Я поймал ее - значит она хотела, чтобы я поймал ее - и мы покатились по теплой траве, сражаясь и извиваясь, пока один из нас не сдался. Мое лицо защекотали мягкие волосы, и она наклонилась, чтобы поцеловать меня.
- Тогда отвечай на вопрос! - сказал я.
Она встревожено посмотрела на меня, но не смогла вырваться из моих медвежьих объятий. И вздохнула, сдаваясь. - Почему ты всегда задаешь вопросы?
- Потому, что я хочу знать ответы. Ты восхищаешь меня. Ты пугаешь меня. Мне нужно знать.
- Почему ты не можешь просто принять?
- Принять что?
- Что я люблю тебя. Что мы вместе.
- Прошлой ночью ты сказала, что мы не всегда будем вместе…
- Мне было плохо!
- Но ты веришь в это. А я нет, - решительно добавил я, - но в случае… на всякий случай… что-нибудь может с тобой случиться. Вот. И я хочу знать о тебе. Все о тебе. А не о той фигуре, которую ты представляешь…
Она помрачнела.
- Не историю мифаго…
Она помрачнела еще больше. Слово что-то означала для нее, понятие - нет.
Я попробовал опять. - И до тебя были Гуивеннет; возможно будут и новые. Новые версии тебя. Но я хочу знать все о тебе. - Я подчеркнул слово ударением. Она улыбнулась.
- А ты? Я тоже хочу знать все о тебе.
- Позже, - сказал я. - Ты первая. Расскажи мне о своем детстве. О первом воспоминании.
Как я и подозревал, по ее лицу прошла тень, очень быстрая, как если бы вопрос коснулся области пустоты. Она знала об этой пустоте, но никогда не признавалась.
Она села, поправила рубашку, откинула волосы назад, потом наклонилась вперед и, вырвав из земли сухую траву, стала закручивать стебли вокруг пальцев. - Первое воспоминание… - сказала она и поглядела вдаль. - Олень!
Я вспомнил новонайденные страницы дневника отца, но выбросил из головы его историю и сосредоточился на разрозненных воспоминаниях Гуивеннет.
- Он такой большой! Сильная спина, такая широкая. У меня на запястьях кожаные ремни; они крепко привязывают меня к спине оленя. Я называю его Гвил. Он называет меня Желудь. Я лежу между его рогов. Я хорошо помню их. Они, как ветки дерева, поднимаются надо мной, сталкиваются с настоящими деревьями, трещат, скребут по коре и листьям. Он бежит. Я все еще помню его запах, все еще чувствую пот на его широкой спине. Его кожа, такая тугая, такая жесткая, я обдираю об нее ноги, они болят. Я такая маленькая, олень такой большой! Я кричу Гвилу: "Не так быстро!", но он несется через лес, я держусь на нем; ремни впиваются в запястья. Собаки лают. Они преследуют оленя, бегут по его следам. И рог, потом еще один. Охотничий рог. "Медленнее!" кричу я оленю, но он только мотает рогатой головой и говорит мне держаться крепче. "У нас впереди долгая охота, Желудь", говорит он, и я задыхаюсь от его запаха и его пота; от дикой скачки у меня болит все тело. Я помню солнечный свет, он пробивается сквозь деревья. Ослепляет. Я пытаюсь посмотреть небо, но солнце каждый раз приходит и ослепляет меня. Собаки все ближе. Их так много. Я вижу, как по лесу скачут люди. Рог все громче и грубее. Я кричу. Над нами вьются птицы. Я смотрю на них. На фоне солнца их крылья кажутся черными. Внезапно олень останавливается. Его дыхание как громкий ветер. Все его тело дрожит. Я ползу вперед по его спине, ремни не пускают меня, но я вижу высокий камень, загородивший ему дорогу. Он поворачивается и опускает голову. Его рога как черные ножи, и он бьет ими собак, которые кидаются на него. Один пес похож на черного демона. Его пасть раскрыта, оттуда капает слюна. Гигантские зубы. Он прыгает прямо на меня, но Гвил пронзает его рогом и мотает в воздухе до тех пор, пока кишки пса не вываливаются наружу. Внезапный порыв воздуха - свист стрелы. Мой бедный Гвил. Он падает, и собаки рвут ему горло, но он все еще защищает меня от них. Стрела длиннее меня. Она торчит из дрожащего тела оленя, я тянусь, пытаясь выдернуть ее; кровь на древке, я не могу даже пошевелить ее, она твердая, как камень, как будто растет прямо из бока. Люди хватают меня, освобождают от ремней, и утаскивают прочь; я держусь за Гвила, а он умирает, и собаки роются в его кишках. Но он все еще жив, он глядит на меня и что-то шепчет, как будто вздохнул лесной ветер, потом всхрапывает и уходит… - Гуивеннет повернулась ко мне, коснулась меня. По ее щекам текли слезы и сверкали под лучами солнца. - И ты уйдешь, все уходят, все, кого я люблю… - Я осторожно взял ее пальчики и поцеловал.
- Я потеряю тебя, я потеряю тебя, - печально сказала она, и я не нашел, что сказать. Перед моими глазами все еще мелькали сцены дикой охоты. - У меня крадут все, что я люблю.
Мы долго сидели, молча. Дети вместе с их шумной собакой прибежали на опушку, увидели нас, и унеслись прочь, смущенные и испуганные. Гуивеннет сплела травяные браслеты, вплела в них маленькие золотистые цветы, надела их себе на пальцы и покачала рукой, ставшей похожей на те странные куклы, которые крестьяне плетут после сбора урожая. Я коснулся ее плеча.
- Сколько тогда тебе было? - спросил я.
Она пожала плечами. - Очень маленькая. Не помню, несколько лет назад.
Несколько лет назад. Я улыбнулся, подумав о том, что она появилась на свет года два назад. Как же работает процесс создания мифаго, спросил я себя, глядя на это замечательное создание, теплое, твердое и, одновременно, мягкое. Неужели она - человек! - создается из листьев, покрывающих землю? Неужели в лесной глуши дикие животные собирают палочки и лепят из них кости, а потом, уже осенью, мертвые листья падают с деревьев и покрывают скелет мясом? Неужели в какой-то миг что-то, приблизительно напоминающее человека, встает с мягкой травы и становится совершенным созданием благодаря усилию человеческой воли, действующей вне лесной страны?
Или она появилась… внезапно. Мгновение - и призрак становится реальностью; неопределенное, похожее на сон видение проясняется и обретает плоть и кровь.
Я вспомнил фразы из дневника отца: "Сучковик тает, он стал более разреженным, чем тогда, когда я в последний раз видел его. Я встретил его… нашел остатки Джека-в-Зеленом, животные позаботились о нем, но я нашел следы распада… на выгнутой поляне призрачная бегущая форма, не пред-мифаго, быть может следующая фаза?
Я потянулся к Гуивеннет, но она застыла, стала жесткой, и не расслабилась в моих объятиях; ее терзали воспоминания, терзала и моя настойчивость - ей пришлось рассказать о том, что болело в ее душе до сих пор.
* * *
Я из дерева и камня, а не из мяса и костей.
Я вспомнил слова, которые она сказала несколько дней назад, и содрогнулся. Я из дерева и камня. Она знала. Она знала, что она не человек. И, тем не менее, вела себя как если бы была человеком. Возможно она говорила метафорически, возможно она имела в виду свою жизнь в лесах; ну, как я бы мог сказать: "Я прах и тлен".
Но все-таки, знает ли она? Мне хотелось спросить ее, хотелось увидеть тихую поляну в ее голове, которую она любила и помнила.
- Из чего сделаны маленькие девочки? - спросил я ее. Она колюче посмотрела на меня, очевидно озадаченная вопросом, но потом улыбнулась, поняв, по моей улыбке, что это что-то вроде загадки.
- Сладких желудей, раздавленных лесных пчел и нектара колокольчиков, - ответила она.
Я состроил разочарованную гримасу. - Ужасно.
- Тогда из чего?
- Из сахара, и специй и всего… - как же это? - самого вкусного.
Она нахмурилась. - Ты не любишь сладкие желуди и лесных пчел? Они… они очень вкусные.
- Не верю. Даже грязные кельты не ели лесных пчел.
- А из чего сделаны маленькие мальчики? - быстро спросила она и, хихикнув, ответила: - Коровьего дерьма и вопросов.
- На самом деле из слизней и улиток. - Она, казалось, была довольна. - И, иногда, задней части одной незрелой охотницы, - добавил я.
- У нас тоже есть что-то в этом роде. Я помню, Магидион рассказывал мне. Он многому научил меня. - Он подняла руку, призывая меня к молчанию, и задумалась, вспоминая. - Восемь призывов - для битвы. Девять - для богатства. Десять - для мертвого сына. Одиннадцать - для печали. Двенадцать - сумерки нового короля. Кто я?
- Кукушка, - ответил я, и Гуивеннет изумленно посмотрела на меня.
- Ты знал!
- Нет, угадал.
- Знал, знал. В любом случае это первая кукушка. - Она опять задумалась, и сказала: - Один белый - счастье для меня. Два белых - счастье для тебя. Три белых - для смерти. Четыре белых и обувь приносят любовь.
Она посмотрела на меня, улыбаясь.
- Лошадиные подковы, - ответил я, и Гуивеннет с силой ударила меня по ноге. - Ты знал!
- Нет, догадался. - Я засмеялся.
- В конце зимы ты увидишь первую странную лошадь, - сказала она. - Если у нее четыре белых подковы, тогда выкуй железный башмак и ты увидишь, как твой любимый скачет на той же самой лошади по небу.
- Расскажи мне о долине. И о белом камне.
Она посмотрела на меня и задумалась. Потом, внезапно, стала печальной. - Там лежит мой отец.
- Где это?
- Очень далеко отсюда. Однажды… - Она оглянулась. Что за воспоминания я пробудил в ней, спросил я себя. Что за печальные воспоминания?
- Однажды, что?
- Однажды я пойду туда, - тихо ответила она. - Однажды я увижу камень, под которым Магидион похоронил его.
- Я бы хотел пойти с тобой, - сказал я; на мгновение ее затуманенный взгляд встретился с моим и она улыбнулась.
Потом опять просияла и спросила: - Дыра в камне. Глаз на кости. Кольцо, сделанное из терновника. Звук кузнечного горна. Все это?.. - Она замолчала и посмотрела на меня.
- Отгоняет призраков? - предположил я, и она бросилась на меня с криком: - Откуда ты знаешь?
* * *
Ближе к вечеру мы медленно шли домой. Гуивеннет слегка озябла. Насколько я помню было 27-го августа, и дни стояли то летние, то осенние. По утрам воздух был прохладным, первое предзнаменование нового времени года; днем лето еще цвело, но осень уже набросила на него свою тень. Листья на верхушках деревьев начали свертываться. Мне было грустно, не знаю почему; я шел, обнимая девушку, и чувствовал, как ее развевающиеся на ветру волосы щекочут лицо, а ее правая рука касается моей груди. И далекий звук мотоцикла не улучшил внезапно налетевшее плохое настроение.
- Китон! - радостно крикнула Гуивеннет и заставила меня вприпрыжку пробежать остаток пути до рощи молодых дубов. Через нее мы выбежали к окруженным деревьями воротам, продрались через подлесок, захлестнувший изгородь вокруг расчищенного сада, большую часть которого покрывала тень от веток дуба, пробившего дом.
Китон стоял у задней двери, махая одной рукой и держа в другой кувшин с пивом, сделанным на Маклестоунском аэродроме. - У меня и еще кое-что есть, - сказал он Гуивеннет, которая подбежала и поцеловала его в щеку. - Привет, Стивен. Чего такой мрачный?
- Сезон меняется, - ответил я. Он выглядел веселым и счастливым, его светлые волосы растрепались от езды, а все лицо было заляпано грязью, за исключением глаз, прикрытых мотоциклетными очками. Он него пахло бензином и, немного, свиньями.
Супер сюрпиз оказался половинкой бока свиньи, бледной и немощной по сравнению с серыми поджарыми животными, которые Гуивеннет добывала в лесу. Но при мысли о жирном и не таком жилистом куске свинины, у меня потекли слюнки и улучшилось настроение.
- Делаем шашлык! - объявил Китон. - Два американца показали мне, как. Снаружи. Сегодня вечером. После того, как я почищусь. Шашлык на троих, с элем и играми. - Внезапно на его лице появилось озабоченное выражение. - Нам никто не помешает, старина?
- Никто, старина, - ответил я. Его англицизмы часто звучали искусственно и раздражали меня.
- Пусть он готовит, - сказала Гуивеннет и бросила на меня довольный взгляд.
Клянусь великим богом Цернунном, как я был рад, что Китон появился, пусть и нежданный, и этим вечером мы не остались вдвоем. Меня не слишком радовало его присутствие, особенно когда я пытался быть ближе к Гуин, и все-таки я никогда еще не возносил больше благодарностей Небесному-Существу-Присматривающему-за-Нами, чем в ту ночь. И, кстати, даже тогда, когда хотел умереть.
Костер уже горел. Его разожгла Гуивеннет, пока Китон устанавливал самодельный шампур. Свинья оказалась платой за двухдневную работу на ферме, прилегавшей к аэропорту; его самолет сломался, и он с радостью поработал руками, а фермер с радостью принял его помощь. Хорошо оплачиваемая работа по восстановлению разрушенного в Ковентри и Бирмингеме отвлекла много рабочих рук из графств Средней Англии.
Сделать из свиньи шашлык оказалось не так просто, как думал Китон. Темнота обволокла лес и дубовую рощу; мы зажгли в доме все огни и уютный свет залил сад, выбранный местом для пикника. Мы сидели вокруг ярко пылавшего костра и мяса, жарившегося на нем, и весело болтали.
Я принес пластинки с танцевальной музыкой, которые мои родители собирали много лет. Заиграл потрепанный старый "Мастерс Войс", мы выпили пива, которое Китон свистнул на аэродроме, и ровное жужжание голосов сменилось истерическим весельем.
В десять вечера мы сняли с огня готовую картошку в мундире и съели ее с маслом, солью и тонким куском почерневшего поросенка. Наевшись, Гуивеннет запела песню на родном языке. Китон, немного послушав, стал подыгрывать ей на губной гармошке. Я попросил ее перевести, но она только улыбнулась, шутливо щелкнула меня по носу и сказала: - Догадайся!
- Это о тебе и мне, - рискнул я. - Любовь, страсть, нужда, долгая жизнь и дети.
Она покачала головой и облизала палец, который только что заляпала в остатках нашей драгоценной порции масла.
- Тогда что? Счастье? Дружба?
- Ты неисправимый романтик, - прошептал Китон, и оказался прав, потом что песня Гуивеннет была совсем не о любви. Она перевела, как могла:
- Я дочь раннего часа рассвета. Я охотница, которая при свете зари… при свете зари… - Она сделала вид, что что-то энергично бросает.
- Кидает? - предположил Китон. - Бросает сеть?
- …которая при свете зари бросает сеть на лесной поляне и ловит вальдшнепов. Я сокол, который видит, как взлетают вальдшнепы и загоняет их в сеть. Я рыба, которая… - Она преувеличенно повела из стороны в сторону бедрами и плечами.
- Извивается, - сказал я.
- Сражается, - поправил меня Китон.
- …которая сражается в воде, плывя к большому серому камню, за которым находится глубокое озеро. Я дочь рыбака, который бросает копье в рыбу. Я тень высокого белого камня, под которым лежит мой отец; тень движется вместе с днем к реке, в которой плавает рыба, и к лесу и поляне с вальдшнепом, голубеющей цветами. Я дождь, который заставляет зайца бежать, осыпает росой чащу, останавливает огонь в самом сердце круглого дома. Мои враги - гром и животные земли, которые выползают по ночам, но я не боюсь их. Я - сердце моего отца, и отца моего отца. Я как железо яркая, и как стрела я быстрая, и сильная, как дуб. Я - сама земля.
Последние фразы - "Я как железо яркая, и как стрела я быстрая, и сильная, как дуб. Я - сама земля." - она пропела своим сильным голосом, подгоняя слова под мелодию и ритм оригинала. Закончив, она улыбнулась и глубоко поклонилась, и Китон громко зааплодировал: - Браво!
Пораженный до глубины души, я какое-то время глядел на нее. - Совсем не обо мне.
- Наоборот, только о тебе, - засмеялась она. - Вот почему я спела ее.
Я счел это шуткой, но она сбила меня с толку. Я не понял. А Китон, несчастный искалеченный Китон, каким-то образом понял. Он подмигнул мне. - Почему бы вам двоим не прогуляться по саду? Я останусь здесь. Вперед! - И он улыбнулся.
- Что происходит, черт побери? - тихо спросил я у самого себя. Но встал на ноги, и Гуивеннет тоже вскочила, одернула свой ярко красный джемпер и, слизнув с пальцев остатки свиного жира, протянула мне липкую ладонь.
Мы вышли к садовой ограде, рядом с которой росли молодые дубки, и быстро поцеловались. Лес за нами шуршал невидимыми лисами, или, возможно, дикими собаками, привлеченными запахом жарящегося мяса. Отсюда Китон казался странной сгорбленной тенью, силуэтом, освещенным летящими искрами и пламенем костра.
- Он понимает тебя лучше меня, - признался я.
- Он видит нас обоих. Ты видишь только меня. Он мне нравится. Он - очень добрый человек. Но он не мой наконечник копья.
Лес за нами взорвался движением. Даже Гуивеннет удивилась. - Быть может это волки или дикие собаки, - сказала она. - Мясо…
- В лесу нет волков, я уверен, - ответил я. - Вепрь, да, я видел его, и еще ты говорила о диких медведях…
- Не все животные приближаются к опушке, тем более так быстро. Волки охотятся стаями. И стая обычно держится в глубине леса, в самых диких местах. Им нужно много времени, чтобы добраться до сюда. Возможно.
Я посмотрел в темноту; ночь, казалось что-то угрожающе шептала. Вздрогнув, я повернулся к саду, к Гуивеннет. - Давай вернемся назад.
Я не успел договорить, как темная тень Китона вскочила на ноги. - У нас гости, - крикнул он, приглушенно и встревожено.
Через деревья, сгрудившиеся около изгороди, я увидел огоньки факелов. В тишину дикой ночи вторгся громкий топот приближающихся людей. Мы с Гуивеннет бросились к костру, под защиту света, льющегося из кухни. За нами, там, где мы стояли мгновение назад, уже виднелись огни. Они окружили сад, и мы ждали, пытаясь понять их природу.
Внезапно прямо перед нами раздалась та самая странная мелодия, которую играли Джагут на тростниковых дудках. Гуивеннет и я быстро обменялись радостными взглядами, и она сказала: - Джагут. Они пришли опять!
- Как раз для того, чтобы прикончить нашу свинью, - уныло сказал я. Китон же буквально примерз к земле от страха, испуганный безмолвным ночным вторжением странных людей-призраков.
Гуивеннет пошла к воротам, чтобы приветствовать их, что-то крича на своем странном языке. Я взял из костра головню и ждал, держа ее как факел. Дудка продолжала выводить приятную мелодию. - Кто они? - спросил Китон.
- Джагут, - ответил я. - Старые друзья, новые друзья. Бояться нечего…
И тут я сообразил, что мелодия остановилась, и Гуивеннет тоже остановилась, в нескольких шагах от меня, и внимательно вгляделась в мелькающие в темноте огоньки. В следующее мгновение она повернулась ко мне: бледное лицо, глаза и рот широко открыты; радость сменилась внезапным ужасом. Она шагнула ко мне, с моим именем на губах, я бросился к ней, протянул к ней руки…