Вернувшись в свой гостиничный номер, Рахметов прошёл в туалет и, склонившись над унитазом, выблевал всё выпитое одним мощным потоком. Специальная маслянистая смесь, обволакивавшая желудок, позволяла ему оставаться трезвым и накапливать спиртное.
Сняв телефонную трубку, он набрал тринадцатизначный номер и оставил на личном автоответчике Змия следующую запись:
"Это терминатор. Сейчас тридцать первое августа, четыре часа утра. Я их нашёл. Четвёртого сентября, в их следующую рабочую смену, предполагаю завершить операцию. Конец связи".
Рахметов выпил воды, разделся и лёг спать. "Помрёт зимой твой Генеральный Секретарь, помрёт зимой твой Генеральный секретарь… - ритмично застучало у него в голове. - Перестройка будет, перестройка…" Напоследок он представил, как будет убивать этих двоих, ему стало хорошо и он заснул.
Традиционный сбор
На следующий день, первого сентября 1983 года, ближе к вечеру, я и моя жена отправились к Котову. Мы прогулялись пешком до "Площади Восстания" и повернули на Невский. Двое суток почти беспрерывно шёл дождь, а теперь из-за Адмиралтейства светило тяжёлое городское солнце. Асфальт, крыши и листья на деревьях ещё не обсохли, в воздухе ощущалась приятная прохлада.
- Хочешь, дойдём пешком до Дворцовой? - предложил я.
Вера отрицательно покачала головой.
Последние месяцы она мне очень не нравилась. Я заметил, что она балуется травкой, но не подал виду. Я ещё надеялся, что её депрессия связана с психологической адаптацией в новых старых условиях, но уже понемногу начинал догадываться, в чём истинная причина, хотя и гнал от себя эти мысли…
Две остановки на метро, ещё три на трамвае - и мы у Котова, на двадцать третьей линии Васильевского острова.
Дима встречает с приветливым выражением лица. Снимаем обувь, проходим в его комнату. Он по привычке живёт в своей, маленькой, хотя и другая тоже в его распоряжении. На столе, в салатницах и глубоких тарелках, расставлена закуска: салат "Оливье", винегрет, жареная рыба, холодный плов, холодная варёная курица. Бутылка водки и бутылка сухого вина. Рюмки и фужеры из родительского серванта.
- Вот, картошечка поспела, - Котов несёт из кухни дымящуюся кастрюлю. Вера помогает ему переложить грубо изрезанный при чистке картофель на тарелку. Я выставляю две водки и четыре сухого.
Понятно, что все яства, за исключением картофеля, приобретены Котовым в "Домовой кухне". Зато стол выглядит внушительно, по праздничному.
Явился Петрушка - "наш младшенький", как ласково мы его называли, чувствуя своё превосходство в возрасте и жизненном опыте. Он выглядел слегка возбуждённым и взъерошенным.
- Вырвался? - сказали мы сочувственно.
- На следующей неделе Эльвира Станиславовна поведёт нас писать заявление, - заговорил он напряжённо. - Предполагается, что после свадьбы я буду жить у них, вместе с Зинаидой и Эльвирой Станиславовной. Боюсь, что я к этому совершенно не готов. Пока ещё не готов.
- А что изменится потом? - спросила Вера.
- Я надеюсь, что потом мы сможем снимать комнату или квартиру… какую-нибудь жилплощадь.
Мы все посмотрели на него с большим сомнением: Зинаида была противопоказана Петрушке на любой площади.
- Мы не позволим тебе жениться на Зинаиде, - заговорил я начистоту. - Знаешь, что они с тобой сделают через год? Они вместе с её матушкой превратят тебя в домашнего кота. Они тебя кастрируют.
- Сева!.. - в отчаянии вскрикнул Котов и схватился за сердце.
- Хочешь, я поговорю с Зинаидой? - предложила Вера.
Петрушка с тревогой переводил взгляд с одного на другого.
- Нет, ничего не надо, вы только испортите.
Вера безнадёжно махнула рукой.
Котов уже разлил и в нетерпении ходил вокруг стола. Мы расселись и выпили по первой за встречу. Через полчаса мы возбуждённо галдели, а ещё через час наступила первая волна пресыщения. Чтобы преодолеть это состояние, нужно было выпить ещё. А потом ещё и ещё. Мы никуда не торопились.
Откинувшись в кресле и прикрыв глаза, Петрушка блаженно улыбался. Вера лениво наезжала на Котова по поводу репертуара его нового ансамбля, тот лениво, но настороженно оправдывался. Недавно он запустил в работу материалы "Агаты Кристи", и Вера похвалила его за свежую волну в творчестве, пообещав побывать как-нибудь на концерте и громче всех свистнуть. Я ностальгически расчувствовался, слушая котовские магнитофонные записи - "Бони-М", "Смоки", "Чингисхан"…
В дверь раздался звонок.
- Не открывай, никого нет, - моментально отреагировал Петрушка, а я приглушил магнитофон.
- Оттуда слышно, - пробормотал Котов и пошёл открывать.
В прихожей послышался голос Зинаиды: "А я говорю, что он здесь!.." Я посмотрел на Петрушку - он сидел неестественно прямо, широко раскрыв глаза.
В следующую минуту Зинаида ворвалась в комнату и выросла над нами как джинн, выпущенный из бутылки. Казалось, она была удовлетворена увиденным.
- Вот так, - сказала она, поджав губы. - Я знала, что ты пьёшь и догадывалась, что ты путаешься со шлюхами. Мама была права: я увидела это собственными глазами.
Вера, до этого момента равнодушная к происходящему, посмотрела на неё с интересом. Петрушка со смирением ученика, готового к очередной порке, снял очки. Зинаида подошла к нему вплотную и закатила ему оплеуху.
Но удара не получилось. Вера быстрым движением руки подставила блок.
- Что?! - глаза у Зинаиды сделались круглыми. - Твои бляди будут меня за руки хватать?…
И она, изловчившись, вцепилась в волосы соперницы.
Приподнявшись, Вера сделала головой резкое вращательное движение и отскочила в сторону. От боли у неё на глазах выступили слёзы. Затем она треснула Зинаиду кулаком по челюсти. А когда та припечаталась к стенке, крутанулась и нанесла ей сокрушительный удар ногой по корпусу.
Зинаида медленно стекла на пол и, не в силах закричать, слабо заскулила.
Над ней склонился перепуганный Петрушка.
- Зачем ты так…
Побеждённый противник вызывает жалость, и мы все, включая Веру, стали ухаживать за Зинаидой. Усадили в кресло, похлопали по щекам, заставили выпить рюмку водки. Вскоре она очухалась и слабо произнесла:
- Мне пора домой, пустите.
Мы проводили её на улицу и остановили такси. Петрушка усадил её на заднее сидение и сел рядом. Машина тронулась с места, и, пока не скрылась из виду, Зинаида, обернувшись, смотрела на нас удивлёнными глазами.
- Извините… если что не так, - сказала Вера.
Битва титанов
В пятницу третьего сентября 1983 года я заступил на свою очередную трудовую вахту. Попов отпустил старую смену и теперь разминался, отжимая на руках метровое звено чугунной батареи отопления. Я поздоровался. Мой могучий приятель прокряхтел что-то в ответ и бросил батарею на каменный пол, который при этом ощутимо содрогнулся.
- В прошлую смену перебрали, - пожаловался он.
- Да… - кивнул я рассеянно, - в прошлый раз… Может, сходить за пивом?
- Возьми себе, если хочешь. Не хочу расслабляться.
Через пятнадцать минут я сидел перед трёхлитровой банкой водянистого пива. Потягивая стакан за стаканом и дымя папиросой, я смотрел, как Попов проделывает теперь упражнение на скорость ударов. Он поднимал на вытянутой руке тетрадный листок бумаги, отпускал, и пулемётной очередью ударов разносил его в клочья.
- Этот Шурик обещал снова прийти, попрощаться перед отъездом, - сказал я. - Наверняка принесёт бутылку.
- Не нравится мне этот Шурик, - поморщился Попов. - В нём есть что-то ненормальное.
От пива меня развезло и потянуло в сон. Я прилёг на топчан и проспал до вечера.
Проснулся от звонка в дверь. На пороге стоял Шурик.
Он был в том же застёгнутом на все пуговицы мешковатом плаще, хотя погода была сухая. Ещё я сразу заметил отсутствие спортивной сумки у него в руках - наверное потому, что рассчитывал на опохмелку. Как бы не так.
Шурик коротко и натянуто улыбнулся и, засунув руки в карманы плаща, прошёлся взад-вперёд по котельной. Я прикинул, нет ли у него бутылки во внутреннем кармане. Правда, очень хотелось выпить: во рту стоял сушняк, голова гудела. В одно мгновение мне показалось, что под плащом действительно что-то слегка оттопыривается.
- Я тебя разбудил, Борис? - внезапно повернулся ко мне Шурик.
- Нет, ничего, нормально, пора уже…
- Начальство бывает?
- Редко… Сегодня уже точно не будет.
- Это хорошо…
- Раздевайся, садись, - предложил Попов, поглядывая на нашего знакомого, сегодня столь непохожего на болтливого и разбитного курсанта школы милиции.
- Я только на минуту, - ответил Шурик. - Попрощаться…
Это уже был не Шурик; это был капитан Рахметов.
Он всё же сел и, глядя на проблески пламени в рабочей топке, медленно расстегнул верхние пуговицы плаща.
- Когда вас меняют?
- В восемь утра.
Попов присел напротив Рахметова и, пристально глядя ему в глаза, заговорил:
- Как вам понравился наш город? Улицы… дома… проспекты… набережные… мосты… переулки… сфинксы…
С каждым новым словом речь Попова замедлялась, и вскоре я с удивлением заметил, что глаза Рахметова затуманились, закрылись, и голова его упала на грудь.
Попов пошарил по его одежде сначала снаружи, потом залез к нему за пазуху и вытянул оттуда длинный чёрный пистолет с навёрнутым на дуло глушителем. Вынул из рукоятки обойму, патрон из затвора и просунул пистолет на место; вероятно, под плащом была кобура.
- Теперь понимаешь?
Я не успел ответить, потому что в этот момент Рахметов слегка пошевелился и поднял голову.
- … Второй вообще быть не могло! - горячо убеждал меня Попов. - Они и первую шайбу забили из-за ошибки вратаря! Шурик, ну ты-то хоть подтверди!..
Шурик зажмурился, нервно и сосредоточенно потёр рукой лоб, вскользь провёл рукой по левому боку.
- Что-то… голова…
- Чайку поставить? - предложил я.
- Да… чаю… покрепче…
Я вскипятил воду в литровой банке и щедро сыпанул туда "Грузинский экстра".
Рахметов молча выпил два стакана заварки, в его глазах снова появились признаки владения ситуацией.
- Скажите, Шурик, - обратился к гостю Попов, осторожно отхлёбывая из своей кружки, - вы верите в Бога?
- В бога? В какого бога?
- В Господа нашего, Отца, Сына и Святого Духа.
- Христианство?… Дают по правой - подставляй левую?
Теперь, снова обретя уверенность в себе, Рахметов не удержался от того, чтобы напоследок порисоваться.
- К чёрту такого бога. Ислам - это ещё туда-сюда - "насаждай огнём и мечом", но, по большому счёту, тоже слюнтяйство. Человек должен верить в реальную силу. Подчиняться этой силе или победить и встать на её место. Каждый должен знать своё место. Порядок, дисциплина, субординация. Это главное.
Рахметов больше не пытался разыгрывать из себя рубаху-парня: дело, как видно, шло к концу.
- Сила неразделима с красотой, точно так же - как умничанья интеллигентов с уродством. Вы были когда-нибудь на стадионе или в спортивном зале? Вы видели эти загорелые торсы и жизнерадостные лица? В них вся наша надежда, в них генетический код нации! Но кто же сидит в филармониях и читальных залах? Недоразвитые уродцы, очкарики с гипертрофированными мозговыми полушариями, которые они не могут удержать на своих тоненьких ножках… Удобрения на наших полях - вот то единственное и самое лучшее, на что они могут сгодиться впоследствии.
- А мы, - спросил Попов, - на которых больше похожи?
- Теперь это не имеет никакого значения. На кой чёрт вы полезли не в своё дело? Не знаю, как там у вас получаются эти фокусы, но вы совершили роковую ошибку. Нам не нужны предсказатели, потому что мы сами делаем историю. И тем более, нам не нужны свидетели…
Я подумал, что теперь самое подходящее время, чтобы нас убить, и посмотрел на Попова. Но тот невозмутимо водил ложечкой в своём чае. В литровой банке кипела вода для новой порции заварки. Мы оба, опустив головы, молчали.
- Вы понимаете?… Вы слышите, что я вам говорю? Сейчас вам придётся умереть!!
Мы подняли на него глаза.
Рахметов выхватил пистолет и несколько раз щёлкнул курком.
Мы бровью не повели.
Рахметов опустил глаза, передёрнул затвор…
Я вынул из банки кипятильник и выплеснул воду ему в лицо.
Рахметов заревел и отшвырнул разделявший нас стол. Ногой он заехал мне в солнечное сплетение, одновременно выбросив ладонь в сторону горла моего приятеля. Такой удар обычно ломает шейные позвонки. Но ещё быстрее Попов отклонился и нанёс противнику прямой удар в физиономию. Тот отлетел на десять шагов, но тут же вскочил на ноги. Вытер рукавом покрасневшее, начавшее покрываться белыми пузырями лицо и с криком бросился в атаку.
Эта потрясающая схватка продолжалась ещё несколько минут, пока я задыхался, скорчившись на полу. Они совершали какие-то невероятные прыжки и бегали по стенам. Они дрались обрезками труб и душили друг друга, схватившись мёртвой хваткой.
Когда я почувствовал, что могу вздохнуть и пошевелиться, они стояли в противоположных углах и смотрели друг на друга. Не спуская глаз с Попова, Рахметов наклонился и вынул из-под штанины нож. Зажав лезвие в ладони, он двинулся вперёд. Я понял, что сейчас он метнёт в Попова этот нож.
Когда он поравнялся со мной, я, оттолкнувшись изо всех сил, прыгнул и вцепился зубами в его руку.
И в ту же секунду Попов нанёс ему в прыжке удар в голову столь сокрушительной силы, что мы с "Шуриком" в одной связке отлетели и влипли в стену.
На этом, собственно, драка закончилась. Попов попросил меня срезать верёвку, и мы его связали.
На его обваренную кипятком рожу было страшно смотреть, и я трусливо отводил глаза.
- Что же теперь с ним делать?…
Почёсывая бороду, Попов о чём-то сосредоточенно думал.
- Сейчас погасим котёл, и я с ним поработаю.
- А потом?
- А потом мы его отпустим.
- Отпустим?…
- Он вернётся туда, откуда пришёл, и убьёт того, кто его послал.
Я в восхищении посмотрел на моего феноменального приятеля. А он поднял с пола пистолет, достал из своего кармана обойму и загнал её в рукоятку.
- Теперь бери его и тащи в душевую. Я так и знал, что вытяжка из рыбы фугу когда-нибудь пригодится.
- Мне кажется, он не дышит.
- Значит, он поедет туда мёртвый.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Волки и овцы
Солнечный луч наконец выглянул из-за длинного затяжного облака и осветил просторный, красного дерева с позолотой, письменный стол. Массивная бронзовая чернильница, пресс-папье, подставка для перьев, нож из слоновой кости… Юрий Владимирович увидел на чернильнице муху. Переливаясь цветами, она грелась на солнце и озабоченно шевелила лапками. "Что же это они…" - рука потянулась к кнопке звонка. Но нет, он уже передумал - в нём проснулся инстинкт охотника. Не сводя с мухи глаз, он свернул трубку из попавшихся под руку документов и, тщательно рассчитав удар, резким махом припечатал насекомое к чернильнице. Удар был внезапный и точный, свойственный только опытным кабинетным работникам. Склонившись, Юрий Владимирович внимательно рассмотрел прилипшие к металлу останки и брезгливо смахнул их на ковёр. На заголовке "Всемерное ускорение и интенсификация на основе научно-технического прогресса" красовалось теперь мокрое пятно с налипшими на бумагу мушиными внутренностями. Минутное чувство удовлетворения вновь уступило место гнетущему пессимизму - состоянию, не оставлявшему его вот уже более полугода.
Наследство, доставшееся Юрию Антропову от КПСС на 65-м году советской власти, находилось в упадке. Страна была разграблена, хозяйство убыточно, народ ни во что не верил. Это был даже не тупик, это была пропасть, и земля уже сыпалась под ногами.
Ещё на своей прежней работе в КГБ, в кругу близких друзей, Антропов допускал крамольную мысль о возможности разумного отступления от некоторых марксистско-ленинских принципов. Но разговор сразу уходил в сторону, и Юрий Владимирович понимал, что идея эта ещё не вызрела. Теперь же, ознакомившись с секретным докладом о положении дел на конец 1982 года, Антропов понял, что только разумный компромисс замедлит, а может быть и предотвратит гибель системы.
В этом не было, в сущности, ничего нового. Точно такой же опыт Ленин проделал в 1924 году и назвал это Новой Экономической Политикой. Потом НЭПманов расстреляли. Необходимо назвать это дело как-нибудь по другому…
Например - "Перестройка".
Вполне благозвучно и, что самое главное, ничего конкретного.
Антропов взял ручку и набросал на чистом листе бумаги: "Перестройка. Обновление социализма на основе ленинских коммунистических идеалов".
После этого он даже щёлкнул пальцами от удовольствия.
Однако новая идея требовала в ЦК новых людей. И Антропов набросал список своей будущей "перестроечной" команды: Лигачёв, Гималайский, Рыжков, Ельцин - всего около двадцати фамилий. А от всех этих полусумасшедших гришиных и романовых необходимо будет избавиться…
К горлу подкатила отрыжка, и Юрий Владимирович раскатисто рыгнул. В селекторе послышался голос секретаря:
- Да, Юрий Владимирович?…
- Ко мне сегодня есть кто-нибудь?
- Генерал-лейтенант Лампасов второй час сидит в приёмной.
- Ах, да. Пусть заходит.
Проклиная изжогу от съеденной за завтраком икры, Антропов выпил порошок и снова налил в стакан минеральной. В дверях появился Лампасов. Он был одет в парадный мундир с орденами и медалями. "Зачем так вырядился? - подумал Антропов. - А ведь он ещё лейтенант… Наверное, пришёл полковника просить".
- Садитесь, Павел Александрович. Чайку распорядиться?…
- Благодарю, Юрий Владимирович, ничего не надо. Я займу не много времени.
Теперь Антропов разглядел его как следует. Лампасов был бледен, выглядел нездоровым - как после запоя или нескольких бессонных ночей. И говорил он как-то странно - слабо и монотонно. Нет, не за чинами он пришёл…
- Так что же, Павел Александрович, что не ладится?
- Товарищ Генеральный Секретарь, я буду краток. - Лампасов попытался перейти на официальный тон, однако голос плохо его слушался. - Дело, о котором я хочу доложить, может иметь… в том числе для вас лично, товарищ Генеральный Секретарь… Извините, язык не повинуется мне… Вот рапорт. Примите меры, какие сочтёте необходимыми, вплоть до… Теперь позвольте мне уйти, я очень плохо себя чувствую.
Лампасов часто дышал, его бледное лицо покрылось каплями пота.
- Да. Хорошо. Идите.
Лампасов встал, развернулся и, пошатнувшись, вышел.
Но в ту же минуту в Генеральном Секретаре проснулись старые замашки гэбиста, и он поспешно добавил в дверь, ещё не успевшую захлопнуться:
- Павел Александрович! Не уходите из приёмной… до моего распоряжения.
Послышался не то вздох, не то рыдание, и дверь затворилась.
Антропов снял трубку и приказал:
- Лампасова не выпускать из Кремля до моего распоряжения.
Рапорт занимал восемь машинописных страниц, пестревших опечатками. Как видно, генерал не доверил работу машинистке и, возможно, всю ночь сам просидел над клавиатурой.
Юрий Владимирович принялся читать, и брови его постепенно поползли вверх.