* * *
Я застал у себя матушку. Она полулежала на моем диване. Перед ней стоял столик на колесиках, сервированный с наибольшим изяществом, на какое только способен мой раб.
Матушка вкушала чай. Мурзик, эта каторжная морда, что-то ей втолковывал, подкладывая на тарелочку то варенье, то печенье.
– И с лица спал, – сообщал Мурзик. – Настроение у него, это… неуравновешенное. Говорит – гад какой-то меня всего, точно ржа, источил…
– Боги! – пугалась матушка, посасывая печенье.
– И это еще не все… – продолжал Мурзик.
Тут я распахнул дверь.
– А вот и ты, дорогой, – приветствовала меня матушка с дивана.
Мурзик подбежал и принялся вытаскивать меня из куртки. Я отпихнул его руки.
– Пусти, я сам… У тебя лапы липкие…
Мурзик обсосал с пальцев варенье и, встав на колени, начал расшнуровывать мои грязные ботинки. Я освободился от обуви. Мурзик подал мне тапочки и ушел с ботинками в коридор. Повернувшись, я крикнул ему:
– Руки после обуви вымой, чувырла!
Матушка глядела на меня озабоченно.
Меня трясло от гнева. Вот, значит, как!.. Вот, значит, для чего она мне подсунула этого грязного раба!.. Чтобы он за мной следил!.. Чтобы он матушке про меня все докладывал!..
– Сынок, – начала матушка.
Я перебил ее.
– Матушка, вы вынуждаете меня просить избавить… избавить меня от этого соглядатая!..
Она подняла выщипанные брови. Пошевелилась на диване, потянулась ко мне, взяла за руку.
– Сядь. Хочешь чаю?
– Нет.
Но сел.
Матушка погладила меня по плечу.
– За тобой никто не шпионит. Я зашла случайно, поверь. Можешь спросить соседей… твоего отца…
Я сердито молчал.
– Ну хорошо, – сдалась матушка. – Твой раб позвонил мне сегодня по телефону. Попросил зайти. Сказал, что это касается твоего здоровья. Неужели ты думаешь, что материнское сердце…
– Ладно, – оборвал я. – И что он вам натрепал?
– Я встревожена, – сказала матушка. – И твой раб встревожен тоже. Напрасно ты им недоволен…
– Что, жаловался?
– Кто?
– Ну, Мурзик… Ныл, небось, что я его пороть водил?
– Пороть? Ты хочешь сказать, что водил его в экзекутарий?
Я кивнул.
– Первый раз слышу, – заявила матушка. – Нет, он на тебя не жаловался. Он бесконечно счастлив прислуживать потомку древнего, славного…
Я видел, что она не лжет. Я всегда вижу, когда матушка изволит говорить неправду.
– Нет, его искренне беспокоит твое здоровье.
– Понятное дело, – проворчал я. – Если я загнусь…
Матушка положила свою крашеную сандалом ладонь мне на губы.
– Не смей так говорить! Не гневи богов!
– Хорошо, – промычал я из-под ладони. Она убрала руку.
– Скажи, – приступила матушка, – неужто это правда, что в биополе у тебя прорехи?
– Да, – нехотя сказал я. – Светящиеся, она сказала. Или красные, не помню.
– Ты должен посетить Трехглазого Пахирту, – решительно заявила матушка.
– Это еще что? – спросил я. – Вообще-то я думал зайти к психотерапевту…
– К психотерапевту надо таскаться год, а то и два. И платить деньги за каждый визит. И то еще неизвестно, будет ли толк.
И крикнула:
– Эй, кваллу!
Она называла раба "кваллу", старинным словом, обозначающим "холопа". Матушка вообще любила ввернуть древнее словечко. Так она подчеркивала нашу принадлежность к одному из старейших вавилонских родов. Это производило впечатление. Я не понимал только, зачем ей "производить впечатление" на меня или на Мурзика. Я и сам принадлежу к этому роду, а что до Мурзика, то он без всяких "кваллу" ей под ноги стелется.
Мой раб тут же выскочил из-за двери. Подслушивал, конечно.
– Ты можешь находиться в комнате, – позволила матушка.
Я скрипнул зубами, но возражать не стал. Не хватало еще при Мурзике с родной матерью ругаться. Эдак он совсем всякое почтение ко мне потеряет.
– Подай мою сумку, – велела матушка моему рабу. – Вон ту, будь любезен.
Она покопалась в сумке, вывалила на колени связку ключей, скомканный носовой платок, измазанный помадой, треснувшее зеркальце и несколько колотых глиняных табличек. Наконец она извлекла мятую газетку. Развернула. Ткнула пальцем:
– На, прочитай.
И откинулась на диване, прикрыв глаза. Я, как дурак, принялся усердно читать вслух.
…Мне снова десять лет. Сижу я на низенькой скамеечке в атрии нашего престижного закрытого учебного заведения. Мне хочется писать. В атрии вкрадчиво журчит фонтанчик – провоцирует. Напротив меня, на мраморной скамье, восседает матушка – пришла навестить отпрыска. За моей спиной маячит жрец-преподаватель. Матушка-то не видит, а я прекрасно вижу, что он прячет за спиной розги. По просьбе матушки, я показываю, каких успехов добился за минувшую неделю. Я громко, прилежно читаю вслух "Песнь о встрече Гильгамеша и Энкиду":
Вскричал он в изумлении: "Кто сей, что так рычит?
Кто в гневном ослеплении погибель нам сулит?!"
Матушка кивает с довольным видом. Жрец похлопывает в такт чеканному ритму "Песни" розгами по ладони…
…Проклятье! Я и без всякого психотерапевта знаю, что у меня сильно развита зависимость от матери. Еще бы ей не развиться, этой зависимости, если до двадцати пяти лет я жил на матушкины деньги.
Статья, которую я читал по просьбе матушки, была такова:
ВЗГЛЯНИ НА МИР ГЛАЗАМИ НАДЕЖДЫ
Признаться честно, поначалу я не верил, что Трехглазый Пахирту в состоянии мне помочь. Ситуация моя складывалась безнадежно. Я женат уже двадцать лет. И вот случилось несчастье – я полюбил другую женщину. Жена моя является владелицей всего нашего состояния. Если я разведусь с ней, то останусь нищим. Взять же вторую жену я не осмеливаюсь. Жена слишком деспотично относится к нашему браку. Она никогда не позволит мне взять вторую жену. Если я даже заикнусь об этом, то она немедленно подаст на развод и бросит меня без гроша.
В состоянии полного отчаяния я пришел к известному магу и целителю. Не стану говорить о том, что между нами происходило, – это сокровенно. Скажу только, что никогда не встречал человека, способного В ПОЛНОМ СМЫСЛЕ СЛОВА заглянуть в душу. Заглянуть – и увидеть все ее раны, увидеть почти плотским зрением. А затем – прикоснуться и исцелить.
Я вышел от Трехглазого Пахирту обновленным. Я стал другим человеком. Я успешно разрешил все свои проблемы. Теперь моя жизнь идет по новому, светлому пути.
И всякому, кому кажется, будто горькая судьбина загнала его в черный, безвыходный тупик, я скажу: "Не отчаивайся, брат! Иди на улицу Бунаниту, дом 31, инсула 6 на прием к доброму белому магу Трехглазому Пахирту, и он научит тебя смотреть на мир ГЛАЗАМИ НАДЕЖДЫ!"
Подписано было "наш корреспондент".
Глаза матушки сияли.
– Ну, как? – спросила она.
Я молча отдал ей газету. Я не знал, что сказать. Кроме всего прочего, жизнь вовсе не представлялась мне безнадежным тупиком. Мне просто было… неуютно, что ли.
Неожиданно Мурзик выпалил с жаром:
– Госпожа дело говорит, господин! Вам надо сходить к этому, к трехглазому!.. Он вам и гада придавит, и дырки все зашьет… какие лишние…
Матушка засмеялась.
– Послушай своего кваллу, сынок, если не хочешь родную мать послушать. Сходи, что тебе стоит? Увидишь…
– Матушка! – взмолился я. – У меня работы много…
Она потрепала меня по щеке.
– Сходи, – повторила она. – Много времени у тебя не займет. Не поможет – что ж… А вдруг поможет? Денег дать?
– Матушка! – закричал я. – Да есть у меня деньги, есть! Мы с Иськой знаете сколько зарабатываем!..
– Вот и хорошо, – ничуть не смутилась матушка. И полезла с дивана, едва не своротив столик.
Мурзик обул-одел ее, поцеловал ее руку и проводил до такси. В окно я видел, как он выплясывает вокруг нее, будто стремясь оберечь даже от городского воздуха. Матушка уселась в машину и отчалила. Мурзик поплелся домой.
Я не стал его бить. Я даже бранить его поленился. Да и что толку…
* * *
Естественно, я потащился к трехглазому. Мурзик напросился со мной. Я видел, что он очень возбужден, и спросил, в чем дело. Раб ответил просто:
– Если вы меня продадите, будет потом, что вспомнить…
– А тебе и вспомнить нечего? Как в шахте вас завалило, как мастера вы спалили живьем – это тебе не воспоминания, что ли?
Мурзик отмахнулся.
– Какие это воспоминания, господин… Так, сплошь страх ночной… Бывает, такое на ум лезет, сам дивуешься: до чего живучая сволочь человек, да только разве это жизнь… А вот госпожа Алкуина или этот трехглазый – вот это… – Он тихо вздохнул и вымолвил заветное: – Это власть!
От неожиданности я споткнулся и попал ногой в лужу.
– Ты, Мурзик, никак о мировом господстве грезишь?
– А?
– Что такое, по-твоему, власть?
– Ну… Это когда вы изволите меня по морде бить, а я духом это… воспаряю… невзирая…
Я только рукой махнул. Что с ним, с этим кваллу, разговаривать.
Добрый белый маг Трехглазый Пахирту обитал в престижном загородном квартале Кандигирра, на Пятом километре Урукского шоссе. Небольшие нарядные дома, выстроенные на месте сгоревших трущоб, тонули в зелени садов. Инсула мага помещалась на втором этаже шестиинсульного дома. На доме призывно белела табличка с изображением симпатичного белобородого дедушки в высоком звездном колпаке. Над дедушкой отечественной клинописью и мицраимскими иероглифами было начертано:
"МАГИЯ ХАЛДЕЙСКИХ МУДРЕЦОВ.
Утраченные секреты древности".
– Это здесь, – сказал я.
Мурзик обогнал меня, отворил калитку. Я вошел. Мурзик зачем-то на цыпочках прошествовал следом.
Мы позвонили. Дверь была новая, обитая коленкором. Под коленкором чувствовалась пуленепробиваемая стальная пластина.
Дверь распахнулась сразу, стремительным энергичным движением.
На пороге стоял моложавый мужчина невысокого роста, узкоплечий, стройный. На нем были джинсы и клетчатая рубашка, как на рабочем.
– Проходите, братья, – ни о чем не спрашивая, сказал добрый маг.
– Мы не братья, – сердито сказал я. – Вот еще не хватало.
Он удивленно-ласково посмотрел мне в глаза.
– Все люди братья, – проговорил он. И направился в комнаты.
Мы прошли следом. Мне сразу все не понравилось. Не хочу я, чтобы какой-нибудь Мурзик числился моим братом.
В комнате у доброго мага не продохнуть было от идолов и божков. Набу, Син, Инанна и Нергал таращились из каждого угла. Но больше всего было изображений Бэла.
– Садись, брат, – молвил маг, придвигая мне тяжелое кресло. Сам он уселся за стол и вперился в меня взглядом. Я чувствовал себя так, будто меня привели на допрос.
Мурзик уселся на корточки у двери и, тихонько покачиваясь, принялся оглядываться по сторонам. Он даже рот приоткрыл, так ему все было любопытно.
– В общем, так… – начал я, но трехглазый Пахирту перебил:
– Молчи, брат! Я буду смотреть! Я увижу!
Я замолчал. В комнате стало тихо. Только часы тикали, да добрый маг то и дело громко сглатывал слюну.
Наконец он заговорил отрывисто, задыхаясь:
– Да… Крепко потрепали тебя в астральных боях, воин… Но ты будешь исцелен. Работа предстоит тяжкая, опасная. Плечом к плечу одолеем мы врагов, брат. Ты должен верить и сражаться. Я дам тебе астральный меч и астральный щит и никакая атака не будет тебе страшна!
– Я ни с кем не… – начал было я.
Он вскинул руку.
– О, молчи! Молю, молчи! Я вижу следы астральных ран на твоем тонком теле!
Мурзик обеспокоенно заворочался у двери.
– Я и то говорю ему, господин: "Вы бы кушали, господин! Вас мало ветром не качает…" Это у него всё от переживаний. И на работе себя не жалеет. С чего тут телу полным быть? Будет тут тело тонкое…
– Я об ином теле, брат, – живо обратился к Мурзику добрый белый маг Пахирту. – Я о том тонком астральном теле, которое… Я вижу, что у твоего брата оно изранено острыми мечами. Он – отважный воин. – Маг снова повернулся ко мне. – Да, ты отважный воин, брат! Следы множества схваток остались и кровоточат…
– Видите ли… – начал я снова.
– Называй меня "брат", – вскричал белый маг. – Умоляю, называй меня братом, брат! Иначе моя магия будет бессильна…
– Видишь ли, брат, – через силу вымолвил я, – за несколько дней до того, как прийти к… тебе, я посещал иное место. Госпожа Алкуина…
Пахирту сделал кислое лицо.
– Для женщин, желающих найти себе мужа, – в самый раз. Но не для воина же, не для астрального бойца! Брат мой, ты правильно сделал, что пришел ко мне. Кто еще поймет воина, как не воин! Кто залечит рану, полученную в жестокой астральной битве с темными силами, как не добрый белый маг!
– А крепко он ранен? – спросил Мурзик от двери. – Ну, господин-то мой. Ведь не видать глазом, не углядишь, что там с ним творится… Может, это… ахор сочится… Я ж не понимаю…
– А это мы сейчас поглядим! – охотно сказал белый маг. – Для чего у нас третий глаз? Наш третий магический глаз?
И он опустил веки.
– Умоляю, брат, – прошептал он, – не шевелись. Сиди, думай о чем-нибудь… о чем-нибудь приятном… или неприятном… Только не шевелись и не прекращай потока мыслей…
Я стал думать об Ицхаке и мослатой девице. А потом просто о девице. Нет, мне ее не хотелось. И Аннини не хотелось. И даже госпожу Алкуину не хотелось. Мне хотелось ту, переодетую мицраимским мальчиком.
Тут Мурзик тихонечко сказал:
– Ой…
Я перевел взгляд на мага и разинул рот не хуже моего раба. На лбу, между бровей, у Пахирту открылся третий глаз. Глаз был круглый, желтый и очень любопытный. Время от времени этот глаз затягивался полупрозрачным веком. Вообще же он был похож на куриный.
Глаз пялился на меня с бесстыдным интересом. Разглядывал и так, и эдак. Моргал. Щурился. Потом исчез.
Пахирту открыл глаза. Вид у него был удивленный.
– Брат, – сказал он, наклоняясь ко мне через стол, – тебе никто не говорил о том, что ты – великий воин?
– Госпожа Алкуина.
– Она имела в виду не то, – отмахнулся он. – Нет, я о другом. Твое астральное тело – это тело великого воина. Но оно какое-то… изорванное, что ли.
– Раны залечил? – спросил я грубовато. – Или мне так и ходить израненным?
– Залечу, – обещал Пахирту. И придвинул ко мне прейскурант. – Шесть сиклей – внутриполостная операция, четыре сикля – обычная. Заживление астрального рубца – два сикля. Можно также произвести косметическую операцию по улучшению цвета астрального лица на сорок один процент, но, я думаю, тебе это не нужно…
– Держи десять сиклей, – решился я. – И лечи, что нужно.
Он незаметным движением принял у меня деньги, ловко препроводив их в карман, и встал.
– Прошу в операционную, – сказал он.
Я прошел за ним в закуток, отгороженный от комнаты занавеской, и столкнулся нос к носу с огромным мрачным изваянием Нергала. Нергал глядел черными деревянными глазами, как живой. Я вздрогнул.
Пахирту велел мне ложиться и закрыть глаза. Сказал, что операция продлится долго, потому что я весь изранен. Буквально разорван на кусочки. Он, Пахирту, вообще не понимает, как я до сих пор жив, имея такие многочисленные ранения астрального тела. Затронут астральный желудок и практически отказало левое астральное легкое.
Я лег и закрыл глаза. Ничего не происходило. Пахирту стоял надо мной. Вроде бы, водил руками. Время от времени приоткрывал третий глаз и вглядывался.
То и дело Пахирту хмыкал. То ли не нравилось ему что-то, то ли наоборот, нравилось.
Наконец, я замерз и беспокойно зашевелился. Пахирту вскоре объявил, что операция закончена и жизнь моя вне опасности. Подал руку, помог встать.
– Ну как? – заботливо спросил белый маг.
Мне и в самом деле стало легче. О чем я и поведал магу.
– Вот и хорошо, – обрадовался он. Он обрадовался совершенно искренне. – Надо выпить по этому поводу, брат. Я устал. Ты перенес тяжелую операцию, а впереди у тебя отчаянные астральные битвы, я вижу.
Мы вышли из-за занавески. Мурзик, который в наше отсутствие забрался в кресло для посетителей и там задремал, испуганно вскочил.
Пахирту вытащил из нижнего ящика стола три бокала и бутылку эламского виски. Налил. Мы выпили. Мурзик так отчаянно закашлялся, так потешно вытаращил глаза, что мы с магом расхохотались.
– Что, брат, непривычно тебе? – спросил моего раба белый маг.
– Непри…вычно, – выдохнул Мурзик.
– Ну и не привыкай, – сказал Пахирту. И начал рассказывать.
Он рассказывал нам с Мурзиком о том, как вышло, что у него открылся этот самый третий глаз.
В молодости, то есть, двадцать лет назад, довелось Пахирту участвовать в войне с грязнобородыми эламитами. Там, кстати, и пристрастился к ихнему виски.