Глава 232
Николаю "паутинка" в тему: он и прежде дорогими тканями торговал. А вот всё остальное… проблематично.
Николай был младшим партнёром в уважаемом купеческом доме. Разорился, стал закупом, приказчиком где-то в лесной глухомани. Формально - бестолочь, неудачник, "лузер". Серьёзный купец на него в полглаза смотрит:
- Ну и чего в ваших турлах хорошего может быть? Бобра, что ль поймал?
Но "паутинка" на местном рынке известна. Хотя прежде и не торговалась - приходила на княжий двор податью, да там почти вся и оставалась.
Опять же: закуп-то закуп, но Николай - главный приказчик. У столбового боярина, которому ещё и вотчину учетверили. Человек на такой должности управляет немалыми товарно-денежными потоками.
Так что положение у Николая нынче… разнообразное. Родня и прежние знакомцы из старших в торговых сотнях его гнобят:
- Николашка-то? Да, поди, опять какое-то барахло толкать будет.
Другие, порисковее да попроще, уже "господин Николай" величают.
Одни через губу цедят:
- Ну, по доброте моей душевной, возьму у тебя штуку полотна. Может, и продастся. Ясно - не за твою цену. Ты ж завсегда на голову больной был. Придёшь после Рождества - отдам твою дольку, коль наторгуется.
На "Святой Руси" купцы прекрасно различают кучу разных форм торгового партнёрства и возможные при этом коллизии. Включая, например, разницу между долевым участием и комиссионными, разную ответственность при банкротстве злонамеренном и непредумышленном…
Другие "добры молодцы" норовят влезть в долю:
- У меня-то! Мой кум родной! У торопецкого посадника - самый ближий истопник! Как на ночь хозяину шепнёт - так тот по утру и сделает. Давай вашу мазь колесную, и сделаем в Торопце, как в Елно. Только вдесятеро! А мне, слабосильному да малохольному за то - дольку малую. Четверть с продажи.
В общем - Николай весь на нервах. После сегодняшнего успеха с применением казначейши - отпустило немного. Чуть выпил - мало не целоваться лезет:
- Ваня! Светочь ты наш! Ты ж такое дело сделал! Теперя все мои недоброжелатели да злопыхатели… Вона они у меня где! Теперя ни одна гнида в городе не посмеет сказать, что Николка Бухарёныш - торга вести не умеет! Господи! Мне теперя прям солнце воссияло! А то… А теперь-то…
Почему "Бухарёныш" - не знаю. Прозвище у него тут такое. Знаю, что он когда-то ходил в Бухару, и что-то там приключилось.
Я прекрасно понимаю, что ему торговаться было очень тяжело. Товар и деньги мои. А гонор, об которые местные купцы ноги вытирали - его личный. Но вот же - терпел, уговаривал, улыбался. Даже когда в глаза хамили. Но цену держал. А теперь - всё.
- А теперь, Николай, торг, в смысле - продажа, закончились. Теперь ты будешь покупать. Товар пальцем ковырять да по-всякому хаять. Колёсную мазь мы в Елно скинули. Со взяткой, с посадником, но - продавили и цену взяли. Теперь от этой цены только вверх плясать будем. Здесь, в Смоленске, поговори осторожно с Бонятой-тысяцким. Акима припряги. Кто из друзей его прежних ныне в силе - потолкуй. Полотно-паутинку мы сегодня всё сбросили. Тоже с приключениями. С казначейшиными сиськами. Но, вроде, без последствий. Образцы наручников и ошейников мы с торга сняли - цены настоящей не дают. Спирт… сами пьём. Что у нас ещё осталось?
Не хочется снова… удивляться в сторону коллег-попаданцев, но вот: два главных моих товара, даже без наворотов с инновациями, удалось успешно продать только попеременно форсируя коррупцию и порнографию. А нормально… нормальные купцы годами на рынок пробиваются. Потому так и ценят здесь опыт купца и репутацию торгового дома.
- Сегодня ещё ведро скипидару купили. Купчина зашёл, ну, посмотреть на казначейшу. Я ему для разговору ведро-то… Ещё два осталось. Шкуры лосиные, пара лисьих, два десятка беличьих - уже ушли. Три горшка образцами были - побились. Ну, когда они тама… полотно на её… этих… люлях проверяли.
Да, фактически мы закончили торг. Традиционную продукцию лесной вотчины я продавать запретил. Мёд, воск, шкуры, рабы…
Продукты питания, материал для массовой простой одежды и обуви, для строительства и земледелия - самому нужны. И нужна ещё чёртова прорва всякого разного. Всё - в вотчину, всё - вкладывать. Николай уже прикидывает, как "сделанные из воздуха" серебрушки потратить на всякие полезные вещи.
И тут я ему насчёт хлеба. Он сразу винтом закрутился. И понёс… так это - по торговому. Как на торгу орут. Пришлось дрын свой показывать, да напоминать: кто здесь ху.
Остыл он чуток и начал громить мои умопостроения.
Я предполагал так: купить нынче, летом, на корню, две тысячи пудов хлеба. Подержать их до Нового Года, отвезти в Новгород и там продать. Пик цены будет, наверное, в конце февраля - начале марта. Купить здесь и сейчас можно дешевле векшицы за пуд, продать, если верить летописи - "осьмина по полугривне". В наших мерках осьмина - 1.75 пуда ржи.
Цена закупки - 10–13 гривен, цена продажи - 570. Ребятки! Да с такой нормой прибыли я и сам, даже и босиком в Новгород сбегаю!
Николай пыхтеть начал, слюнями брызгать. Потом понял, что я не придуриваюсь - реально не понимаю, начал рассказывать.
Хлеб - пыль. В такой сделке - его и не видать. Стоимость в хлебной торговле идёт не от хлеба. Как цена на пряности - "перец в один вес с золотом" - в Средние Века не зависит от размера плошки с рисом, которую съедает раб или крестьянин на Молуккских островах.
На две тысячи пудов нужно 400 больших мешков. Просто упаковка, но ещё столько же в цене. Но и это - мелочи. Под 400 больших мешков надо сотню возов. Грузоподъёмность русских саней считается в тонну. Но - это максимум. Реально, когда поход длинный, дороги… "святорусские", когда возчик везёт с собой и свои припасы, и корм для лошади - зимой травка не растёт… под полезный груз остаётся треть.
Цена возчику - ногата в день. Дистанция - 1000 вёрст.
Да знаю я, что по карте напрямки 417 километров! Но так только птицы небесные здесь летают. А по трассам даже в моё время - уже 600. А хлебный обоз…
Через верховья Днепра не пройти.
Я это по первой жизни знаю: в своё время там крупповские рельсы топором рубил. Советские так не рубились - железо другое. Вот мы и выискивали крупповские. Немцы в войну там узкоколейки строили - навезли.
Ещё помню глубоченные, в 15 метров, колодцы в деревнях. Их в войну набивали расстрелянными женщинами и детьми. И чёткую нелюбовь к финнам. Эти края - южная граница распространения финских карателей. Старики говорили: даже от эсэсовских зондеркоманд было легче отбиться, чем от финских егерей.
Хлебный обоз может пройти или на северо-запад, к Западной Двине, или на северо-восток. По левым притокам Верхнего Днепра выйти в Волжскую систему. Там, напротив Твери - устье Тиверцы - одни из трёх южных ворот "серигерского пути" - через Селигер и его реки к Ильменю и в Новгород.
Продолжительность: месяц - туда, месяц - обратно. Три сотни гривен отдать за извоз… А ещё надо нанять охрану, платить провозное, въездное, торговое… Прибыль получается… примерно в сотню-полторы. Если не будет… разных неожиданностей. Типа снежной бури, сильной оттепели, скрытой полыньи, лесного пожара, серьёзных разбойников, свихнувшегося владетеля, лошадиного или людского мора…
Что-то моё неуёмное желание нажиться на народном горе в форме летописного голода - обламывается об арифметику. А как же здесь хлебом торгуют? - А по воде. Когда бурлаки тянут барку основная статья расхода - транспортная - получается на порядок меньше. И цена на пуд хлеба подскакивает не в сорок-пятьдесят раз, а только вчетверо-впятеро.
Бли-и-н! Снова не успеваю! Жатва идёт до середины сентября, обмолот - до середины октября. В первой половине ноября здесь уже ложится снег и начинается ледостав. Бурлаки ходят в тёплое время, лезть в ледяную воду - дураков нет. Поэтому на большие расстояния тянут хлеб урожая предыдущего года.
А мне надо купить и доставить хлеб в Новгород именно в эту зиму.
Вести обоз зимой… Можно. По степи, по снегу, на 300–400 вёрст максимум. Так в 18 веке продавали хлеб крестьяне Орловской и Воронежской губерний за Оку, для прокормления голодных фабричных работников "родового гнезда русской нации" - Центрального района. Но по замёрзшим, снегом заметённым речушкам, через леса и болота, за тысячу вёрст…
Хлебный торг ведут специалисты своего дела - купцы-прасолы.
И тут Николай снова бьёт меня по голове.
На Руси нет купцов, которые могут провести хлебный караван в январе-феврале от Смоленска до Новгорода.
Местные дальние прасолы ходят до Новгорода водой. Поэтому зимних дорог не знают. Кто забыл: на Руси две системы дорог - летники и зимники.
Купцы, которые ходят в Новгород зимой - не торгуют хлебом.
Местные ближние хлеботорговцы, которые возят хлеб санями вблизи городков - не ходят в Новгород.
Итого:…факеншит уелбантуренный.
Иметь ресурсы, знать за полгода вперёд редкостную ситуацию на рынке, без всяких на кого-либо наездов и нарушения законов… И не иметь возможности провести такую сделку! Из-за какой-то мелочи - неразвитости путей сообщения…
Короче - облом. Ну очень обидно!
Николай убедительно доказал мне, что я идиот, успокоился и преисполнился. Чувства собственного превосходства, вятшести, и ко мне даже некоторого сочувствия. Сейчас ещё по ушам потреплет и удалится благостно.
Как интересно переменчивы люди: только что я был для него "светоч", "благодетель", "учитель". А тут сразу - недоросль-бестолочь… вот-вот гонорище носом хлестать начнёт.
Преждевременно. Есть в третьем тысячелетии такая хрень - "декомпозиция" называется.
- Значится так, Николай. Найди мне двух купчиков по-моложе. Одного - чтобы умел хлеб покупать-продавать-сохранять. Другого - чтобы знал короткий зимний путь отсюда до Селигера. Честных, бедных, деловитых… Обоз пойдёт на северо-восток через Волгу, Селигер, Игнач-крест, Ловать, Ильмень.
- Господи! Ваня, да я же тебе объяснил! Не ходят так, да и толку не будет. Я в купецком деле - всю жизнь, знаю, об чём говорю.
- Ты лицо-то попроще сделай. И вспомни - кто ты, а кто я. Тебе воли захотелось? Так бери. День-деньской об полотне с купцами спорить - твой потолок? Ни на что большее ты не годен? Так я не держу. Сам же видел - я товар продал за двойную цену. Или со мной остаёшься? Тогда думай.
Его аж перекосило. Уважительные разговоры на равных, пусть бы и споры, но не обидные, заставили подзабыть статус закупа. Его рассказы о трудах праведных на ниве рыночного приумножения и благоприобретения - мною слушались внимательно, на ус наматывались. Он уже привык, что я не суюсь в его дела. А тут - облом. Ванька-ублюдок упёрся.
И дело не только в его несвободном состоянии, но и в понимании - весь его нынешний авторитет, всё, не крепкое ещё, уважение местных - держатся на его службе, на его причастности к моим делам. Не вообще столбового боярина, а именно меня, Ваньки-ублюдка, "Зверя Лютого". С проистекающей от меня непрерывной струёй всяких заморочек, новизней, успехов и неординарностей.
Даже сегодняшнюю историю с казначейшей взять: так на "Святой Руси" никто не делает. Никто не показывает ткань не в рулоне-"штуке", а в изделии - рубахе, да ещё на живом человеке. Да ещё на таких… люлях. Чистая инновация, 20 век - минимум.
Ну, Николай, решайся. Если нынешний успех - твой потолок, то ты сваливаешь. Туда тебе и дорога: удовлетворённый достигнутым - ты мне не интересен.
- Ну чего ты… ну чего тут думать… ну я же обсказал уже… даже если и будет недород как ты сказал… а оно-то… вилами по воде… так и всё едино - овчинка выделки не стоит… а вложиться-то придётся… четыре сотни гривен… а навару… едва треть… а ежели чего… не… не, Иване, ну ты ж сам подумай…
Умён. Хоть и задёрган. Уходить от меня не хочет, горлом брать… понимает. Но - зашорен, вариантов не видит.
- Некать-мекать - перестань, начинай думать. Новгород берёт хлеб и расплачивается своими товарами. Обычно так: цена на хлеб приподнялась - цена на товары тоже. Если мастеровому нужно съесть пуд хлеба, чтобы ножик сделать - он дешевле свой ножик не продаст. Называется - прожиточный минимум для воспроизводства рабочей силы. Если человека вот это ремесло, вот этот товар прокормить не может - мастер его делать не будет. А кто будет - вымрет. Детей не прокормит, умения не передаст. Понял?
- Ну… А к чему это?
- А к тому, Николашка, что всё это - в спокойное время. А в годину бедствий - счёт другой. Тут речь уже не воспроизводстве, не об инструментах, да о хозяйстве, да о детях малых - самому бы живым остаться. В спокойное время - хлеб подорожал, и товар подорожал. В голод - хлеб подорожал, товар подешевел. Так аль нет?
- Ну… вроде…
Факеншит! Не видал ты, дядя, воспоминаний ленинградских блокадников. Там такие раритеты на буханку меняли…!
- Не нукай. Мы вкладываем 4 сотни, продаём хлеб за 6, покупаем товаров против обычного дешевле втрое-впятеро. Привозим сюда барахла на 3 тысячи.
- Ну это ещё… бабушка надвое… Мы ж не одни такие умные - и другие хлеб в Новгород повезут, а назад товаров потянут. Тут цена на них тоже… вниз пойдёт.
- Николай! Экий ты… несообразительный. Нам же надо вотчину поднимать, нам именно товар новгородский и нужен. Особенно железо. Нам его на местный торг не нести. Поэтому обратно обоз пойдёт не в Смоленск, а в Рябиновку. Поэтому нужно два купца: один - хлеб продавать, другой - городовой товар покупать. И что б не сварились между собой - выгоднее менять хлеб на товар напрямую, а не через серебро.
Как интересно меняется лицо думающего мужчины! То он меня поучал. Раздражённо, высокомерно, чуть ли не брезгливо. Лицо поднято, рот кривится, глаза прищурены. А то глаза нараспашку, ресницы хлопают, губы обмякли, ко мне наклонился.
- А ссыпать купленный хлеб и сохранить до Рождества можно будет под Дорогобужем у Немата и здесь. Амбары в усадьбе стоят, надо глянуть - может подправить чего и ещё поставить.
- Дык… Иван Акимыч, усадьба-то… боярыни Анны. А она-то пустит?
- Усадьба - Аннушки. Она - Акимова. А хозяин здесь - я. Походи, по-присматривайся - что здесь надо будет для твоих дел поправить-переделать. Давай-давай, время не ждёт.
Загрузил мужика. Ничего - проморгается. А вот насчёт хозяина… Надо Аннушку ставить в соответствующую позицию. Не в смысле как вы подумали, а в смысле реализации права управления недвижимостью.
Хотя… В наших условиях да в моём исполнении… одно от другого неотделимо.
Вечерком захожу к Аннушке в опочивальню - обычная процедура: "доброй ночи" пожелать. Она молчит - "жёлудь" во рту. Но - женщина же! Хоть и молча, а хвастается обновкой. Пошила себе такие же, как на казначейше были, юбку и рубаху. Покрутилась передо мной и смотрит вопросительно: "Хороша ли?".
Обошёл кругом, осмотрел вдумчиво.
Похвалил качество швов - ровные да мелкие. Лямочки чуть коротковаты - чересчур тянут всё имеющееся вверх. Кончики шнурков в завязке на шее не закреплены - разлохматятся.
Аккуратненько лямочки с плечиков спустил - типа: чтоб не давили. Узелок на шее развязал - типа: чтоб не размохначивались. Отвороты развёл, рубаху раздёрнул. Хороший разрез на рубахе получился - шире плеч. Опустил неспешно по сторонам ей на локотки. Она… только вздохнула глубоко.
Глаза закрыла и головку запрокинула. Дрожит вся, но ни уйти, ни прикрыться - и не пытается. Шейка открыта, ключицы ещё тоненькие, как у девочки. Но плечи уже округлились, не торчат остро. И ниже - хоть и невелики грудки, но белые и "жилка каждая видна".
Пейзаж… радует. Начал наглаживать. Сперва полотно, типа: а не кошлатится ли? Потом - что под ним. Типа: а не холодно ли? Служанка сунулась, было, в горницу. Я только глянул - исчезла даже без рыканья.
У Аннушки, конечно, против казначейши - и смотреть не на что. Так и я ж не в кино пришёл! А под моей рукой у неё всё сразу… таким тугим становится! Будто налитое. Соски - просто каменеют. В моих губах. Только провёл по сосочку - она так и обмякала в моих руках. Если бы не поддерживал за спинку - упала бы. Молчит и дышит.
Это дыхание женщины… Принимающей ласки и отдающейся этим ласкам… Ожидающей, предполагающей, ждущей прикосновения, ощущения, удовольствия… Жаждущей этого. Ещё не знающей точно: какое оно "это"? И тревожащейся: а оно получиться? А оно будет хорошо? Ещё острее, ещё приятнее, ещё… слаще?
Это дыхание на грани стона - самая прекрасная музыка, которую я слышал в жизни.
Конечно, в концерте звучит скрипка. Но и скрипач имеет к симфонии кое-какое отношение. Главное - не спешить со "смычком". Интенсивное "пичиккато", но без фанатизма.
Аннушка не была перегружена интеллектуальными проблемами. Вопросы типа: "а как я выгляжу?", "а что он сейчас думает?", "как там Гондурас?" или "пора ли белить потолки?" - не волновали её в этот момент. Она отдавалась. Мне? - Нет, скорее - себе. Своим ощущениям, своим эмоциям. Потоку чувств, которых она была лишена последний год - год своего вдовства. А, может быть, и вообще никогда не испытывала в своей жизни. Чувств, которые вызывают в душе и в теле молоденькой женщины прикосновения страстного, бережного и опытного мужчины. Чувств, разбуженных потрясениями наших совместных ночей в подземном склепе у гроба её мужа, резким изменением всего образа её жизни, всего её окружения.
И постоянным присутствием "жёлудя". Заставившего её не делать то, к чему она так привыкла - болтать. И делать то, на что у неё никогда не хватало времени: молча думать. И постоянно чувствовать себя, своё тело, свою особенность, свою… женщинность.
Для "Святой Руси", для христианства вообще, быть женщиной - несчастье, второсортность, грех. "Сосуд с мерзостью"… - какая психика формируется у человека, которому постоянно, с самого рождения, говорят такое старшие, уважаемые, авторитетные люди? "Скажи человеку сто раз - свинья - и он захрюкает". А тут… вопреки всему внушаемому… удовольствие, радость.
"- Когда тебе охота и ей охота - вот это охота! А на медведя ходить… - не охота, а бессмысленное времяпрепровождение".
Она то вдруг, от очередной моей особенно смелой ласки, ахала, выпрямлялась, вытягивалась в струнку до дрожи, широко распахнув глаза. Потом они снова затуманивались, закрывались, и её тело снова обмякало в моих руках. Наконец, и колени у неё задрожали и ослабели.
- П-положи. Положи меня…
Едва расслышал её невнятный, из-за "жёлудя", шёпот.
У меня хватило ума оттащить её к постели и, перевернув на живот, скомандовать:
- Плюнь.
Иначе она бы точно подавилась подарком покойного кречетника.
Потом пошёл бешеный секс в стиле "скоротечный огневой контакт". "Контакта" и "огня" у нас обоих было много. А вот насчёт "скорой течности"… как получится.
Она ничего не умела, но на всё отзывалась и всего хотела. Всего и сразу. Главное: она хотела непрерывного и всестороннего прикосновения. Так и я этого же хотел!
Между нами, мальчиками, говоря, мне всегда было значительно проще раздеть женщину, чем раздеться самому. Я не об эстетике: обнажённая женщина куда более приятное зрелище, чем голый мужчина.
Но даже чисто технически. Нет, всё решаемо. Галстук можно забросить на спину, как набегавшийся спаниель - язык, а носки снять и позже - лишь бы запах глаза не резал.