Павел первый дал добро на такой маневр, и престарелый генералиссимус двинулся в путь. План продвижения, дороги, остановки разработал сам новоиспеченный князь Италийский. Суворов не доверял австрийскому союзному штабу, отводя немцам в планах кампании лишь осады, с которыми они, к слову, неплохо справлялись.
Двадцать тысяч русских солдат, обозы, пленные, растянувшись не на одну версту, спешили к месту соединения с армией эрцгерцога Карла и корпусом Римского-Корсакова. С боями русская армия вышла к Альпам, перешла Чертов мост на перевале Сен-Готард и… Оказывается, что в план Суворова вкралась ошибка. Небольшая такая… Вокруг Люцернского озера дороги не было. Совсем не было… А все лодки ушлые французы забрали с собой. На встречу с корпусом Римского-Корсакова фельдмаршал безнадежно опаздывал.
И когда измученное войско, наконец, вышло в Муотенскую долину, к месту встречи, там их дожидались не палатки союзников, а гвардейцы Массена. Французы успели разгромить собравшиеся тут подкрепления союзников, захватили припасы и даже возвели редуты, приготовившись к самой горячей встрече. Суворов попал в котел: с трех сторон французы, с четвертой – горы. Австрийцы, бежавшие от Массены, оставили русских самих разбираться и умирать за честь Священной Римской Империи.
Несколько стычек прошло с переменным успехом, но у войск Суворова уже не было пороха даже на одно толковое сражение. Пушки молчали. Редко у кого из солдат количество патронов достигало дюжины.
Массена же не спешил. Попавшая в мешок русская армия с каждым днем слабела, голодала и мерзла по ночам, а к нему шли и шли подкрепления. Прижатый к горному хребту, лишенный маневра и припасов, Суворов был поставлен перед необходимостью капитуляции.
За полвека сражений и кампаний, великий русский военачальник не проиграл ни одного сражения, и только он знал, какой ценой это получалось. Упрямый старикашка – не сдался он и в этот раз. Отпустив пленных и бросив своих раненых "на милость неприятеля", уничтожив обозы и большую часть пушек, армия начала знаменитый переход через Альпы. Истощенные браво-ребятушки, штурмуя заснеженные вершины, на собственных плечах волокли носилки с престарелым генералиссимусом. Русские прорывались к Рейну.
Римский-Корсаков, собрав все боеспособные части под свое начало, попробовал если не деблокировать, то хотя бы отвлечь французов. Но баварские лавочники, швейцарские пастухи и изнеженные отпрыски разогнанной французской знати разлетелись перед драгунами Массены, как срываются листья с деревьев под порывами осеннего ветра.
Пройдя ледники и перевалы, измученные "чудо-богатыри" вышли к городу Вадуцу. Из двадцати тысяч дошло шесть. Еле живых, но очень, очень обиженных тем, что их судьба оказалась безразлична австрийцам. Остатки корпуса Римского-Корсакова и французы принца Конде присоединились к ним в Аугсбурге, где вымотанное месяцами беспрерывных боев и походов воинство расположилось на зимние квартиры.
Суворов откажется продолжать кампанию. Вместе с ним к императору Павлу отошлют рапорты все генералы, русский представитель в австрийском штабе граф Толстой и цесаревич Константин, участвовавший в походе добровольцем. Самое мягкое сравнение, которые они будут приводить, это: "Пирровы победы на алтаре чужих интересов". И Павел Первый, чудаковатый и педантичный поклонник железной прусской дисциплины, поймет своих военачальников и примет их сторону.
Всего этого не знали в Риме, но о многом догадывались.
Потемкин же, читавший о том, чем закончится кампания, не желал встревать в споры и выделяться. Прослыть пророком может себе позволить обычный офицер или царедворец, а для шпиона верное предсказание будущих поражений – повод для начальства задуматься о лояльности. Чем тише себя ведешь, тем выгодней для собственной шкуры.
Так что Алекс много и задумчиво кивал на рассуждения безусых и пожилых спецов о том, как союзники вместе с "непобедимым старцем" навалятся на лягушатников, выйдут к Парижу и положат конец войне. Иногда вставлял ничего не значащие фразы.
Мог ли он изменить историю? Вряд ли. На рапорт рядового агента никто не обратил бы внимания. Да и что он помнит? О том, что австрийцы не дождутся Суворова. Ни где, ни когда, ни кто – толком он не мог вспомнить. Лишь общие тезисы. На таком материале можно только выговор получить за паникерство и сеяние вражды между союзниками. Слишком мало конкретики.
И только один раз он не выдержал. Тогда молодые мичманы устроили испытание, кто больше выпьет, Алекс увлекся крепким церковным вином и немного утратил контроль. Тогда при словах о том, как "щас напихаем хранцузикам, турков подомнем и будет русский орел реять над всей Европой", его прорвало. Он вещал о том, что знал и что помнил лишь урывками. Об Альпах, о битве при Маренго, коронации Наполеона, об Аустерлице, о том, как наши ребята будут ложиться костьми под Бородино и как сдадут Москву. Вспомнил морозы и рейды Дениса Давыдова, казаков в Берлине и Париже и первую ссылку корсиканца, его триумфальное возвращение и трагедию Ватерлоо.
На счастье рядом не было Белли-старшего, а молоденькие мичманы так перепились, что из всей речи реагировали только на перечисления побед русского оружия. Да и спич его оказался не таким уже и гладким. Так что неудивительно, что слушатели списали выступление прибившегося к штабу серба на пьяный треп.
Из всех, кто был в зале, больше всего впечатлился невысокий чернявый курьер из штаба Суворова, прибывший в город с почтовой канонеркой. Когда "вещун" закончил свою пламенную речь (под овации собравшейся пьяной братии), курьер подошел, пожал руку и заплетающимся голосом с жутким акцентом поведал, что он, Поццо ди Борго, друг детства того самого Наполеона. И то, что он верит Потемкину (отчего тот быстро начал трезветь) и что отныне вся семья ди Борго положат жизни на то, чтобы помешать этим предсказаниям свершиться. Когда-то они с Наполеоном, два корсиканских юноши, мечтали о свободе Корсики. Но с тех пор Бонапарт только и делает, что кует для острова новые оковы, сначала республиканские, а потом, как сказал Алекс, планирует и новые, королевские. Он, Поццо, не такой! Для него слово "Корсика" все еще что-то значит!
После такой пламенной речи Поццо долго тряс руку, благодарил Алекса на жуткой смеси своего диалекта и ломаного русского. Ушел он энергичным шагом человека, у которого появилась новая цель. Что понял слабо знающий русский язык корсиканец из речи и какие выводы он сделал, осталось загадкой для всех.
Алекс надеялся, что никаких. Но после этого происшествия Потемкин зарекся напиваться и говорить о политике и войне.
3
Пока не подвернулась возможность убраться из Рима, Потемкин решил прогуляться. Раз уж застрял он тут, неплохо было бы побольше поглазеть на исторические памятники, улицы и площади Вечного города, да и некоторые задумки не хотелось оставлять на потом. В арсенале Сант-Энжело у Алекса зародились несколько мыслей по поводу использования собственного багажа знаний. Для их претворения в жизнь не хватало малого: некоторых ингредиентов и оборудования.
По первой же просьбе Наний выделил ему двух шустрых малых из своих новых подручных. По словам Фомы, лучше них город не знал никто. Сомневаться в этом не пришлось. Паоло и Джибо легко ориентировались во всех закоулках, сразу указывали дорогу к любому месту, знали, где можно купить буквально все.
С историческими достопримечательностями закончили на удивление быстро. Затем Потемкин прошелся по алхимическим магазинчикам и лавкам редкостей, перекинулся словом с держателями аптек, на складах которых зачастую пылились все известные элементы химической таблицы, порыскал в квартале красильщиков. Корзина, прихваченная им из палаццо, понемногу тяжелела, кошель легчал.
Отобедав с провожатыми в одной из мелких харчевен, он продолжил поиски.
В одной из лавок Алекс выторговал себе тонкий узкий стилет в футляре для ношения на предплечье. В другом магазинчике обзавелся заколкой для плаща, способной разбираться на мелкие прутики, такие удобные для открывания чужих замков. Гуляя, Алекс не забыл и про обновление своего "шпионского" арсенала – снотворное, яд, слабительное, заказанное у местного эскулапа, почти не давали привкуса и запаха. В таких деликатных делах, как служба Отчизне в тылу врага, не бывает запретных методов.
Аптекарь так упрашивал его прикупить еще и азиатских снадобий, способных творить чудеса с его засохшей рукой, что Потемкин чуть не выложил запрошенную немалую сумму. В последний момент, разглядев под светом зажженного фонаря блестящие от предвкушения куша глаза продавца, он удержал себя от расточительства и вместо корешков "китайского корня" приобрел увесистый томик с описанием дикорастущих трав и их полезных свойств. В "чудо-средствах" он разочаровался еще в двадцатом веке. Кроме того, Алекс прикинул, что не всегда рядом с ним могут отыскаться сведущие в знахарстве и медицине люди, а влипать в неприятности у него получалось регулярно.
Спрятав томик за широкий пояс, русич двинулся на улицу. Там скучали провожатые.
Солнце уже касалось краешка ближайшего дома. Скоро на землю Италии падут сумерки, а там придет и ночь с ее грабителями и головорезами, наводнившими город.
Редкие прохожие спешили убраться с улиц. Пора было двигать домой. День прошел неплохо, большая половина из того, что он желал бы прикупить, уже покоилась в корзинке.
На выходе с аптеки Потемкина несильно толкнули. Невысокий сухопарый человек, замотанный в длинный грязный плащ, слегка пошатывался. Незнакомец был явно выпимши, но еще держался на ногах. Проходя мимо, пьяница неловко поскользнулся и врезался в бок Потемкина. Алекс выругался, итальянец тоже не остался в долгу.
Но выскочившие из ножен клинки мрачных телохранителей быстро выгнали хмель из мутной головы. Оглядев рожи напрягшихся увальней, выпивоха извинился, даже оправил плащ на Потемкине, хлопнув его дружески по спине, и растворился в закоулке.
Алекс и не вспомнил бы об этом мелком происшествии, если бы вечером, рассматривая покупки, не заметил одной странности. Из книги о растениях, вынутой из-за пояса, торчала короткая стальная игла с небольшим колечком на конце. Игла почти пробила толстый фолиант, застряв в плотной обложке. Там, где сталь коснулась пожелтевших страниц, бумага слегка расползлась, будто выеденная кислотой.
Белли, которому Алекс показал находку, удивленно присвистнул:
– Этакий анахронизм.
– Что?
– Да вот, – Конрад выдернул из рукава платок и подхватил им иглу. – Вот эта милая безделица… Вы ее, кстати, не касались?
Потемкин замотал головой.
Белли изучил сталь на свет лампы, принюхался, недобро сощурился.
– Что это, по-вашему? – Алекс догадывался о свойствах находки, но хотел услышать и мнение более авторитетного эксперта.
Конрад пожал плечами и уселся обратно в кресло.
– Такие вещицы называют игла милосердия… Итальянцы – они, знаете ли, большие мастера по части сокращения жизни ближнему.
Он вырвал из собственной тетради лист бумаги, завернул в него иголку и продолжил:
– Такими штучками баловались в древности служители церкви, когда спорили за тучную обитель. Потом забаву переняли борцы за свободу, карбонарии, пытающиеся сбросить австрийцев и возродить величие Рима, потом и, вовсе, тати на службу взяли, – Белли понюхал собственную руку, сполоснул ее вином, тщательно вытер. – Расскажите-ка, где вы такую презабавную безделицу отыскали?
Алекс почесал взмокшую шею и честно выложил перипетии сегодняшней прогулки.
Конрад помрачнел:
– Не гуляйте больше – мой вам совет. Да и в городе, пожалуй, оставаться больше не след. Это – не случайная встреча. Дальше может быть что-то и похуже.
Потемкин нахмурился. Еще одна загадка на его голову!
4
Почтовая канонерка неслась к острову Корфу.
Рим уже не нравился Потемкину. После высказываний на собрании за ним приклеилось прозвище "пророк", и молодые офицеры за спиной подтрунивали над странноватым сербом. Да и покушение не добавило городу привлекательности. Паоло, оставленный при Потемкине, утверждал, что у ворот дворца начали крутиться подозрительные типы. Выходящих из палаццо солдат они расспрашивают о "странном господине с больной рукой".
Так что слова Конрада Белли о том, что следующий корабль отвезет его на остров Корфу на встречу с начальством, Николаем Ивановичем Салтыковым, он воспринял даже с неким воодушевлением. Особенно Алекса обрадовало то, что вместо обезличенного "Николай Иванович" ему теперь придется иметь дело с вполне конкретным человеком.
Пока канонерка везла его до места дислокации русской эскадры, Потемкин по мере сил собирал сведения о Салтыкове.
Салтыков Николай Иванович… Генерал-фельдмаршал, участник Семилетней войны, один из старых, заслуженных мастодонтов еще великой "Екатерининской" эпохи. Несмотря на то, что новый император активно смещал со своих постов любимцев маменьки, на Салтыкова это не распространилось. Пока еще. Возможно, это было связано с тем, что Николай Иванович был одним из воспитателей цесаревичей, сынов Павла: Константина и Александра. Из отроков выросли талантливые царедворцы, подающие надежды и в политике и в управлении, что являлось заслугой, в том числе, и старого генерала. Возможно, будучи еще наследником престола, Павел сошелся со своим гофмейстером во время поездки в Берлин. Кое-кто шутил, что генерала-фельдмаршала так и не отправили в ссылку из-за того, что длина его церемониальной косы строго соответствовала семи вершкам, что приводило в восторг Павла Первого, помешанного на эпохе великого Фридриха.
Так или иначе, на данный момент Салтыков занимал один из высших постов в Коллегии Иностранных дел и являлся президентом Военной коллегии, лично курируя проведение тайной внешней политики в таких ценных и взрывоопасных регионах, как Балканы и Италия. Магистр Мальтийского ордена, последнего крестоносного общества Европы, Павел мечтал об освобождении христианских земель от иноверцев. Константинополь и Иерусалим, свободные от мусульман, снились императору российскому, занимали его мысли, отягощали чело думами и мечтами. И тот, кто сумеет проложить этому честолюбивому плану дорогу в будущее, получит от самодержца все, что пожелает. Салтыков очень хотел стать тем самым счастливчиком.
Связанная союзом с Турцией, Россия не могла действовать открыто. Но любые союзы не вечны, скоро закончится война с Францией, начнется новая эпоха. Тогда планам императора очень пригодятся готовые выступить по первому зову сербские карбонарии, греческие повстанцы и болгарские волонтеры. Задачей Салтыкова было приготовить тот костер, в огне которого сгорела бы ненавистная Порта.
Перелистывая свои заметки о собственном начальнике, сверяясь с важными датами и подслушанными характеристиками и слухами, бродившими в обществе, Алекс невольно вздохнул. Встреча с человеком, пославшим его сюда, близилась, а к сути своего задания, бесспорно утерянного и запущенного, он так и не приблизился. Как он будет объясняться с руководством, агент даже не представлял. Все, на что он мог рассчитывать, это что его легенда (хотя какая легенда – все на теле видно) о потере памяти сработает и, как следствие, ему дадут повторное объяснение его миссии и время на выполнение задания.
Потемкин очень надеялся, что нынешняя разведка отличается от собратьев века двадцатого, и ему предоставят еще один шанс. Очень надеялся.
4
– Ваш бродь, пора-с… – матрос, разбудивший Потемкина глупо улыбался.
В руках его был таз с какими-то расческами, шкатулками и склянками. За спиной морехода переминался еще один визитер, маленький тщедушный юнга.
– Да ты что?! Белены объелся? – Алекс выглянул в иллюминатор и выругался. – Еще ж солнце не встало?
Матрос осклабился.
– Так то ж Ярило, ему на визит готовиться не надобнать… А мы на рассвете на Корфа ихний придем, к обеду якорь, значит, кинем. Его бродие капитан Салыгин помнит о вашей просьбе – меня вот послал. Подготовить вашу бродь, значит. Тут же как? Акромя вас еще господ охфицеров надобнать причесать, за такими делами аккурат к обеду и закончим.
Он поставил на столик таз с принадлежностями.
Потемкин начал вспоминать, что вчера, действительно, сам попросил шкипера подсобить на предмет правильного внешнего вида на важной встрече. Одним из пунктиков Салтыкова было строгое соблюдение всевозможных уставов и предписаний, а при новом императоре регламентировалось буквально все: от длины панталон и косы парика до цвета сюртука и количества пуговиц на лацканах. Кто-то из молодых мичманов рассказывал, как генерал-фельдмаршал выгнал одного из своих секретарей за пренебрежение канонами уставного костюма. К такому нельзя было придти в дорожном плаще и со взъерошенными волосами…
Салыгин, вчерашний гардемарин, а ныне двадцатилетний капитан, с улыбкой выслушал просьбу провинциала и обещал помочь. За несколько дней путешествия они немало вина выпили и много о чем поговорили, так что словам капитана можно было верить.
Еще в Риме Потемкин прикупил себе приличный камзол, над которым один из матросов, бывший портняжка, колдовал всю ночь, приводя его в соответствие с требованиями щепетильной моды. Теперь дело оставалось за малым… За головой.
– Ну-с, ваш бродие, разрешите приступить, – улыбающийся матрос вытряхнул на столик две жесткие щетки, которыми конюхи наводят лоск на лошадей.
Потемкин кивнул.
…Следующие два часа вспоминались ему еще долго. Такое издевательство над собственной головой не допускали даже панкующие нимфетки будущего.
Сначала судовой парикмахер и его помощник в четыре руки взлохматили длинные волосы Алекса, долго расчесывали их костяными гребнями. Для того, чтобы прическа "лучше смотрелась", конскими щетками в волосы втирали свиной жир, периодически просыпая слои мукой для придания благородной белизны. Когда грязные липкие лохмы превратились в единую массу, их разделили на несколько проборов и начали стягивать в пучок к затылку. Парикмахер принес небольшую зазубренную палочку, которую вплетали в косичку, перевивая проволокой и лентой. На строго отмеренной длине волосы обрезали. Помощник в это время колдовал с жаровней, раскаливая и остужая чудовищные щипцы.