- Господь Вседержитель, Господи, спаси и сохрани от всякого греха, от темного беса, от дурного глаза… - Княгиня торопливо закрестилась, попятилась, осенила крестом Андрея, потом себя, потом снова Андрея.
Мир начал темнеть, закручиваться на краях горизонта черными вихрями, затягиваться крупянистой мозаикой. Похоже, Шаховская испугалась, и довольно сильно. Сон рушился - ведь это все-таки был ее сон. Зверев здесь присутствовал всего лишь гостем. Молодой человек предпочел отступить. Он попятился назад, выходя из облака - и оно действительно закружилось перед ним, скрывая в грозовых обрывках образ Людмилы.
- Да все уже, все, - махнул рукой Андрей и… проснулся. Он лежал в своей темной светелке под толстым ватным одеялом и смотрел в потолок. - Это что же - сон, что ли, был?
Ответить ему было некому. О том, удалось ему проникнуть в сон юной княгини или нет, знала только она сама. Но ведь ее не спросишь…
- Никите, что ли, в сон залезть? Его хоть расспросить утром можно будет…
Зверев закрыл глаза и попытался соткать перед собой образ холопа. Но вместо этого оказался на плоту, на волнах теплого, синего моря. Правда, это был всего лишь сон. Его собственный сон…
* * *
Самое тяжелое - это ждать и ничего не делать. Василий Ярославович решал какие-то проблемы с тяжбой и выплатой "боевых" за убитых холопов - оказывается, за участие в походах государево жалованье утраивалось. Вот только с документами здесь, как и в двадцатом, и в двадцать первом веке, вечно случалась волокита, накладки, недочеты. И, разумеется, не в том, что казна должна получить, а именно в том, что она должна выплатить. Раз отпросившегося сына боярин с собой больше не звал. Пить, стараниями Михаила Воротынского, Андрея тоже больше не тянуло. Пару кубков вина или пива он за столом, конечно же, выпивал - но на большее не решался. Вот и оставалось только слоняться по двору или садиться на гнедого, выезжать за ворота и скакать за пределы ремесленных слободок, чтобы вдали от людских глаз искупаться в какой-нибудь тихой речушке. Раздевания с купаниями в этом мире тоже не очень приветствовались.
Ровно в полдень третьего дня молодой боярин подъехал к церкви Успения, спешился, обмотал поводья скакуна вокруг перекладины коновязи, отпустил подпруги, после чего перекрестился на храм, склонив голову. Снимать при этом тафью Зверев не стал: он уже усвоил, что боярская тюбетеечка здесь за головной убор не считалась. Скорее она воспринималась как облегченная замена сбритых воином волос.
Распрямившись, он направился к крыльцу, опустил руку в кошелек и прошел вдоль нищенок, бросая по полушке каждой в протянутую руку. Лишь дойдя до попрошайки с зажатой между коленями узловатой клюкой из соснового корня, он молча сжал кулак и склонил голову набок. Бабулька, не получив ожидаемой милости, подняла глаза - и чуть не подпрыгнула на месте, засуетилась, попыталась отбежать в сторону, отчаянно крестясь, но выкрикивая при этом не молитвы, а языческое: "Чур, чур!".
- Куда, старая? - зашипел на нее сквозь стиснутые зубы Андрей. - Я, что, бегать за тобой должен? Ты была в доме оговоренном? Спросила, чего нужно?
- Свят, свят… - перешла на христианские отговорки бабулька. - Ты это… - И вдруг визгливо крикнула: - А ну, перекрестись!!!
- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, - осенил себя знамением боярин, вытянул из-под ворота нательный крестик, поцеловал и опустил обратно. - Господи, спаси, помилуй и сохрани грешного раба твоего Андрея. Ну довольна?
- Свят, свят… - облегченно перевела дух нищенка. - А Андрей - это кто таковой будет?
- Я это, я. Ну спросила?
- Да она, касатик, - перешла на шепот попрошайка, - она тебя за беса сочла! "Бес он, - сказывала. - Во сне ко мне являлся, в зеркале его видела. Как наяву приходил. Бес, истинно бес!" - Бабулька перекрестилась. - То не я, соколик. То она так сказывала.
- Бес?! - Андрей сплюнул: - Вот, черт, придумает тоже!
Он немного подумал, схватил нищенку за руку, потащил за собой, к храму:
- Смотри, бабка, смотри. К образам сейчас любым приложусь. В грехах исповедаюсь. Причастие приму. Внимательно смотри! А то подумаешь, что обманываю…
Он перекрестился, поклонился Божьему дому почти в пояс и вошел внутрь…
Очищение духовное заняло у боярина около получаса. Лютобор требовал от ученика отдавать излишне сильному христианскому Богу все положенные требы - и Андрей не собирался от этого обязательства увиливать. Спустившись с крыльца, кинул нищенке тонкую новгородскую серебряную чешуйку:
- Теперь убедилась? Иди и обо всем, что видела, Людмиле расскажи. Давай, давай, несчастная, иди немедля! Иди же ты!
Попрошайка, прибрав монету, низко поклонилась, развернулась и быстро-быстро застучала клюкой по дорожной пыли. Молодой боярин затянул гнедому подпруги, распутал повод, поднялся в седло и двинулся вслед за ней, держась на некотором удалении. Успокоился он лишь тогда, когда бабулька, подобострастно кланяясь и крестя отворившего калитку холопа, вошла на заветный, закрытый для него двор. Теперь ему снова оставалось только ждать.
- Поеду-ка я выпью, - решил Андрей. - Голову немного задурю - глядишь, и время быстрее пройдет.
До двора Ивана Кошкина ехать было, к счастью, недалеко - вот только первым, кого увидел Зверев, въехав в ворота, был боярин Василий Ярославович.
- Вовремя, сынок, - кивнул ему Лисьин и отпустил Никиту, которому только что давал какие-то поручения. - Ну как, насмотрелся на Москву? Заскучал, поди, в четырех стенах? Ни охоты, ни простора, чтобы с рогатиной, сабелькой али луком поиграть. Ну да ныне все, покончили мы с хлопотами. Вечерком попаримся на дорожку да завтра на рассвете и поедем.
- Как завтра? - вздрогнул Андрей. - Уже? Но почему завтра? Я не могу…
- Забыл, сколько мы тут просидели, да сколько дней нам еще на обратный путь понадобится? Страда, сынок. И так опаздываем, чтобы проследить за всем хозяйским глазом. А Ольгу Юрьевну ныне перетруждать нехорошо… Постой, - спохватился он. - Как это ты не можешь? Почему?
- Понимаешь, отец, - погладил гнедого по морде Андрей. - Понимаешь…
Не так-то просто было облечь в слова все то, что творилось у него в душе. Что это было? Любовь? Да нет, что за бредовая мысль?! Он с княгиней даже словом ни разу не перемолвился, познакомиться не успел. Какие тут могут быть чувства? Может быть, он оказался заворожен ее красотой? Да тоже вряд ли… Какая красота? Лицо в веснушках, хотя давно не сезон, черты обыкновенные, как у многих. Да еще и за беса его приняла! Помнится, он всего лишь собирался взглянуть на нее поближе. Это получилось. И что теперь? Больше он ни к чему и не стремился, ничего не хотел! Просто чертовщина какая-то. Глупое и бессмысленное наваждение.
- Ты прав, отец, - кивнул Зверев. - Засиделся я тут, с ума от безделья сходить начинаю. Ну какие у меня тут могут быть дела? Конечно же, едем.
Соколиные поля
Пахома они обогнали на второй день, перед Ржевом. Дядька ехал, довольный судьбой, напевая негромко какую-то протяжную песню. От него сильно пахло пивом, но выглядел Белый вполне благообразно, с облучка не падал.
- Ты смотри, до заморозков добраться успей, - придержав ненадолго коня, посоветовал ему Василий Ярославович. - В телеге ведь ночуешь, как бы не застыл.
- На все воля Божья, батюшка боярин, - перекрестился холоп. - Коли пожелает - то и завтра мороз случится. Не захочет - и до Рождества дождики будут лить. Ты не беспокойся, Василий Ярославович, доеду. Не впервой.
- Поосторожней все же, - попросил его Лисьин. - Топор есть?
- Как же без него в пути, батюшка?
- Тогда езжай. В усадьбе роздых получишь.
Верховые помчались дальше, одолевая километров по восемьдесят за день. Ржев, Бобровка, Нелидово. На третий день с неба посыпался мелкий противный дождь, тут же превратив тракт в грязное месиво. К счастью, не очень глубокое, меньше чем в ладонь. Брызг, пачкотни много - но ни ноги скакунов, ни колеса многочисленных повозок в грязи не вязли.
- Хлеб в такую погоду не убрать, - недовольно поглядывал на небо боярин. - Не высохнут снопы. Погниет все в поле. Скорей бы домчаться!
Но раскисший путь отнюдь не добавлял путникам скорости. Только на девятый день они добрались Великих Лук. Уже темнело, и Василий Ярославович решил заночевать на подворье. Заодно и приказчика проверить.
Здесь все было в порядке: никого постороннего, камнеметы и припасы на месте, в амбарах - все учтено и разложено. Афанасий на все вопросы отвечал толково, не путался, глаза не прятал. Настроение после этого у боярина поднялось, и он даже выпил с приказчиком вина, не пожалев для хорошего работника дорогой мальвазии. А поутру путники увидели теплое яркое солнышко и совершенно чистое небо, словно и не поливало их дождем полную седьмицу без перерыва. Они поднялись на коней, вскоре выехали из города, перешли на рысь - и уже через два часа спешились во дворе усадьбы.
- Ну наконец-то! - встретила на крыльце своих мужчин Ольга Юрьевна. - А я уж испереживалась. Нет и нет вас, нет и нет. Уж не знала, чего и думать. - Она обняла мужа, прижавшись к нему на несколько мгновений, потом поцеловала в лоб Андрея: - Вернулся, чадо мое. Ой, а чего это ты обрился весь?
- А ты как думаешь, матушка? - хмыкнул Василий Ярославович.
- Я? - чуть отступила женщина. - Для почета, верно? Молод ведь он. Да и надела своего нет.
- Боярин Андрей Лисьин ныне имя нашего сына. По велению государя и общему боярскому одобрению в переписные листы включен он как боярин, и жалованье ему на том положено в двенадцать рублей без службы!
- Боярин ты мой, - опять обняла Зверева хозяйка, сняла тафью, погладила покрытую мелким ежиком голову. - Колется… Боярин…
- Вечером ради такого дела пировать указываю всем, без исключения. А коли провинности у кого - прощаю! - объявил Василий Ярославович. - Праздник у нас, молодой Лисьин боярином стал. А сейчас вели баню стопить. Неприятная ныне была дорога. Промокли все насквозь.
Вопреки обычному, за стол они с дороги не сели. А чего садиться, коли только что, почитай, завтракали? Андрей поднялся к себе, скинул епанчу, ферязь, растянулся на перине.
- Боже мой! Мягкая постель! Кажется, я уже и забыл, что это такое.
- Доброго тебе дня, Андрей Васильевич.
- Боярин Андрей Васильевич, Варенька, боярин, - поправил девушку Зверев, рывком поднялся, обнял ее и крепко поцеловал в губы. - Никак, навестить решила?
- Матушка Ольга Юрьевна постель велела застелить. Разобрана была, пока вы в отъезде…
- Ну вот, - усмехнулся Андрей. - Все в делах, в делах.
Он поднялся, нашел среди вещей сверток с платком и протянул Варе:
- Вот, это тебе.
- Ой, боярин… - ахнула она, развернув узорчатую ткань. - За что же милость такая, Андрей Васильевич?!
- Просто подарок. - Зверев опять привлек к себе девушку, стянул с ее головы платок и пригладил волосы. - Подарок.
Первый день, как обычно, практически пропал. Пара часов минуло, пока истопилась баня, еще столько же холоп и двое бояр отогревались в парилке после долгого пути, половину которого пришлось одолевать в мокрой одежде. После бани был обед, который к вечеру перешел в пышный богатый пир, завершившийся только поздно ночью.
Зато утром Андрей смог впервые за минувший месяц взять лук и пойти на берег озера к уже похожему на мочалку березовому пню. Что бы там ни говорили, будто раз полученный навык остается навсегда - но если его постоянно не подкреплять, то через годик за двести метров не то что в человека, в лошадь не попадешь.
Расстреляв по два колчана сперва с двухсот, потом с трехсот метров, молодой боярин вернулся в усадьбу, позавтракал с холопами - хозяин с хозяйкой к столу не вышли, - после чего поднялся в седло и помчался на Козютин мох.
Перед пещерой было пусто, а потому Зверев бросил поводья в малинник, вынул из сумки тряпочный сверток и смело спустился вниз.
- Здрав будь, мудрый волхв, переживший века. Долгие тебе лета, Лютобор, свиной окорок, щуку вареную с шафраном и баклажку хмельного меда. Сам, извини, не буду. Вчера пировали, так я ничего хмельного видеть не могу.
- Весел ты, смотрю, отрок, - поднял глаза на ученика колдун, который помешивал какое-то варево в стоящей на углях, маленькой глиняной плошке.
- Боярин я отныне, Лютобор. Мелочь, но приятно. А ты чего делаешь?
- Да вот, любовное зелье для одной молодухи творю.
- Зачем? Ты ведь сам меня учил, как нужно девиц и молодцов привораживать. Берешь любой напиток или еду, наговариваешь: "Лягу я, добрый молодец, помолясь, встану я, благословясь, умоюсь росою, утрусь престольною пеленою, пойду я из дверей в двери, из ворот в ворота, выйду в чисто поле, во зеленое поморье. Стану я на сырую землю, погляжу я на восточную сторонушку. Воссияло красное солнышко, припекает мхи-болота, черные грязи, сушит травы высокие, сушит ямы глубокие, сушит обрывы крутые, сушит земли ровные. Так бы припекала, присыхала девица ко мне, добру молодцу, - очи в очи, сердце в сердце, мысли в мысли. Спать бы без меня не засыпала, гулять бы без меня не загуляла, и лишь обо мне одном кручинилась, меня помнила, обо мне думу думала". Потом наговоренной пищей жертву угощаешь - и готово. Или на дым присух послать можно. Тебе-то зачем варить?
- Еду-питье из чужих рук не всякий возьмет, на дым заговор не самый надежный. Чем ближе ты к жертве своей подбираешься, тем надежнее порча выйдет. Мне добра девица от любого своего несколько волос и ногтей принесла. Считай, плоть его добыла. Я сейчас зелье сварю, а она потом на след ему выльет. Вот это надежно будет, никуда не денется.
- При чем тут порча? Ты же говорил, любовное зелье варишь!
- А ты думаешь, приворотом волю чужую ломать - это не порча?
- Если это порча, зачем же ты ее творишь, волхв?
- Просят - вот и творю, - невозмутимо ответил старик. - Всем мил не будешь. Посему тем, кто приходит, и помогаю. Отчего не одарить радостью хорошего человека, доброго гостя?
Чародей снял плошку с углей, поставил на пол рядом с очагом, со стоном распрямился:
- Ох, года мои тяжкие! Спина как затекает. Стало быть, молвишь, боярином стал? Что же, рад за тебя, чадо, рад. Честь это. Как же случилось?
- Великий князь приказал в переписные листы имя мое внести, - не удержался Андрей от хвастовства. - Князья Воротынский и Глинский храбрость мою ему сильно хвалили.
- А-а, Глинский, - покивал чародей. - Слышал, слышал. Убьют его скоро. И великого князя тоже убьют.
- Как убьют? - замер Зверев. - Кто? Когда? Почему?
Вопрос был, конечно, глупый. Понятно кто. Те же, кто и в прошлый раз переворот замышлял: бояре Шуйские и сторонники Новгорода вкупе с друзьями князя Старицкого. Может, и сам Владимир Андреевич. Ему, сказывали, уже тринадцать, а то и четырнадцать стукнуло. В таком возрасте уже начинают кое-что понимать. Но вот когда?
- Я тут на досуге опять зеркало Велеса пытал, чадо. Зело знать хотелось, к чему старания твои привели. Вот и углядел я, как зимой грядущей пожар сильный в Москве случится. После напасти сей всех родичей великого князя в бедах обвинят, князей Глинских. Вот и пойдут их убивать по всей Москве. Опосля за город, к самому государю, толпа пойдет. Захотят и тех его друзей побить, что при дворе служат. Мальчик сей, что Русью правит, с отвагою немалой за родичей заступится посему толпа его вместе с дворней и растерзает.
- И на стол великокняжеский опять Владимир Старицкий сядет, - зло сплюнул Андрей. - Получается, я зря старался, да? Так это и будет вечно раз за разом повторяться, пока Шуйские не добьются своего?
- Отчего же? - удивился колдун. - Остановить покушения сии не сложно. Кабы у государя сын имелся, наследник, тако пропал бы и смысл на жизнь его посягать.
- Это верно, - согласился Зверев. - Я как-то не подумал. Будет сын - тогда и трон в случае кончины Ивана к нему переходить будет, а не к брату двоюродному. Шуйские при этом любым макаром в стороне останутся. Вот и перестанут воду мутить. Да только как я великому князю сына сделаю?
- Есть способ… - закудахтал чародей. - Однако же, мыслю, не поблагодарит тебя государь за такое. Он лучше сам управится. Ну да то дело не мое. У меня для тебя иная весточка имеется. Кажется, нашел я ошибку свою в чарах, которыми тебя назад, в мир твой посылал. Понимаю, отчего назад ты все время возвертаешься. Я ведь у тебя, чадо, лишь душу сюда забирал. А назад всю плоть отправляю. Вот и не находит она там места. Коли не раздумал ты, то в полнолуние могу душу твою из тела вытянуть и в твой мир послать. Найдет, мыслю, плоть нужную. Так ты к себе и вернешься. Правда, до полнолуния еще двадцать дней осталось. Обождать надобно.
- А если получится? - покусывая губу, спросил Зверев.
- Что?
- Если получится мне обратно в будущее вернуться, то Ивана, значит, убьют?
- Его и так убьют, чадо. Раз зеркало Велесово показало - стало быть, обязательно убьют.
- То, что твое зеркало показывало, я уже не раз исправлял.
- Так то ты исправлял, чадо. А ты ведь здесь не будешь.
- Почему?
- До полнолуния всего двадцать дней осталось.
- Ч-черт! - Андрей прошелся от стены к стене, опять раздраженно сплюнул. - Ч-черт, черт, черт!
- Ты к столу садись, отрок, - предложил колдун, разворачивая сверток. - Щуку я, пожалуй, согрею, а солонину мы и так отпробовать можем. У меня хлеб есть, принесла оная молодуха. Мяконький, что титька мамкина.
- Ладно, Лютобор. Покажи, что там зимой будет твориться.
- А тебе зачем?
- Затем, что всего двадцать дней назад я великому князю в верности клялся! - зло ответил боярин. - И живота клялся не жалеть, его защищая. Потерплю до весны, дольше тут сидел. Спасу государя, а потом домой и возвернусь. Ну давай, чародей, показывай! Дай глянуть, кто там и что творить станет?
- Сам посмотри. Зря тебя учил, что ли? - невозмутимо ответил старик. - Свечи с жиром мертвецов в коробе, вошва на полу, вода в кадке.
- Зеркало давно купить пора, - недовольно буркнул Андрей. - Привозят ведь фряги в Москву…
- Вот и купил бы, боярин… - хмыкнул чародей, накладывая мясо на хлеб. - А коли уж не купил, то со Стречей уговаривайся.
Зверев поднял деревянное корытце, набрал в него воды, дождался, пока поверхность перестанет колыхаться. Тогда он произнес усыпляющий заговор, приставил "зеркало" вертикально к стене, забрал из короба две свечи, зажег от углей, установил перед "зеркалом", нараспев произнес заклинание богине смерти, владычице царства мертвых, и попросил показать Москву.
- Поверху гляди, пока пожар не заметишь, - посоветовал от стола колдун. - Пива и впрямь пить не станешь?
- Не стану, не стану, - помотал головой Зверев. Прямо у него на глазах уже начинал разгораться гигантский костер, что подобно огненному потопу захлестнул большую часть города…