня, даже осунулся. Ну, ничего. Два дня выходных, отдохнёт, выспится. Тяжело вставать в темноте.
Эркин вымылся тщательно, но торопливо. Алисе пора спать, а пока он не освободит ванную, Женя не может её уложить. Ну, вот и всё. Он вышел из душа, вытерся и натянул рабские штаны и тенниску. Надо бы зеркало в ванную. И… и с ума сойти, сколько всего нужно. Он ещё раз вытер голову и вышел.
- С лёгким паром, - встретила его Алиса. - Эрик, смотри, Андрюша здесь жить будет.
Эркин узнал коробочку из-под "пьяной вишни в шоколаде" и улыбнулся. И впрямь… удобно.
- Правда, хорошо? - смотрела на него снизу вверх Алиса.
- Да, - кивнул Эркин. - Хорошо.
- Алиса, - позвала Женя. - Убирай игрушки и давай ложиться, спать пора.
- Ладно, - согласилась Алиса.
Эркин отдал ей коробочку с куклой, и она убежала в свою комнату. А Эркин пошёл на кухню. Пощупал чайник. Остыл уже, надо подогреть. Как на этой плите всё остывает быстро. Он осторожно - всё-таки не привык ещё - зажёг газ и снова удивился голубому, а не красному, как в печке, огню и поставил чайник на конфорку. На столе две чашки, на блюдечке квадратики шоколада.
- Э-эрик, - позвала его Алиса.
И он понял, что наступил момент поцелуя на ночь. Алиса так привыкла к этому в лагере, что теперь неукоснительно следила за соблюдением ритуала. Он зашёл в её комнату, где на подоконнике сидели и лежали её игрушки, наклонился и осторожно коснулся губами её щёчки.
- Спи, Алиса, спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - сонно ответила Алиса.
Засыпала она по-прежнему мгновенно.
Эркин вернулся на кухню. Женя разлила по чашкам чай. И когда она подвинула ему шоколад, он заметил у неё на правой руке на безымянном пальце кольцо. Узкое золотое колечко. Гладкое, без камня.
- Женя… что это?
Она покраснела.
- Я купила его сегодня.
Эркин очень осторожно взял её за руку, провёл пальцем по кольцу.
- Это… это я должен был купить, да?
Его голос звучал виновато, и Женя улыбнулась.
- Всё хорошо, Эркин.
Он вздохнул и, потянувшись, осторожно коснулся губами ё руки рядом с кольцом и выпрямился.
- Женя, а… а мужчины здесь не носят колец, я ни у одного в бригаде не видел.
- Ну, конечно, у тебя же работа такая. - Женя, улыбаясь, смотрела на него. - А теперь давай на завтра обсудим. Я хочу на рынок сходить.
Эркин кивнул и решился.
- Женя, ты… ты не видела? Полушубки… очень дорогие?
Женя радостно улыбнулась.
- Ну, конечно, Эркин, сначала пойдём, тебе полушубок купим. И бурки. И…
- И больше мне ничего не надо, - вклинился Эркин и стал смущённо объяснять: - Понимаешь, Женя, я посмотрел сегодня. Все переодеваются после работы, полушубки, пальто, есть такой… шакал, так только он и я в куртках. Ну, я и подумал… Мне в понедельник рабочую одежду выдадут, куртку, штаны, валенки, так что…
- Так что ты своё страшилище, куртку рабскую, носить не будешь, - решительно перебила его Женя. - Полушубки в Торговых Рядах есть, и бурки там же, и… - и улыбнулась. - Там посмотрим. Завтра тогда сначала туда. Сразу после завтрака. А на рынок потом.
Эркин кивнул. Конечно, занесут домой его куртку и сапоги, не тащиться же с ними на рынок. Он сказал это вслух, и Женя согласилась и сказала, что Алису тогда оставят дома, сходят, купят ему всё, придут домой, возьмут Алису и пойдут на рынок.
- Ну вот, - рассмеялась Женя. - Вот всё и решили. А с понедельника начнём к ремонту всё готовить.
- Да, - кивнул Эркин. - А в воскресенье…
- Да, - подхватила Женя, - и завтра всё купим на воскресенье. И про церковь узнаем.
- Мгм, - Эркин допил чай, улыбнулся. - И в самом деле, всё решили.
У него вдруг стали слипаться глаза, клонилась книзу голова.
- Ты иди, ложись, - сказала Женя, собирая чашки. - Я мигом.
Эркин кивнул и встал из-за стола. В самом деле, держался, держался и устал. Уже ни о чём не думая, прошёл в спальню, не включая свет, разделся, расправил постель и лёг. Прохладные простыни, чистота, покой и сытость. Он потянулся под одеялом, ощущая с наслаждением, как скользит простыня по чистой коже, закрыл глаза и уже не услышал, как легла Женя.
* * *
В дверь осторожно постучали. И Жариков, узнав этот вкрадчивый и одновременно доверчивый стук, улыбнулся.
- Заходи, Андрей.
С недавних пор Андрей стал приходить к нему поговорить не в кабинет, а в комнату, домой. Пили чай, и Андрей слушал его рассказы о России, о доме, о войне… да обо всём. И иногда, всё чаще, Андрей рассказывал и сам. О хозяевах, Паласах, питомниках… Слушать это было невыносимо трудно, но не слушать было нельзя.
Андрей вошёл, улыбаясь и неся перед собой коробку с тортом.
- Вот, Иван Дормидонтович, я к чаю купил. В городе.
Жариков, тоже улыбаясь, покачал головой.
- Ох, Андрей, спасибо, конечно, но сколько у тебя до зарплаты осталось?
- Проживём-наживём, - засмеялся Андрей, ставя коробку на стол. - А этот самый вкусный.
Жариков пощупал гревшийся на подоконнике чайник.
- Ну, давай накрывать.
- Ага.
Андрей уверенно помог ему, вернее, сам накрыл на стол. И точно подгадал: чайник вскипел, и у него всё готово. А заваривал сам Жариков.
Первую чашку по сложившейся традиции пили молча, смакуя вкус чая и торта. Торт Андрей явно выбирал не для себя, а для Жарикова: лимонный, с ощутимой горчинкой. Сам Андрей, как подавляющее большинство спальников, был сладкоежкой.
- Спасибо, Андрей, - улыбнулся Жариков.
- Я знал, что вам понравится, Иван Дормидонтович, - просиял Андрей. - А… а почему вы сладкое не любите?
- Почему ж, люблю. Но, - он отхлебнул чая, - не в таких масштабах. Я просто старше, а с возрастом вкусы меняются. Я вот в детстве варёную капусту не любил. А сейчас ем с удовольствием.
- Варёная капуста - это щи? - уточнил Андрей и улыбнулся. - А мне всё нравится.
- Ты просто не наелся ещё, - засмеялся Жариков.
Андрей пожал плечами.
- Наверное так. А вот, Иван Дормидонтович, почему…
Договорить ему не дал стук в дверь.
- Однако… вечер визитов, - усмехнулся Жариков и крикнул: - Войдите.
Он ожидал кого-то из парней, Аристова, да кого угодно, но что на пороге его комнаты встанет Шерман…
- Прошу прощения, доктор, - Рассел еле заметно усмехнулся. - Я, кажется, помешал.
- Заходите, Шерман, - встал Жариков.
Жестом гостеприимного хозяина он предложил Расселу войти. И тот переступил порог, вежливо снял искрящуюся от водяной пыли шляпу.
- Я вышел прогуляться и увидел у вас свет…
- Захотелось поговорить, - понимающе кивнул Жариков.
- Да, - Рассел улыбнулся уже более открыто. - В неофициальной обстановке.
- Проходите, раздевайтесь.
Рассел повесил на вешалку у двери шляпу и стал расстёгивать плащ.
- Я пойду, Иван Дормидонтович, - встал Андрей. - У вас работа.
Он старался говорить спокойно, с пониманием. Но прорвалась обида.
- Нет, - спокойно сказал Жариков. - Я не на работе, и ты не помешаешь, - и улыбнулся. - Вы - мои гости. Позвольте представить вас друг другу. Рассел Шерман. Андрей Кузьмин.
- Андре? - переспросил Рассел, внимательно рассматривая высокого молодого, по-мальчишески тонкого и гибкого негра.
Он узнал, не сразу, но узнал того ночного гостя по сочетанию фигуры с пышной шапкой кудрей.
- Рад познакомиться, - наконец сказал Рассел.
Андрей ограничился сдержанным кивком и отчуждённо вежливой улыбкой.
Жариков быстро поставил на стол третий прибор и пригласил Рассела к столу. Губы Андрея тронула лёгкая насмешка, и он решительно занял своё место. Помедлив с секунду, Рассел решил принять не позвучавший, но понятый им вызов и сел к столу. Жариков налил чай.
- Сахар кладите сами.
Рассел несколько стеснённо улыбнулся.
- Благодарю. Чай, насколько я знаю, русский национальный напиток.
- Да, можно сказать и так, - кивнул Жариков. - Хотя он весьма популярен в Англии, и традиция чаепития намного древнее в Китае.
- Но они слишком далеки от нас, - продолжил тему Рассел. - И русский чай отличается от тех вариантов, не так ли?
- Чай лучше кофе, - сказал Андрей.
Разговор теперь шёл только по-английски, но присутствие Жарикова помогло Андрею обойтись без "сэра" в конце каждой фразы.
- Смотря на чей вкус, - усмехнулся Рассел.
Андрей на мгновение опустил глаза, но тут же вскинул их. Какого чёрта?! Он не отступит. Он шёл поговорить о своём, о чём не мог говорить ни с кем другим, а этот припёрся и всё испортил… Китай, Англия… Да пошли они. Здесь и сейчас живём, об этом и будем говорить.
- У чая вкус свободы.
Взгляд Рассела стал заинтересованным.
- Вот как?
- Да, - кивнул Андрей. И уже подчёркнуто глядя на Жарикова и обращаясь только к нему: - Я думал об этом. Мы любим что-то не само по себе, а… а по тому, что с этим связано, - теперь и Жариков смотрел на него с живым интересом, и Андрей продолжил: - Было хорошо, и об этом хорошо думаем, было плохо…
- Да, субъективность восприятия… - задумчиво сказал Рассел.
Андрей торжествующе улыбнулся: если беляк думал подколоть его учёными словами, недоступными глупому негру, то гад просчитался. Это он и по-английски знает.
- Восприятие всегда субъективно, - гордо парировал он.
Жариков улыбнулся: всё-таки Андрей взялся и за английский. А как спорил… до хрипоты. Упёрся, не нужен ему этот язык, говорить может и хватит с него. И вот, всё-таки…
- Да, - кивнул Андрей, поняв, чему улыбается Жариков. - Да, я взял ту книгу.
- Трудно?
- Очень, - честно ответил Андрей. - Но интересно.
- И что за книга? - чуть более заинтересованнее обычной вежливости спросил Рассел.
Андрей смутился и ответил не так, как хотел - веско и спокойно, а робко, будто извиняясь.
- "Философия знания".
- Рейтера? - изумился Рассел.
Андрей кивнул.
- Но… но это действительно сложно.
- Мне интересно, - буркнул Андрей и уткнулся в чашку с остывшим чаем.
Ему было всё-таки тяжело говорить по-английски без положенного обращения к белому: "Сэр", - и он устал от этого короткого разговора. Рассел смотрел на него удивлённо и даже… чуть испуганно.
- Вы знаете… о судьбе Рейтера?
- Да, - кивнул Андрей. - Он погиб. В лагере, - и посмотрел прямо в глаза Рассела. - Его убили.
- Да-да, - Рассел посмотрел на Жарикова. - Я не думал, что его книги сохранились. Было проведено полное изъятие из всех библиотек, включая личные. Хотя… в России…
- Сказанное переживёт сказавшего, - улыбнулся Андрей. - Это тоже сказал Рейтер.
- Вы читали его афоризмы?!
- В сборнике, - Андрей посмотрел на Жарикова. - "Немногие о многом". Так, Иван Дормидонтович? Я правильно перевёл?
- Правильно, - кивнул Жариков.
- Вы читаете по-русски?
Рассел уже не замечал, что обращается к рабу, спальнику, как… как к равному.
- Да, - Андрей улыбнулся. - И по-русски мне легче читать.
- Да, - Рассел отпил глоток, - разумеется, Рейтер прав. Сказанное переживёт сказавшего, - и посмотрел на Жарикова. - Всё так, доктор.
- Ничто не проходит бесследно, - согласился Жариков.
- И самый прочный след в душе, - подхватил Андрей. - Это тоже Рейтер, я знаю. Но, Иван Дормидонтович, но ведь душа, сознание непрочны, они… субъективны, так? А след объективен. Я понимаю, когда субъективное в объективном, непрочное в прочном. А у Рейтера наоборот. Я чувствую, что он прав, но я не понимаю, как.
Андрей совсем забыл о Расселе и говорил так, как обычно, только что по-английски, а не по-русски.
- Рейтер - мастер парадоксов, - пожал плечами Рассел.
Его тоже захватил этот разговор. Шёл за другим. Просто вышел пройтись перед сном по зимнему дождю и… и вот нарвался: спальник, джи, читает Рейтера по-русски, спорит о гносеологии - мир вверх тормашками! И ведь не натаскан, как натаскивали в питомниках всех спальников на стихи и песни, да и репертуар там был специфический, и Рейтер в него никак не входил, как впрочем и другие, даже не запрещённые философы…. И нет, не заученное с голоса, явно своё у парня… Вот никак не ждал. И это не подстроено хитроумным доктором для "адаптации пациента в изменившихся социальных условиях", доктор не мог знать, что он придёт, его не ждали, он был не нужен им. Странно, конечно, такое использование спальника, они не для философских бесед делались, но… у доктора могут быть свои причуды. Но… но неужели парня всерьёз мучают эти проблемы?
- Простите, сколько вам лет, Андре?
Андрей удивлённо посмотрел на него.
- Полных восемнадцать. А… а что?
- Самый возраст для таких проблем, - улыбнулся Рассел. - Мой отец считал философию детской болезнью. Вроде кори. Которой надо вовремя переболеть, чтобы получить иммунитет на всю остальную жизнь.
И удивился: так резко изменилось лицо парня. Застывшие черты, маска ненависти…
- Андрей, - предостерегающе сказал Жариков.
- Это доктор Шерман? - медленно спросил Андрей. - Это он так говорил?
- Да, - насторожился Рассел.
Андрей отвёл глаза и угрюмо уставился в свою чашку. Если б не доктор Ваня, он бы уж сказал этому беляку… Не вежливо, а по правде. Философия - детская болезнь?! Так Большой Док не только сволочь, а ещё и дурак к тому же.
- В чём дело? - уже более резко спросил Рассел.
- В чём дело? - переспросил Андрей, поглядел на Жарикова и упрямо тряхнул головой. - Жалко. Жалко, что он не болел этой болезнью. Может, тогда бы он не ставил экспериментов на людях.
Рассел стиснул зубы, пересиливая себя. Значит, доктор рассказал парню… больше ведь знать об этом неоткуда.
- Зачем вам это понадобилось, доктор? - вырвалось у него.
Но ответил Андрей. Не на вопрос, а просто говоря о своём.