Ну, Ванюша, запевай.
А называется это Неусыпаемая псалтирь. Потому как читают непрерывно. Вот я ночь отмолочу, потом попик придёт. А начнём мы… с простенького начнём, с канона об усопшем:
"Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас. Аминь.
Святый Боже, Святый крепкий, Святый безсмертный, помилуй нас. (Трижды)
Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради.
Господи, помилуй. (Трижды)
Отче наш, Иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.
Господи, помилуй (12 раз)"…
Чем-то напоминает протоколы заседаний римского Сената времён поздней империи:
"Император Валентин… ("Слава императору" покричали 12 раз)… победил армян ("Слава императору" - 18 раз) и вскоре прибудет в Вечный город ("Слава императору" - 23 раза, всеобщее вставание - 4 раза, рукоплескание - 6 раз)".
Хомосапиенсы любят долбиться. Не в том смысле, как вы подумали. Хотя… тоже про любовь.
"Тема сегодняшней лекции: любовь. О любви мужчины и женщины вы и так всё знаете. О любви мужчины к мужчине говорить запретили. Поэтому поговорим о любви народа к партии".
На моей памяти только Владимир Семёнович мог сказать в зал:
- Не надо аплодисментов. Чем больше вы хлопаете, тем меньше я успею.
И зал замолк.
Такой уровень народной любви недоступен ни президентам, ни генсекам, ни императорам. Ни самому ГБ.
"Небеснаго круга Верхотворче, Господи…
Господи, помилуй (40 раз)".
А господь-то у нас того… - с одного раза не понимает. Вот и долбишь. Как долбодятел. Виноват - как служитель культа.
Попик, услыхав знакомые напевы, отвалил - ему сегодня работы выше крыши: над ключницей и бабулькой молебны петь. Бабулька-то того, преставилась. Сердечко у неё… Местный плотник уже домовины строит.
Хорошо, когда есть готовые наработки: отвечаешь не задумываясь. "Два гроба всегда иметь про запас" - правило моё народу уже возвестили.
"Верховая дворня" кучкуется - соображают, как бы место ключницы поделить. Хорошую я им приманку подкинул: они же уверены, что мы банкет для Акима отгуляем и свалим. Они останутся, и будут жить-поживать, как и раньше.
Не, ребятки, тут пришла "индейская изба" в моём лице: что моё - то моё. Я уже решил эту усадьбу себе забрать, у меня на неё уже планы планируются.
Что забрать - решил. Теперь бы понять - как…
Аннушка - существо настолько наивное, что моих хитроумных построений просто не поймёт. Напущу на неё страхов - она испугается. И - побежит к ближникам. Пойдёт звон да трёп. Ей-то потом будет плохо. Но она этого не в состоянии сразу предвидеть. А потом - будет уже поздно. Нет ничего, о чём бы она не разболтала.
Может, жениться на ней? Ради приданного… Ага, рекламная акция "два в одном" - женишься на усадьбе и невесту в придачу бесплатно…
Скоро набегут родственники с клириками, начнут вставлять… Именно, что "палки в колёса". Дальше будет конфликт с участием светских и церковных властей. Конкретно: князь Ромочка Благочестник и епископ Мануил Кастрат. При таких судьях - я проигрываю. Таков реал "Святой Руси".
А как у нас с виртуалом? Хома Брут, например, ничего из своего виртуала не рассказывал. А ведь было что:
"Она была страшна. Она ударила зубами в зубы и открыла мертвые глаза свои. Но, не видя ничего, с бешенством - что выразило ее задрожавшее лицо - обратилась в другую сторону и, распростерши руки, обхватывала ими каждый столп и угол, стараясь поймать Хому. Наконец, остановилась, погрозив пальцем, и легла в свой гроб.
… гроб вдруг сорвался с своего места и со свистом начал летать по всей церкви, крестя во всех направлениях воздух… грянулся на средине церкви и остался неподвижным. Труп опять поднялся из него, синий, позеленевший…".
Я ещё размышлял над вредом пьянства применительно к Хоме Бруту, когда до ушей моих донёсся скрип. Кто-то, явно стараясь не шуметь, ходил наверху, в часовенке. На короткое время шаги стихли. Потом чуть слышно заскрипело дерево лестницы, ведущей в подземелье…
Факеншит, однако… Нехорошо мне как-то… Тревожно чего-то…
Сквозняк, вдруг взявшийся откуда-то, прошёлся по язычкам пламени на свечах. Две, стоявшие на земле у углов саркофага, мигнули, потрепетали и выровнялись. Две других, прилепленные у аналоя, погасли и зачадили, выпуская тонкие струйки тёмного дыма. В усыпальнице резко потемнело.
Скрип наверху прекратился, стало тихо. Абсолютно тихо. "А вдоль дороги - мёртвые с косами стоят… И - тишина".
Во блин! Хорошо, что я атеист. А то - точно бы испугался. Сильно. А так… - не сильно. Как там Васька Буслаев говаривал:
"А не верю я ни в сон, ни чох, ни в вороньий грай.
А я верую в свой червлёный вяз".
Дур-рак! Ни ножиков в безрукавке, ни гвоздодёра в торбочке… Даже дрючок свой оставил! Чего-нибудь такого… потяжелее в руки…
Я лихорадочно пошарил вокруг - ничего такого… убойного. Бли-ин! Подхватил Псалтырь, шагнул в сгустившуюся темноту подземелья к стенке у входа. Пытаясь одновременно поднять воротник своей однорядки, натянуть поглубже на голову тёмную шапку, вжаться в стенку склепа и поднять повыше эту здоровенную книгу.
Выражение: "прочесть от доски до доски" применительно к здешней литературе не является иносказательным. Доски - обложка… Между ними - толстые листы пергамента… А главное: медный оклад. Украшения, окантовочка… Святая книга. И - тяжёлая.
Нечто козлиное, с острым горбом, судя по тени, отбрасываемой на стену в полутьме, едва рассеиваемой двумя оставшимися свечами, задерживающее дыхание и от этого периодически громко всхрапывающее, всунулось в дверь на уровне пояса. Подёргалось из стороны в сторону, явно что-то вынюхивая. И, как-то удовлетворённо хрюкнув, не увидев меня возле аналоя, начало продвигаться внутрь, одновременно перетекая через порог и становясь всё выше.
Тут я не выдержал. И поступил по совету покойного коллеги Брута:
"- Что ж, - сказал он, - чего тут бояться? Человек прийти сюда не может, а от мертвецов и выходцев из того света есть у меня молитвы такие, что как прочитаю, то они меня и пальцем не тронут".
Молитв у меня… целая книга. В моём исполнении можно и не читать: поднятый на вытянутые руки Псалтырь со всех сил опустился на это… козлобородое.
Бздынь случился знатный. Но - не убойный. Всё-таки отработанного навыка бить человека молитвой по голове - у меня нет.
Вот марксистско-ленинской философией - всегда пожалуйста: мы на ящике токайского так натренировались пробки из бутылок учебником выбивать - никаких проблем. А Псалтырью или, там, Евангелием… Надо учиться.
Ещё один навык, отсутствующий у типового попаданца - местной литературой не владеем. В смысле ударно-забивательном.
Новоявленный "Вий" взвыл, будто он, вправду, как писал Гоголь: "у малороссиян начальник гномов", и его послали искать сланцевый газ в Донбассе. Упав на четвереньки, он кинулся вперёд, вопя и вереща. И, очень закономерно и вполне не метафизически, наступил на лежавшую на земле "дону Анну".
Она проснулась и тоже заорала. Впрочем, в последовательности её действий я не уверен.
Вопящий и возящийся в темноте перед саркофагом комок тел и конечностей на мгновение распался, что-то серое неестественно быстро метнулось ко мне на уровне колен.
Люблю, знаете ли, бадминтон. Так это снизу ракеткой… бздынь. Подача прошла. Тень оказалась вполне материальной, судя по звуку столкновения с Псалтырём. От удара она, подобно волану, изменила траекторию движения и полетела, точнее - очень быстренько побежала, к каменному ящику саркофага.
Давненько я не брал в руки ракеток… Через сетку не перебросил - раздался характерный звук столкновения лба и камня. Который перешёл в скрежет сдвигаемой каменной плиты.
Неудивительно - я уже рассказывал про закон сохранения импульса. Масса у этого "волана" - существенная. А по скорости полёта такой спортивный снаряд ненамного отстаёт от хоккейной шайбы.
От произошедшей возни обе остававшиеся гореть свечки погасли. Темно. Темно, как у негра в… в подземелье. Какой-то шорох, скрип… Скрип-скрип… И грохот падающих, сталкивающихся, рушащихся камней! И совершенно дикий, истошный женский визг. Внезапно оборванный на полу-ноте спустя некоторое время уже после окончания каменного грохота.
Звенящая тишина в… в негритянской темноте.
Да, факеншит уелбантуренный, понимаю Хому.
Так это передо мной ещё никакая нечисть не "ударила зубами в зубы"! И гроб левитацией не занимался. Крепкий мужик был - поседел только со второго раза. Мне это вообще не грозит: лысый я.
"Не знаю, как ты вляпался в это дерьмо, но если дальше ты пойдёшь…". Спасибо Беллману - напомнил: надо ж выбираться!
В подземелье ещё что-то негромко шуршало и сыпалось. Пахло гарью от погасших свечей и цементом. Свечи - понятно. Но цемент? Хотя, может, просто известняк? И - ни звука, ни вздоха. Они все умерли?
Я опустился на четвереньки и отправился на поиски.
Очень не хотелось оставлять Псалтырь. Такая могучая штука оказалась. Без неё - как голый. Пришлось положить. И от этой святой книги, влево, по кругу, держась за стенку рукой…
Под руку попалась какая-то ткань. Это у нас что? - Покрывало, подстилка, часть одежды, драпировка…? Под тканью обнаружилось нечто живое.
Длинное. О! Голое! Гладкое… Нога?
Может, Вий?
Не, если Гоголь не врёт, то:
"Весь был он в черной земле. Как жилистые, крепкие корни, выдавались его засыпанные землею ноги и руки".
Землю какую-то, точнее - каменную крошку - чувствую. Цвет… всё чёрное. А вот "жилистые"… не наблюдается.
Гендерную характеристику Вия Гоголь определяет через грамматические формы русского языка:
"Подымите мне веки: не вижу! - сказал подземным голосом Вий".
Раз "сказал" - должен быть мужик. Проверяем. "Всё выше и выше…". Да что ж я так трясусь-то?! Или, правда, ожидаю встретить этого… "героя народного предания"? Ухватить "главного шахтёра малороссиян" за яйца…? Это будет… забавно.
Уф! Аж вспотел. Не Вий. Поскольку - баба.
Я всегда радовался, обнаружив обнажённую женщину. Даже под одеждой. Но в этот раз особенно приятно: начальник малороссийских гномов мне тут… не очень.
Берём "бритву Оккама" и отмахиваемся. Во все стороны от всякой нечисти.
Хотя какая-то сюда же всунулась! Я же кого-то Псалтырью бил! Что-то ж ведь гремело и падало. Что-то отреагировало на мои мускульные усилия.
О! И здесь есть реакция. "Здесь" - в смысле - "там". Откуда растут эти ноги. В смысле - на мои мускульные усилия. Очень даже не сильные усилия. Одними, знаете ли, пальчиками. Даже, если быть точным, просто одним пальчиком.
"- Хочешь, я научу тебя жизни? По простому, на пальцах? Видишь средний?".
Вот где-то как-то… Потихоньку-полегоньку… Только способствуя и споспешествуя… предлагая и предполагая… поглаживая и завораживая… рекомендуя и ракомдуя… Нет! Этого не надо! Несвоевременно… пока…
Оп-па! А обморок у предполагаемой "доны Анны" уже закончился.
Дону Жуану было легче - он хоть что-то видел:
"Ее совсем не видно
Под этим вдовьим черным покрывалом,
Чуть узенькую пятку я заметил".
А я только на слух - дыхание изменилось, чуть дёрнулось, сдвинулось тело. А остальное - пресловутое мужское воображение. По русской классике, по Пушкину:
"Довольно с вас. У вас воображенье
В минуту дорисует остальное;
Оно у нас проворней живописца,
Вам все равно, с чего бы ни начать,
С бровей ли, с ног ли".
В полной темноте, у гроба её мужа, среди бесов, чертей и нежити, после столь сильного стресса, столь интимно ласкать женщину… "С чего бы ни начать".
Гениальное пушкинское описание начала процесса, естественно переходит к завершению в виде "Песни о Соколе":
"Летай иль ползай - конец известен:
На землю ляжешь, там трахать будут".
Она уже лежит. На земле. Может и мне пора…? Пока она ещё не пришла в себя полностью - в темноте это происходит медленнее. Такое… пограничное состояние.
Она уже чувствует, но не осознаёт. Чуть откинула в сторону ножку, чуть повернулась. Дыхание становится глубже, ритмичнее. А вот и первый, чуть слышный вздох-стон. Чуть потянулась, изгибаясь…
Но ведь не отталкивает! Не сжимает колени, не кричит. Дышит, постанывает, тело её начинает двигаться. В такт моим движениями, навстречу моему пальцу. Темп нарастает, тон звуков повышается.
Звучит… повторяется… продолжается… тянется…
Да сколько ж оно будет тянуться?! Что-то мне скучно стало. Как-то оно… не переходит в новое качество. Год поста так подействовал? Или обстановка? А может, она и вообще не умеет? Как у неё с мужем-то было - я ж не знаю.
А вот то, что она переходит к осознанию действительности - плохо.
Восприятие, понимание, запоминание… Потом будет болтовня со слугами… Утром она поделиться с горничной, в обед об этом будут кричать на торгу… Ночевать я буду у светлого князя в порубе. По статье: "совращение беззащитной вдовицы".
Глава 224
Я осторожно, замедленно вынимаю руку, чуть прижимаю чувствительные места напоследок и… рывком откатываюсь к стенке.
По технологии из "Момента истины" наклоняюсь к земле и издаю стон в сторону. Потом начинаю беспорядочно и невнятно бормотать:
- О Господи!… Ой моя бедная голова… где я?!… а что случилось?… почему так темно?… Боже! Я ослеп!… Ничего не вижу!… Здесь кто-нибудь есть?… Демоны!… Демоны заворовали!… Кто-нибудь!… Люди добрые!… Отзовитесь!… Анна! Боярыня Анна Дормидонтовна! Ты где? Ты живая?!
Она, невидимая в темноте подземелья, молчит. Довольно долго молчит. Приходит в себя, переживает свои впечатления, успокаивается. Я уже начинаю нервничать, когда слышу её голосок:
- Ах! Боярич Иван! Я - тута. А чего тута было?! А чего свету нету?
Сначала она только изображает волнение. Но неясность ситуации пробивается сквозь её любопытство и ожидание продолжения. В голосе прорезаются тревожные нотки.
- Почему камни вокруг? Что-то случилось? Нас завалило?!
- Анна, давайте-ка выбираться отсюда. В темноте сидеть - без толку. Ползи на мой голос.
Она чем-то шуршит, ойкает, слышен треск рвущейся ткани.
- Иван, ты где?
- Да тут я, у стенки сижу.
Я протягиваю вперёд в темноту руку на её голос.
Да что ж это она со всех сторон голая?! Под моей ладонью обнаруживается её голое плечо.
- Ой! Это ты?
- Да, блин, это я. Кому ещё тут быть? А чего ты без платья?
- Вот ещё! Я - в платье. Только я на подол наступила, а оно и порвалось.
Ниже плеча обнаруживается её рука, которой она придерживает порвавшееся платье. Пока идёт обмен репликами, моя рука чуть сдвигается. Следуя границе ткани. Которая тоже начинает опускаться вслед за движением её ладони.
Ишь, забавница.
Любопытствует. Дразнится. Провоцирует.
Мы стоим на коленях в полной темноте. Меня здесь, вроде бы, и нет - не видно. И эта невидимость создаёт иллюзию…
Чего? Безопасности? Допустимости? Анонимности? "Я - не Федя, я - Вася"?
Моя ладонь сползла ей на грудь. Прикоснулась, накрыла, приподняла. И - сжала. Она, ахнув, отдёргивается. И - возвращается. Прямо мне в ладонь.
Ух какая… любопытная! Глажу ей свод, сосок, постепенно усиливая сжатие, меняя манеру хвата и направление.
Ванька! Стоять! Так я и так уже… стою. Назад! Сейчас у тебя крышу снесёт! Сейчас ты эту… бедную вдовицу прямо на полу разложишь и отымеешь. А потом будешь хлебать… социально-феодальные последствия безудержного бабского трёпа по теме: "неузаконенные половые контакты".
Нужно… от обратного? Играем сурового монаха-бесогона? И возбуждаем во вдовушке… да не то возбуждаем! Чувство вины нужно!
Чуть сдвигаю руку и ухватываю её нательный крестик. Сжимаю, затягиваю цепочку, встаю на ноги и поднимаю, тяну игрунью вверх, как за ошейник:
- Святый Боже, Святый крепкий, Святый безсмертный… Защити от лукавого, изгони бесов, сохрани и помилуй нас! Силён Сатана, телом твоим сладким прельщает, голосом твоим нежным вещает, душу твою невинную развращает. Не поддамся врагу рода человеческого! Изгоню нечистого! Геть, геть, геть, сила проклятая!
С каждой фразой я всё сильнее затягиваю цепочку креста на её шее. А потом начинаю давать ей пощёчины. Не слишком сильные, но чувствительные.
Анна ахает от неожиданности. Потом пытается закрыть лицо от моих ударов. Платье, естественно, сползает, и мои пощёчины переходят в по… как же это называется по-русски? Потельщины?
- Ой! Ай! Не надо! Ах! Не надо! Больно! Хватит!!!
Ну вот, и сам согрелся. Девчушка хнычет - можно переходить к следующему упражнению. Уже жёстко, по-хозяйски, по своему выбору, а не по подставляемому ею, хватаю её за грудь, за живот, за задницу. "Мясо на ощупь".
Лапаю, мну, кручу, одновременно опуская руку с зажатым крестиком, отчего ей приходиться согнуться. Так и по психологии полезно, и ухватить удобнее.
- То-то. А то вишь - надумала. Бесогона в работе совращать. Чертей видала? У святого причастия давно была? Смотри у меня: сила сатанинская во всякую щель пролезет! Коготок увяз - всей птичке пропасть! Ну, ничего - я из тебя бесовщину-то выведу. Калёным железом выжгу!
Аннушка ахает, ойкает, хныкает, натягивает сползшее платье до ушей. А я потихоньку, держа её за крестик в полусогнутом состоянии одной рукой, а другой - за стенку склепа, двигаюсь к выходу.
…
Наверху горела лампадка, и дрожали язычки свечей. Испуганную, плачущую, в порванном и осыпанном каменной крошкой платье "донну Анну" усадил под образами. А сам, прихватив горящую свечу, пошёл вниз.
Нужно же понять: что за хрень я использовал в качестве волана?
При освещении склеп являл собой зрелище полного разгрома. Всё, что могло упасть - упало, что могло разбиться - разбилось. Включая и собственно каменный гроб.
Из саркофага торчали чьи-то ноги. В хороших сапогах. А торчит это у нас… Стольник торчит. Мёртвый.
Так вот кто познакомился с моей техникой нижней подачи с помощью Псалтыря!
Что-то я всё больше в пророки выбиваюсь - обещал же ему короткое и яркое будущее. Сбылось.
Высокий воротник кафтана в полусогнутом состоянии давал горбатую тень, бородка - облик козла. А вот за каким… это козлобородие сюда полезло? Хотя понятно - подсматривать, шпионить.
От удара стольник сшиб лбом крышку с саркофага, та сдвинулась, поползла, упала и разбила боковину. Полный гроб строительного мусора. Под мусором и свеже-упокоенным стольником просматривается старо-упокоенный кречетник.