* * *
Я очнулся не своей волей. Кто-то тащил меня, ухватив за ворот. Я слабо мычал и пытался высвободиться.
– Ну, ну… – ласково уговаривали меня.
Затем мне стало холодно, мокро и липко. Я пощупал лицо – оно было в урук-коле – и заплакал от бессилия.
– Что же вы… гады… делае… – пролепетал я, оседая.
Те, которые меня держали, были крепки. Они и не думали меня ронять. Пользуясь этим, я обвис у них на руках и стал качать согнутыми ногами, озоруя.
И тут меня стало рвать.
Проблевавшись, я обрел некоторую ясность. В сумеречной мути моего опьянения проступил скверик с памятником пророку Даниилу. Чугунный пророк, склонив голову на грудь и уцепившись пальцами в бороду, печально смотрел на перевернутые скамейки – их толстые короткие ножки, задранные кверху, неожиданно придали им сходство с запеченной курицей.
При мысли о курице мне опять стало дурно.
– Ну, ну, господин, – утешали меня.
– М-мур…зик? – выдавил я.
– Вот и хорошо, – обрадовался мой раб.
– М-мурзик, где остальные?
Мурзик прислонил меня к дереву. Я вцепился в шершавую кору, чтобы не упасть. Тем временем мой раб водрузил на место одну из скамеек.
– Скорее, ты… – сказал я, скользя пальцами по стволу. – Я… падаю…
Мурзик потащил меня к скамье. Я мешком повалился на нее. Мурзик воздвигся передо мной. Он чему-то глупо радовался.
– Что лыбишься? – осерчал я. – Пива принеси… Похмелиться желаю… И где господин Ицхак?
Мурзик поморгал, подвигал бровями и сказал, что господина Ицхака здесь нет.
– А я, значит, есть? – закономерно поинтересовался я.
Мурзик кивнул. У меня тут же закружилась голова. Я даже ногой топнул, только несильно.
– Не мотай башкой, у меня… ой. – Я рыгнул. – А я откуда здесь?
– Не знаю, – сказал Мурзик.
Я подумал немного. В голове тяжко ворочались неуклюжие мысли. Потом мне представились фотографии педагогической дамы с голой жопой. Мне стало весело, и я запел:
– Ах, Анна-Лиза, Анна-Лиза, промчались годы, пронеслися…
– Домой бы вам надо, – сказал Мурзик. И оглянулся.
Я тоже попытался оглянуться, но едва не свалился со скамейки. Это рассердило меня.
– Что ты тут… вертишься?
– Рикшу ищу, – сказал Мурзик озабоченно. – Господин… А если я пойду за рикшей, вы обещаете, что никуда со скамейки не пойдете?
– Да кто ты такой, смерд, чтобы я тебе обещал? – взъярился я. – Ты откуда взялся, холоп? Да ты, кваллу…
Тут я зевнул.
Мурзик наклонился, крякнул, взял мои ноги и вынудил меня лечь на скамью. Я с наслаждением потянулся.
– Всему тебя, Мурзик, учить надо. Даже такой ерунды не умеешь, как уложить спать вавилонского налогоплательщика…
В последнем слове я безнадежно запутался. В моем состоянии – ничего удивительного. Я видел однажды докера в моем состоянии – тот в течение получаса не мог выговорить слова "мудак".
Мурзик куда-то сгинул.
* * *
Телефонный звонок. Стараясь не шевелить головой, я протянул руку и уронил телефон на пол. Из трубки слышался чей-то хриплый крик. Я шевелил пальцами над трубкой, но ухватить ее не мог; оторваться же от дивана не смел.
Трубку взял Мурзик. Приложил к моему уху.
В трубке бесновался Ицхак.
– Баян, твою!.. – орал он. – Ты меня слышишь?
– Да… – слабо ответил я.
– Я в больнице!
– Изя! – нашел в себе силы я. – Иська, что с тобой?
– Палец на руке сломал, – сказал Ицхак.
– А я думал, ты это другим местом делаешь, – сказал я. – Выписывайся скорей и приходи, я тебе покажу. У меня тоже такая штука есть.
Несколько минут Ицхак бессильно поливал меня бранью. Потом совсем другим тоном сказал:
– Баян, а ты не помнишь, что там произошло?
– Не… – сказал я. – Меня Мурзик в сквере нашел. У Даниила. А как мы там оказались?
– Не знаю… Позвони Аннини, а? У меня пятилептовики кончаются, а здесь телефон, сука, платный…
– Иська, ты когда выписываешься?
– Завтра.
В трубке запищало. Ицхак еще раз выругался, и тут нас разъединило.
Аннини была дома. Она оставила нас после первой бутылки, поэтому у нее обошлось без приключений.
Буллит помнил немногим больше, чем я. Он помнил, как мы пришли в сквер и как опрокидывали скамейки. Потом вроде бы там появилась еще одна компания. Сперва мы вместе пили, чокаясь с чугунным Даниилом. Затем вдруг обнаружилась ицхакова очкастая девка. Ее все лапали. Потом Ицхак завелся… Или девка завелась. Она каратистка оказалась или что-то в этом роде…
На этом обрывались воспоминания Буллита.
Я снова лег и пропел потолку:
– В чулках и платье полосатом вы танцевали с вашим братом… Ах, Анна-Лиза, Анна-Лиза… И ель в огнях и новогодняя метель… Где вы теперь, где вы теперь?
И слезы навернулись у меня на глаза, а почему – и сам понять не мог.
Мурзик воспринял мое пение как требование немедленно подать кефир. Я выхлебал. Спросил моего раба, как он меня разыскал. Вавилон-то большой… Мурзик сказал, что у него чутье.
Кулаки у Мурзика были в свежих ссадинах. Я спросил и об этом. Мурзик, смущаясь, объяснил, что дрался.
Дрался он из-за меня. Отгонял каких-то юнцов, пытавшихся обтрясти мои карманы, пока я почивал пьяный.
– А, – молвил я. – Ну, ступай.
И крепко, успокоенно заснул.
* * *
История эта никаких серьезных последствий не имела. Разве что Ицхак появился на работе с перевязанным пальцем, а меня несколько дней преследовали сны, в которых я голыми руками рвал на части разных крупных животных, чаще всего – быков и пантер. Но потом и это отступило рассосалось, сменившись монотонными трудовыми буднями.
Заказов у нас все прибывало и прибывало. Ицхак стал серьезно подумывать о расширении штата. Тем более, что я просил освободить мне хотя бы четыре часа машинного времени в неделю для обработки данных для научной работы.
Матушка была мною довольна. Я сам был собой доволен. Жизнь улыбалась нам. Наконец-то я был уверен в завтрашнем дне.
* * *
Мурзик открыл мне дверь, и я сразу понял, что мой раб что-то натворил. Он держался так, будто украл у меня деньги. Поскольку Мурзик никогда ничего не крал, я предположил нечто худшее.
– Ну? – вопросил я, по возможности сурово, пока он снимал с меня ботинки.
Мурзик задрал голову. Он был бледен.
– Так это… – сказал он. – Ну…
В моей комнате кто-то зашевелился. Я замер.
– Ты что, Мурзик, баб сюда водишь?
Мурзик медленно покраснел. Ничего не ответив, он встал и унес мои ботинки на лестницу – чистить.
Я вошел в комнату. На моем диване сидела, закинув ногу на ногу, та самая девушка-мальчик, что ходила в ученицах у госпожи Алкуины. На ней был тоненький свитерок, приподнятый острыми грудками, и голубенькие джинсики.
– Привет, – сказал я.
Она не ответила. Склонила голову набок. Перевела взгляд на окно. Чуть зевнула.
Я остановился посреди комнаты, не зная, что предпринять. В принципе, я мог бы вынести ее за порог и закрыть дверь, но не хотелось. Хотелось как раз обратного. Однако как подступиться к строгой девушке-мальчику, я себе не представлял.
Все так же глядя в окно, она лениво проговорила:
– Можешь называть меня Цира.
Я глупо улыбнулся и сказал:
– Хорошо.
Она перевела взгляд на меня. Она была очень строга. Я совсем оробел.
– Сядь, – велела она.
Я сел.
Вошел Мурзик. От него пахло кремом для обуви. Примостился на полу у двери, уставившись на девицу.
Цира сказала:
– Я ушла от Алкуины. Я осознала мою силу. Я сильнее, чем она. Мы вступили в магический поединок, и я победила. Теперь я делаю, что хочу. А она… Что ж, она больше ничему научить меня не может.
– Как там мой гад поживает? – спросил я и показал себе за спину. – Вернулся?
Она чуть улыбнулась. Эта тонкая улыбка живо напомнила мне госпожу Алкуину.
– Нет, – мягко промолвила Цира. – Гада давно нет. Да это и не важно. Важно совсем другое. – Она наклонилась вперед, всунув сложенные ладони между колен. – Даян! Даже Алкуина разглядела в тебе нечто великое. Даже она, эта корова! Для меня же это было очевидно, едва ты переступил порог. Все в тебе кричит о величии, все!..
Я растерянно слушал. Она вытянулась, как струна. Вдохновение слегка окрасило ее бледные щеки.
– Твоя аура, окрашенная в императорский пурпур! Твой взор, полный тайного огня! Сила, от которой затрепетали огни в светильниках! Пойми, твой удел – не здесь. Ты был одним из тех, кто вершил судьбы мира!
– Был? – переспросил я. Вся моя не слишком долгая жизнь быстро перелисталась перед глазами: безоблачное младенчество, детское дошкольное учреждение, закрытое учебное заведение, математический университет, четыре года богемного существования, актерки и злоупотребление портвейном "Солнечный Урук", работа у Ицхака… Когда это я успел еще и мирами поворочать?..
Цира махнула моему рабу, чтобы принес чаю. В комнате повисло молчание. Я чувствовал себя неловко, девушка – совершенно свободно.
Мурзик подал чай и снова уселся у двери. Цира перевела взгляд на него.
– Ты тоже выпей чаю.
Мурзик воровато метнулся глазами в мою сторону. Но я и сам выглядел растерянным не хуже моего раба.
Мурзик встал и прокрался на кухню. Нацедил чаю и себе, вернулся и уселся на прежнее место с чашкой. Цира протянула ему печенье. Он взял.
Девушка, похоже, наслаждалась неловкой ситуацией, которую сама же и создала. Решив, что мы с Мурзиком деморализованы в надлежащей мере, заговорила снова.
– Мы живем на земле не однажды. Мы живем множество раз. Мы умираем, чтобы родиться вновь. Снова и снова наша душа возвращается, чтобы совершать бесконечный свой круг по череде воплощений. Иногда она вселяется в животных. Иногда одна душа, будучи слишком велика, не находит для себя достойного тела и тогда воплощается сразу в двух человек. Что ж, случается и такое… Мы не всегда обладаем мудростью распознать, какую именно душу в себе носим. В тебе, Даян, живет душа великого человека, умершего много столетий назад.
Я приосанился. Мурзик взирал на меня как поклоняющийся на бэлова истукана.
– …Или часть души, – продолжала Цира. – Но и части довольно, чтобы вознести тебя над многими… Чем ты занимаешься в жизни?
– Прогнозированием, – ответил я послушно.
Она вскинула руку.
– Вот! Вот! Ты прикасаешься к сокровенному! Я так и думала! Даян! – Она схватила меня за руку маленькой, горячей рукой и сильно стиснула. – Ты должен прийти к нам.
– К кому?
– К моему учителю, к Бэлшуну. О, если бы ты знал, какой это великий человек! Никакой мистики, все строго научно. У него два образования, оба технические. Он слесарь и закончил физфак в Ниневии, в тамошнем университете. Он открыл мое прошлое. Хочешь знать, кем я была прежде?
Я кивнул.
Она проговорила торжествующе:
– В прошлом воплощении я была княгиней Адурра, я возглавила войну моего народа против иноземных захватчиков. Когда учитель Бэлшуну отправил меня в прошлое… Я увидела себя в развевающихся белых одеждах на золоченой колеснице, среди полуобнаженных бронзовых воинов… о, Даян!
Она еще сильнее сжала мою руку и приблизила свое пылающее лицо к моему. Я поцеловал ее в шевелящиеся губы, покрытые фиолетовой помадой. У помады был клубничный вкус.
– Даян, – дохнула она мне в рот, – ты должен побывать в своем прошлом…
– Обязательно, – сказал я и полез к ней под свитер.
Грудки были на месте. И все такие же остренькие. Я уложил Циру на диван и пристроился рядом. На мгновение она приподнялась на локте и глянула через мое плечо.
– Мурзик, – позвала она, – иди к нам.
Это было уж слишком. Я не собирался делить девушку ни с кем. И уж тем более – с моим рабом.
Я сел, застегнулся. Я был обижен. А Цира продолжала лежать, слегка изогнувшись и уставившись сосками в потолок. Мурзик с разинутым ртом глядел на нее.
Внезапно меня охватила злоба.
– Ну! – крикнул я Мурзику. – Иди, трахай ее! Девушка ждет!
– Дурачье. – Она перевернулась набок и обвила меня ногами в голубеньких джинсиках. – Вы ничего не поняли, ни один, ни другой…
Мурзик собрал посуду и вышел на кухню. А я вновь расстегнулся и повалил Циру на диван.
Когда она ушла, я зверски наорал на Мурзика. Мурзик моргал, вздыхал и отводил глаза. Я всучил ему денег и велел сходить в экзекутарий.
И пусть возьмет там справку, что получил семь ударов березой. Без справки может не возвращаться. Без справки может идти, куда хочет, и считаться беглым.
Мурзик подал мне горячего молока, чтобы я успокоил взвинченные нервы, и ушел самовыпарываться.
* * *
Учитель Бэлшуну оказался рослым, тяжеловесным человеком лет сорока пяти, чем-то похожим на мясника – красные волосатые ручищи, торчащие из засученных рукавов, одутловатое лицо, редеющие темные волосы.
Он встретил нас громовыми раскатами приветствий и, не дав опомниться, препроводил к себе в гостиную.
У него был свой дом. Нижний и три верхних этажа он сдавал жильцам, а весь второй этаж занимали его лаборатория, маленькая гостиница для иногородних учеников и личные апартаменты мастера.
Я с наслаждением погрузил свою жопу в бархатное серое кресло, которое тут же податливо приняло форму моего тела. Мурзик в растерянности замаячил на пороге, не решаясь ступить на пушистый, как кошка, ковер.
– Друг мой, – зарокотал учитель Бэлшуну, – не смущайтесь. Ковер – всего лишь преходящее и суетное. Стоит ли заботиться о ничтожных, подверженных тлению благах, когда впереди у нас вечность и позади – срок не меньший…
Мурзик ничего не понял.
– Не ломайся, – перевел я бэлшуновы речи для своего раба, – иди сюда. Только сапоги сними.
Мурзик сковырнул с ног грязные сапоги и остался в носках. Комната сразу наполнилась запахом мурзиковых ног.
Девушка Цира еле заметно сморщила свой точеный носик, а учитель Бэлшуну громко расхохотался и повел Мурзика в ванную комнату. Из ванной Мурзик вернулся совершенно убитый – видать, никогда не видел такого количества кафеля, никеля и ковров. Носков на нем не было, а босые ноги источали запах дорогого мыла.
Отчаянно смущаясь, Мурзик пристроился в мягкое кресло, на самый краешек.
Учитель Бэлшуну мельком поцеловал девушку в лоб и уселся сам. Не уселся – развалился: большой, грузный, весь какой-то физиологический. Все в нем кричало – нет, даже не кричало – орало! – о могучей и грубой витальной силе.
– Ну-с, друзья мои, – начал он, надвинувшись на нас с Мурзиком, – моя Цира говорит о вас невероятные вещи…
Я ревниво поглядел на девушку, но она не сводила с учителя Бэлшуну обожающих глаз, а я для нее как будто перестал существовать.
Я назвал свое имя и рассказал о своем происхождении. Упомянул тему научной работы и вскользь коснулся перспектив развития нашей фирмы. Рассказывая, я превосходно осознавал, что все это не имеет ни малейшего отношения к делу, ради которого мы притащились в этот богатый дом. Но остановиться не мог. Сам не знаю, что на меня накатило. Мне вдруг захотелось произвести на этого мясника хорошее, а если получится, то и внушительное впечатление.
К моему удивлению, он слушал внимательно, не перебивал. Ему даже как будто было интересно. Иногда он энергично кивал. У него были внимательные серые глаза и тонкий, крепко сжатый рот.
Неожиданно он спросил – вроде бы и не обрывая мой рассказ, а как-то исключительно ловко заполняя паузу:
– Вас никогда не преследовали странные сны? Не случалось ли чего-то такого, чему вы не можете найти объяснения?
Я начал было рассказывать про астрального гада и линию интеллекта на ладони – даже показать порывался, но тут влез Мурзик. Сильно покраснев, мой раб выпалил:
– А то! Как же, не случалось странного! Очень даже случалось! А кто, извините, тут нам высказывался, что, мол, ирр-ка нгх-аа л'гхма аанья! А?
Стало тихо. Мурзик из красного стал белым, а по его широкой морде расплылось тоскливое предчувствие экзекутария.
Учитель Бэлшуну спросил меня – осторожно, как будто обращался к больному:
– На каком языке говорил сейчас ваш друг?
– Он мне не друг, – мрачно ответил я. – Он мой раб.
– Я спрашиваю о языке, – повторил учитель Бэлшуну. Он говорил мягким, тихим тоном, но в его глазах появилась неприятная настойчивость.
– Откуда мне знать, что это за язык…
Я рассказал ему всю историю, от начала до конца. Учитель Бэлшуну слушал, покусывая губы. Думал. Потом хлопнул себя по коленям.
– Так, – подытожил он. – Отнесем это к числу загадок. Продолжайте.
Но оказалось, что я сбился с мысли и запутался в собственном повествовании. И что рассказывать мне, собственно говоря, нечего. Ничего исключительного в моей жизни не происходило.
Кроме того, меня раздражало, что Мурзика посадили в такое же кресло, как меня.
Бэлшуну словно угадал мои мысли.
– Перевоплощения души, ее странствия из тела в тело – реальность, друг мой. Такая же реальность, как этот стол. И даже в большей степени, ибо стол пришел и ушел, а душа бессмертна и ее переселения вечны. Поэтому мы не придаем значения тем социальным, половым и прочим различиям, которые существуют между нами в текущем земном воплощении. Ибо настанет срок, и души покинут тела, а после снова воплотятся в материальном мире. И, возможно, тогда неравенство исчезнет. Или поменяет полюса. Раб станет господином, а господин – рабом.
– Это когда еще будет, – упрямо сказал я.
– Но будет! – убежденным тоном заявил учитель Бэлшуну.
Я решил обескуражить его каким-нибудь резким заявлением и не придумал ничего умнее, как обвинить в симпатиях к коммунистам.
Холеный буржуй рассмеялся. Он даже возражать мне не стал.
– Вам трудно себе представить, какой долгий, какой славный жизненный опыт у вас за плечами. Он подавлен гнетом вашей нынешней, бесцветной жизни. Но в прошлых воплощениях вы не были тем, чем являетесь сейчас. Вы изменяли лицо мира. От вас зависело множество людей. Вы, не задумываясь, бросали армию за армией в кровавую бойню, вы убивали людей и щадили их по своей прихоти, вы овладевали прекрасными женщинами, вы мчались, стоя на спине разъяренного быка под рев влюбленной в вас толпы!
Я обиделся. Я вовсе не считал мое нынешнее существование бесцветным.
Но перебить учителя Бэлшуну оказалось не так-то просто. Он порылся в своем столе и вытащил толстую тетрадь в дешевом бумажном переплете. На обложке тетради было оттиснуто "ГЛАВНАЯ КНИГА". Это была стандартная дешевая тетрадь, какие обычно валяются, замусоленные, у табельщицы на проходной государственного заводика.
– Вы должны прочесть это, – сказал он. – Возьмите. Ознакомьтесь.
Я потянулся, взял тетрадь. Полистал. Она была исписана разными почерками. Учитель Бэлшуну с интересом наблюдал за мной.
– Кстати, – добавил он, – это нельзя выносить отсюда.
Я положил тетрадь себе на колени. Возражать учителю Бэлшуну было очень трудно. Как будто в стенку идти. Но я все же попытался.
– Не хотите же вы сказать, что я буду жить здесь, у вас.
– Именно это я и хочу сказать, – бодро улыбнулся он. – Вы и ваш друг останетесь у меня. До тех пор, пока не поймете, какая великая тайна вам приоткрылась.