* * *
Вернуться после рейда не удалось – полк снялся с места. Наступая и отступая, 28-я армия смещалась к Спас-Деменску.
Понемногу кончался сентябрь, листва желтела и облетала, дожди становились холодными – осень утверждалась в своем праве увядания.
30 сентября, часа в два пополудни, 316-я дивизия остановила свой переход – Панфилов объявил привал. Густой лес скрыл и пехоту, и артиллеристов, всем хватило места. Клены да липы облетели, сквозили голыми ветвями, выдавая людское присутствие, зато густая хвоя прятала надежно.
Разведвзвод устроился как раз в молодом ельничке. Якушев разгреб прелые иголки, запалил небольшой костерок. Сухой хворост горел почти без дыма, а те струйки, что сочились-таки, рассеивались еловыми лапами – сверху не углядишь.
– Оживились что-то немцы, – сказал Марьин, глазами провожая "Юнкерс", пролетавший в вышине. – Всю неделю, считай, не показывались, а тут залетали…
– Знать, к наступлению, – сказал Исаев. – Примета такая.
– Похоже, – кивнул Абанин. – Немцы стягивают войска, скоро двинут. Ваня! Пошли, за тушенкой сходим.
– Есть, товарищ командир!
– Есть, конечно, – пошутил лейтенант, – не смотреть же на нее!
Народ разошелся, и Краюхин глянул на Исаева.
– Ты чуть не проговорился, – сказал он.
Марлен кивнул.
– Вывернулся же. Да и не думаю, что в штабах сплошь тупицы засели, не замечают ничего. Вон Качалов армию ведет – не по своей же воле? Наметили немцы направления главного удара, вот и мы рисуем на картах красненькие стрелочки супротив синеньких…
– А все же мы здорово историю изменили. Тот же Качалов – выжил, и армию сберег, и сил больше стало.
Исаев покачал головой:
– Это, конечно, важно, но все же… так, бои местного значения. А переломить ход войны… Об этом пока можно только мечтать.
– Нет, ну если 28-я армия задержит 7-й и 9-й корпуса вермахта, это будет здорово! Я же помню, как оно было тогда, в прошлый раз… уже и как сказать, не знаю!
– Я тебя понял, – улыбнулся Марлен.
– Ну, да. Тогда те корпуса скрытно покинули ельнинский выступ, сохранились и двинули на Вязьму в полном составе. А теперь они здорово обескровлены – наши их потрепали, как полагается. Да даже если в корпуса пришло пополнение, потери немцам мы же все равно нанесли!
– Да я согласен, Миха. Если 28-я будет стоять и биться, как надо, мы не пропустим немцев к Вязьме – и не будет котла. Или пусть даже и пропустим, но задержим, и наши успеют выйти из окружения. Это здорово, да, но под Киевом-то мы уже потеряли полмиллиона человек! Я ж тоже кое-чего читывал… Четыре дня назад мы потеряли под Киевом несколько армий. А через месяц немцы захватят Харьков.
Краюхин тоскливо вздохнул.
– И рассказать-то ничего нельзя…
– А что ты расскажешь? Вернее, кем представишься? Пророком? Или этим… "экстраскунсом"?
– Так в том-то и дело…
Дальнейший разговор был прерван – Якушев с Абониным принесли тушенку и хлеб. Вода в котелке вскипела, и Михаил заварил лесной "чай" из трав, листьев и поздних ягод.
Исаев глянул наверх. В небе кружила "рама"…
Глава 16
"Железный капут"
Двое "зольдатов" не спеша прогулялись в барак. Считая хиви ничтожествами, они их не опасались. Да какой истинный ариец испугается жалкого унтерменша? К тому же безоружного.
Тимофееву оба немца напоминали Жранкеля и Дранкеля из "Каламбура".
Прогрюкав сапожищами, они ввалились в блок и сразу увидели "Макса Отто Бользена".
"Жранкель" мотнул стволом винтовки:
– Шнелле!
И это было последнее слово, которое он произносил в своей жизни, – "капмессер" вошел немцу в левое ухо. Дранкель заработал удар заточкой в правое.
В "спальном помещении" никого не было – заговорщики выгнали всех хиви под предлогом влажной уборки. "Зольдатиков" мигом подхватили за руки и ноги, отволокли в подсобку и стащили кители. Их тут же напялили на себя Доржиев и Подало. Каски на голову, "маузеры" в руки – "Дойчланд юбер аллес!"
Хан не слишком смахивал на немца, но кто будет приглядываться? Хиви всегда старались держаться в стороне от фрицев, а унтер… С ним будет отдельный разговор.
– Пошли.
Тимофеев зашагал к выходу из барака, Цирендаши с Остапом держались позади него. Жорож с Паленым к этому времени должны уже маячить поблизости от "Опеля".
– А пропуск? – спросил Виктор, не поворачивая головы.
– А унтер уже все пробил, и печать в комендатуре шлепнул, – сказал Доржиев. – Он первым вышел и послал… этих.
– Понятно.
Тимофеев с самого утра был на взводе, напряжение натягивало нервы и сковывало мышцы. Пальцы дрожали, как у похмельного, зубы постукивали, сердце колотилось.
Сейчас все решится. Или они выиграют, или проиграют.
И переиграть не получится, больше им шанса не представится. Просто потому, что сегодняшний провал тождественен смерти.
Не получится ничего – их поймают и расстреляют. Или убьют при попытке к бегству. Так что выбор невелик.
А выиграть так хочется!
Уйти с этого "скотного двора". Никогда даже не вспоминать бесконечные допросы в "Сатурне". Не видеть эти проклятые арийские рожи!
А "Опель" все ближе…
Унтер-офицер стоял около кабины, лениво затягиваясь сигареткой и вертя в пальцах раскрытую пачку "Империума".
Неподалеку курил водитель. Сдвинув пилотку на макушку, он лениво обходил грузовик, пиная скаты носком сапога.
Заметив "зольдатиков", ведущих "Бользена", унтер жадно затянулся в последний раз, хотел было выкинуть окурок, но тут к нему на полусогнутых, растягивая губы в умильной просительной улыбке, приблизился Николаенков, бормоча:
– Битте, битте… Раухен…
Скривившись, унтер щелчком отправил чинарик Жорожу – тот метнулся его поймать и оказался совсем рядом с немцем.
Николаенков провел молниеносный удар щуплому унтеру в висок. Того, уже мертвого, отбросило к машине, но Виктор не дал ему упасть.
Тут же нахлобучив фуражку себе на голову, Тимофеев передал тушку немца Жорожу. Быстро стянул ремень и китель, напялил на себя и залез в кабину.
Если бы кто раньше сказал ему, что он сможет проделать все настолько быстро – за какие-то секунды! – то Витька не поверил бы. Уже сидя на переднем сиденье, он выдохнул.
На сиденье лежал "шмайссер" унтера.
Пригодится в хозяйстве…
Тут же за руль уселся Остап и завел двигатель.
– А… – начал Тимофеев.
– Паленый вместо меня! – ухмыльнулся Подало.
– Ага…
Виктор глянул в заднее окошко. Двое "конвоиров" сидели у борта – Доржиев и Паленый, а Николаенков смирно поместился в кузове. Там же лежали трупы немцев – унтер-офицера и водителя.
– Надо от трупаков избавиться, – нервно сказал Виктор.
– Надо сначала выехать отсюда, – парировал Остап и тут же улыбнулся, сверкнув "фиксой": – Не боись, прорвемся!
Грузовик неторопливо развернулся и покатил к воротам. Двое охранников шустро отворили их, и Тимофеев небрежно козырнул им – бывайте здоровы!
"Опель" выехал за пределы лагеря и свернул на север. Тут же по кабине постучали, и вниз свесилась голова Доржиева.
– Мимо кустов поедешь, притормози, – сказал Хан.
– Усек!
Грузовик сбавил скорость, съезжая на обочину, где разрослись высокие густые кусты да бурьян, и оба мертвых тела были преданы земле. Проследив за "похоронами" в зеркальце, Остап добавил газу и поехал дальше.
Тимофеева не успокаивала эта видимость свободы, он все еще находился в Смоленске, на оккупированной территории. У них есть максимум несколько часов, а потом в "Сатурне" несколько удивятся задержке, станут спрашивать, где унтер, где хиви. Начнутся поиски, обнаружатся трупы. И поднимется тревога.
Значит, что? Значит, надо им побыстрее убраться из опасного района, уходить в леса…
Думая об этих вещах, Виктор наблюдал за происходившим вокруг и насторожился не сразу. Что-то немцы зашевелились…
– Слушай, а какое сегодня число?
– Здрасте! – воскликнул Подало. – Тридцатое с утра!
– Ага… Немцы начинают наступление.
– Какое наступление?
– На Москву! – брякнул Тимофеев.
– Да?! – оживился Остап. – Здорово!
– Здорово?
– А то! Ты поглянь, сколько техники бегает. Затеряемся!
Выворачивая на шоссе, Подало притормозил, пропуская генеральский "Хорьх". По шоссе двигалась колонна грузовиков и бронетранспортеров, там тоже образовался разрыв, и лимузин живенько пересек дорогу, бибикнув в знак благодарности.
– Остап!
Подало и сам понял, что ему надо делать, – газуя, он быстро занял "пробел" в колонне, пристраиваясь за таким же "Опелем", тянущим орудие.
Быстро двигаться в колонне не получалось, зато грузовик будто растворился, пропал, стал незаметен среди десятков таких же, прущих в сторону фронта. Никто не останавливал колонну, никто не обращал внимания на один из следовавших в ней грузовиков – машины сливались в одну металлическую ленту, размотанную вдоль дороги на несколько километров.
Невысокая скорость, мерное гудение мотора укачивали, наводя дремоту. Колонна шла по Варшавскому шоссе, оставив позади Рославль. Солнце село, начало темнеть.
– Когда совсем стемнеет, – сказал Тимофеев, – ищи съезд направо, чтоб поудобнее, и сворачивай.
– А, ну да, – кивнул Подало.
Не сразу, но дорогу, отходившую от шоссе, Остап приметил – и аккуратно съехал, подметая фарами грунтовку. Тимофеев оглянулся. Нет, зря он себя пугал – колонна как шла, так и продолжала следовать в заданном направлении, затягивая разрыв. Никто не рванул за ними, не пустил очередь. Свои же…
Грунтовая дорога вела на восток, потом повернула на север.
– Бензин кончается, – доложил Остап.
Виктор даже облегчение почувствовал – не надо думать, решать…
Все решится само собой. Опустеет бензобак, заглохнет мотор – все на выход. И – ножками…
Так оно и случилось минут через пятнадцать – двигатель стал давать перебои.
– Загоняй машину в лес!
– Ага!
"Опель" свернул на обочину, грузно перевалил канаву и покатил по лесу, огибая большие деревья, с треском ломясь через подлесок.
И вдруг – тишина.
Машина прокатилась пару метров по инерции и остановилась.
– Всё, кина не будет! – громко сказал Виктор. – Електричество кончилось!
Глава 17
Операция "Тайфун"
Направо чернело поле, зараставшее бурьяном, налево все было исчеркано стволиками и ветвями лесной чащи, темным по желтому – листья слетели еще не все.
Между лесом и полем тянулась дорога – две колеи из продолговатых луж цвета кофе с молоком. Огибая поле, дорога снова заворачивала у небольшой возвышенности, облюбованной крепкими дубами в обхват.
Здесь-то и устроился взвод лейтенанта Абанина. Марлен удобно устроился – между двух дубов, на могучих корнях, которые сплелись в твердокаменный узел. Он поправил ватник, и от движения качнулась медаль "За отвагу".
Исаев очень ею гордился. В наградной лист он попал еще в августе, когда в одном из боев прикрыл майора Елина.
Ситуация и впрямь была опасная, а где на фронте иная? Однако военный совет Резервного фронта счел поступок Марлена подвигом – спас командира! И вот, в предпоследний день сентября, наградные документы из Москвы вместе с Указом Президиума Верховного Совета пришли в штаб фронта. Тогда командующий Резервным фронтом Буденный лично прибыл в часть и вручил медали "героям".
Исаев именно так воспринимал свой подвиг – в кавычках. Да и что он такого героического совершил? Командира прикрыл? А как же иначе?
Но все равно приятно было. Медали достались двоим из всего взвода – Исаеву и Макееву. Вот Макеев – другое дело!
Так на танки бросаться с гранатой или с бутылкой КС мог только Макеев – сжимая все свои страхи в кулак, в котором была стиснута рукоятка связки гранат, красноармеец бежал к лязгающему чудищу, как былинный богатырь на Змея Горыныча, и поражал вражину.
Марлен вздохнул. Октябрь уже, а насчет их тетрадки – ни слуху ни духу. Нет, Панфилов обмануть не мог, не тот это человек. Просто, вот так, запросто прибыть на фронт из Москвы было непросто, особенно если ты какой-нибудь там заслуженный академик. Остается одно – ждать. Ждать, ждать, жда-а-ать…
А немец озверел совсем. Прет, как бешеный.
Танки идут, пехота топает, бомбовозы летят.
Рвутся, гады, к Вязьме. К Москве.
28-я армия держится, Качалов никому не отдавал приказа "Стоять насмерть!".
Закрепятся на рубеже, отобьют атаку, другую, третью… Десятую.
И отходят на новый рубеж. И снова окапываются, громоздят линию обороны, подтягивают пушки и минометы. Иногда танки помогут, а раза два даже самолеты появлялись с красными звездами на крыльях. Весь взвод тогда "ура!" кричал, а когда пара "Яков" спровадила с небес "Юнкерс" и тот красиво рванул за лесом, восторгу было…
Марлен отвинтил крышку фляжки, глотнул, а потом немного плеснул на ладонь, отер лицо. Свежий ветерок сразу охладил воспаленные веки. Спать охота, мочи нет. Вторые сутки ни сна, ни отдыха измученной душе. И телу. А куда деваться?
– Вроде отходит, товарищ лейтенант!
Из-за леса доносился неумолчный грохот канонады: "Бу-бу-бу-бу!"
У опушки леса стоял "КВ", изредка гвоздивший неприятеля: "Банг! Банг!"
И вот танк стал сдавать задним ходом, освобождая дорогу. Ему удалось добраться до поворота, взрыкивая, отъехать к дубраве, и в это время на дороге появился немецкий "Т-IV".
Развернув башню, он выстрелил по "КВ", перебивая гусеницу. Обездвиженный тяжелый танк не мог больше покинуть занятую позицию, но снаряды еще оставались. Вот один такой и усвистал в направлении "четверки", втесываясь той в борт.
"КВ" был укрыт надежной броней, немцам ее проколупать было сложно – "Тигров" еще не было, хотя зенитные 88-миллиметровые пушки, прозванные "ахт-ахт", стреляли исправно .
Орудие "КВ" не вполне соответствовало толщине брони – это была пушка Ф-34, та же самая, что ставилась на "тридцатьчетверку". Это 76-миллиметровое орудие с полукилометра пробивало броню толщиной в свой калибр, если так можно выразиться. Короче, "четверку" им долбать можно было, даже лобовую броню (в 80 миллиметров) вынесет метров с двухсот, а столько и было до поворота.
"Т-IV" замер, задымил, а потом, будто из последних сил, развернул башню, пальнул осколочным. Снаряд ушел в лес, взрывом снесло дерево. "КВ" выстрелил бронебойным, попадая в башню, и та вдруг подпрыгнула, вырываясь из погона, как пробка из горлышка, только не брызги шампанского били, а пламя.
Докатился тяжкий грохот.
– Боекомплект рванул! – крикнул Якушев. – Так их, гадов!
И тут из подлеска на дорогу вынырнули сразу две "тройки". Еще три немецких танка выворачивали из-за опушки, за ними цепями шла пехота.
Марлен усмехнулся, поглаживая "ППШ". Насмотришься всяких "киношек" и представляешь себе войну не какой она была, а такой, какой ее "видит" режиссер. А тот ради эффектной "картинки" легко жертвует реальностью.
Сколько их было на экране, немецких автоматчиков! А в жизни "шмайссеры" встречались не часто, всего два автомата на роту – один у ротного, другой у командира первого взвода.
Единый пулемет MG-34 и винтовка – вот и всё…
– К бою!
Первая пара "панцеров" выстрелила на ходу, дуплетом, но не попала, только землю вздыбила на поле, вырыв воронки, в которых курился ядовитый дым.
"КВ" ударил, однако, не по ним, а по дальней троице, с разных сторон огибавшей подбитый "Т-IV". Первый снаряд ударил рикошетом, выбивая сноп синих искр, а второй – болванка – вышиб пару катков и разорвал гусеницу "тройке". Танк остановился, превращаясь в удобную мишень, и наводчик "КВ" тут же этим воспользовался – бронебойный ушел под башню.
Та не подлетела, как в первый раз, только все люки повышибало огненными фонтанами, после чего закоптил двигатель. Две "тройки", первыми показавшиеся из леса, так и шли бок о бок по дороге.
Первый снаряд "КВ" угодил точно между ними, когда расстояние от борта до борта не превышало одного шага. Гусеницу перебило тому, что катился левее, и она распустилась по дороге, оголяя катки.
Танк тут же выстрелил, словно решив отомстить за свою искалеченность, но не попал, опять какое-то дерево загнулось в лесу. Правый "Т-III" оказался более метким, его снаряд угодил в "КВ", вот только болванка застряла в броне.
Впрочем, судя по тому, что советские танкисты ответили обидчику не сразу, кто-то из них серьезно пострадал – когда снаряд попадает в башню, пусть даже не пробивая броню, кусочки металла с внутренней ее стороны разлетаются, нанося серьезные раны.
– Товарищ лейтенант! Мочи нет! Дайте я ему вмажу! А?!
Этот крик души Касаева поневоле заставил Марлена улыбнуться.
– Да тут же все открыто, они тебя из пулеметов срежут!
– А я из-под танка!
– Ну, давай…
Красноармеец, волоча "ПТР", прополз ложбинкой к "КВ" и забрался под днище танка – грунт там был кремнистый, плотный, гусеницы почти не продавливали его, так что позиция была неплоха.
Самого выстрела из противотанкового ружья Исаев не приметил, зато углядел попадание – гусеница правой "тройки" все же пострадала при взрыве, хотя и не распадалась, а Касаев умудрился перебить едва державшуюся проушину. С коротким звоном "гусянка" лопнула. Танк замер.
"КВ" по нему не стрелял – успеется. Стоит под носом, обездвиженный. Куда опасней были "четверки", что подгребали с опушки, да еще с пехотой. Сначала танкисты сделали два выстрела осколочными, рассеяв "зольдатиков", а после ударили бронебойным. Мимо!
Второй. Мимо! Зато третий вписался точнехонько под башню – боекомплект не рванул, но стрелять танк уже не мог – заклинило. Танкисты живо полезли вон, и Якушев, изнывавший при "дегтяреве", дал длинную очередь. Не стало танкистов.
А Касаев в это время выпустил еще две 14,5-миллиметровых пульки в борт замершей "тройке", и фашисты не выдержали – полезли на свежий воздух. Якушев и их приветил.
Марьин с Макеевым открыли огонь из автоматов и трофейных MG-34 по пехоте, та мигом залегла. Но счастье было недолго – немцы навели минометчиков.
Противно засвистели мины. Они падали, вырывая неглубокие воронки, разрываясь на осколки, что с визгом чиркали по броне советского и немецких танков, тупо вонзались в деревья.
Марлен прижался щекой к дубу, понимая, что дерево не спасет, если мина упадет сверху. Но он же такой маленький…
Не попади… Не попади…
Мина угодила точно в моторное отделение "КВ", загорелась солярка. Первыми через днищевый люк вылезли трое танкистов, четвертым выполз Касаев.
– Отходим! Там боеукладка!
Разведчики отползли не слишком далеко, но это заметили немцы – пехота бросилась вперед, и тут рванул боекомплект. Стальной гигант вздрогнул, звякнув своими сочленениями, люки его вырвало, а башню перекосило. Немцы как бежали, так и попадали в грязь. Испужались.
– Отходим!