- Зрю я, что ваше нежелание присягнуть будущему избраннику явно от гордыни бесовской исходит, коя матерью всем смертным грехам доводится. Негоже, глаголите вы, чтобы Рюриковичи другому Рюриковичу в верности клялись. Но в чем же тут непотребство зрите? Али ваши бояре и дружинники не такую же роту вам дают? Они же - суть такие, яко и вы, человецы о двух руках, двух ногах и голове. Более того, выходит, что у них умишка поболе вашего, ибо разумеют, что без роты вы им на куну малую не доверите. А как же царь вам верить возможет? И в чем тут поношение чести вашей? Вы ж не просто обычному Рюриковичу бразды в руки вручите, но самому изо вас достойнейшему, вами же избранному. Опять же иное в разум возьмите. Кто знает - может, именно вам эту роту давать и не придется. Может, это вам все прочие давать ее станут. Царь-то будущий ныне среди вас сидит, за этим столом.
Митрополит пристально посмотрел вначале на киевского князя, затем на смоленского, на галичского, не забыл и про Ярослава. Потом очередь и до всех прочих дошла. Никого не забыл, сумев каким-то непостижимым образом почти в каждого вселить веру именно в его собственное избрание.
Даже у самых захудалых после взгляда, устремленного в его сторону владыкой Мефодием, вдруг внезапно появлялась надежда: "А и впрямь - почему бы не я? Чем я-то плох?" И - князья угомонились.
А Константин лишь устало вздохнул. У него никаких таких мыслей не всколыхнулось, да и не могло. Ему владыка Мефодий глазами иное сказал: "Держись, княже. А если совсем невмоготу будет, то я подсоблю, не сомневайся".
С тем митрополит и сел. После его речи против клятвы верности никто и слова не сказал - следующее обсуждать принялись.
К счастью, дальше предложения пошли попроще. Споры, разумеется, все равно возникали, но были они непринципиальны, например по поводу сбора и дележа дани.
В тексте грамоты этот вопрос звучал следующим образом: "Исчислив число своих людишек, князь должен за каждого из них каждое лето вносить в царскую казну по две гривны серебром. Прочее же он может оставить себе, но, дабы смердов не обременять чрез меру, воспретить брать с каждого из них более трех гривен".
Тут, разумеется, в первую очередь возмутились те, кто побогаче.
- Ты сам, княже, сможешь ли с каждого своего смерда по три гривны получить? - криво усмехаясь, поинтересовался у Константина Владимир Рюрикович.
- Опять же сколько из них на дружину выделить надобно, - добавил Мстислав Удатный.
- И про монастыри с храмами не забыть, - уточнил Мстислав Романович.
Почти торжествующе - утерли, кажись, нос рязанцу, чтоб не шибко умничал, - князья приговорили жертвовать царю с каждого смерда по полугривне серебром, то есть половину общего сбора, сокращенного, таким образом, аж в три раза.
На этом порешили на сегодня закончить. Голова чуть ли не у каждого второго к тому времени уже кругом шла, да и предлог подходящий сыскался - вечерняя служба в храме вот-вот должна была начаться. В иное время князья на нее попросту рукой махнули бы - подумаешь, впервой, что ли, вечерню пропускать, но теперь все они прямо-таки пылали показным благочестием.
Как знать, может, именно религиозность и окажется решающим доводом, когда дело дойдет до выборов. Да и благосклонность нового митрополита тоже нелишне получить. Вдруг в самый последний миг голоса разделятся поровну и придется обращаться к духовному владыке Руси. И по всему выходило, что от этого спокойного невысокого человека зависит очень многое. Нет уж, спина от десятка земных поклонов не разломится, и лучше ими расплатиться, чем, поленившись, потом на самого себя досадовать.
К тому же утешало князей и то, что сразу после вечерни их ждала сытная трапеза, да и хмельного меду с устатка тоже не мешало пропустить, а мед в погребах у Мстислава Романовича хорош - крепкий, духмяный, до двадцати лет выдержки. В этот вечер одна-две бочки непременно опустеют. Что получше - на стол князьям пойдет, попроще - верным дружинникам. Словом, никто в обиде не останется.
Не были обижены и вои Мстислава Удатного, которые подались в эту ночь за княжичами в Переяславль. У каждого из них с собой была доверху наполненная объемистая фляга. Мало ли что в дороге случиться может, а медок, ежели в меру, он для сугрева самое то.
Глава 9
Устами младенца
Я млад пока еще летами,
Но вот что вам скажу теперь,
А вы уж там решайте сами.
Не обойтись вам без потерь:Един закон, чтоб всех судить,
Един господь на небесах,
И царь единый должен быть,
Иначе Русь повергнут в прах…П. Миленин
Целых пять дней еще судили да рядили Рюриковичи, крутя и так и эдак предложения рязанского князя. Иногда цеплялись вовсе за пустяк, затрачивая на него чуть ли не по полдня, но бывало и наоборот. То, что по предварительным прикидкам Константина должно было вызвать ожесточенные споры, неожиданно воспринималось очень спокойно. Например, слова о том, что любые территориальные претензии будут находиться в ведении царя, прошли почти незаметно. Не только князья-изгои, которым такое и впрямь на руку, - где самому-то силы взять, чтобы тягаться с могучим соседом? - но и властители Киевского и Смоленского княжеств восприняли это хладнокровно.
Да и к самим предложениям рязанского князя отношение постепенно становилось иным. Если в первый день многие воспринимали их настороженно, выискивали тайный смысл, то на второй день уже успокоились, расслабились.
А уж когда к князьям вышли молодые Константиновичи, то тут вообще некоторые умилились. Особенно после того, как на вопрос Мстислава Романовича, не обижал ли их князь Константин Рязанский, Василько, как старший, тут же, не колеблясь, замотал головой и ответил:
- Не-е, он хороший. Сказы нам всякие сказывал о странах дальних. И о батюшке покойном тоже много чего говорил.
- А о батюшке чего?.. - насторожился обиженный Ярослав Всеволодович, которому Мстислав Удатный не позволил пообщаться с племяшами без свидетелей.
Спросил и замер в надежде. Вдруг они сейчас, сами того не подозревая, выдадут своим неосторожным ответом Константина. Василько же с детским простодушием произнес совсем иное:
- О том, какой он славный был и мудрый. Знаниями же не гордился, охотно с книгочеями беседы вел.
- А еще о том сказывал, каким он воителем был великим, - добавил Всеволод.
- Да уж, воителем, - пренебрежительно хмыкнул Ярослав. - Из Ростова разлюбезного не вылезал до самой смерти.
- Однова же вылез, когда под Липицей вместях с князем Мстиславом Мстиславовичем Удатным тебя, стрый, побил нещадно, - набычился Василько.
Отвык мальчик от такого пренебрежения к отцу, потому и огрызнулся, чтоб память родителя никто порочить не посмел. От подобной дерзости у Ярослава даже дыхание перехватило. А тут еще и смех дружный раздался. Нет, нет, княжичи как раз помалкивали. Стрый есть стрый. Зато все прочие… Особенно выделялся басовитый хохот тестя.
"Радуется, поди, что еще раз про его победу помянули. Нет бы своему родному зятю заступу дать. Пусть не обо мне, так хоть о дочери позаботился бы. Ишь, регочет, аки жеребец стоялый перед случкой", - зло сопел Ярослав, не зная, что тут ответить.
И еще один ответ княжича многих поразил своей необычной взрослостью. Произошло это, когда Василько отвечал на вопрос о добровольности своей роты.
- Един бог на небесах, едина правда в сердцах, един царь должон быть на Руси. Тогда токмо никакой ворог ей страшен не будет, - отчеканил он.
Мстислав Романович - люди к старости вообще сентиментальны становятся - даже прослезился, услышав такое.
- Устами младенцев глаголет истина, - не удержался от реплики митрополит, едва княжичи удалились из гридницы, и осведомился: - Никто более не желает о чем-либо спросить князя Константина?
Наступившая тишина была самым красноречивым ответом.
Что же касается самого обсуждения, то последующие дни трудными назвать было нельзя. Тяжело рязанскому князю пришлось лишь пару раз, но отбился, отстоял свои позиции. Иногда он просто уступал в малом, непринципиальном, но затронуть основополагающее не дал.
Меж тем дело близилось к избранию. Оставалось всего ничего - обсудить порядок наследования. Оно поначалу тоже вызывало недовольство. Как же это? Некоторые князья по простоте своей думали, что царя избирать будут каждый раз, а оказывается - только сейчас и уже навсегда. Далее же он сам себе станет назначать замену. И опять же - почему от отца к сыну? Завсегда было иное - от брата к брату. И лествица древняя о том же говорит. Не мы придумали, не нам и менять.
И вновь шум и крик поднялся, только на этот раз Мстиславу Романовичу спорщиков было не остановить. И вдруг всех перебил зычный голос Мстислава Удалого. И не то чтобы он был особенно громким, просто в нем прозвучала такая неизбывная тоска, что многим стало не по себе.
- А если вовсе нет сыновей?
Было непонятно, то ли вопрос, то ли жалоба, и уж никак не к тем, кто рядом с ним за столом сидит. Бери выше - к небесам это было обращено. Как стон.
Константин вздохнул и ответил:
- Я так мыслю, что в этом случае царь, понимая, что наследника у него нет, должен сам себе подыскать достойную замену. Тогда да, княжеский совет сызнова понадобится собрать, потому как царь наследника лишь предложит, а совет должен согласиться или отвергнуть оного. Но это лишь при условии, что царь совсем бездетен. Если же он имеет дочерей, то тут престол должна старшая занять.
Тут уж крику и шуму прибавилось вдвое против прежнего. Не бывало такого на Руси, чтобы баба княжила. А тут и вовсе - шутка ли - трон царский. Опять-таки войны возьми. Кто рати супротив врагов поведет?
И вновь не меньше часа князья спорили до хрипоты. Порешили в конце концов на том, что как рязанец сказал, так тому и быть, но… без баб. На том все твердо урядились и побрели к вечерней трапезе. На сей раз особого веселья во время ужина не замечалось. Напротив, почти каждый впал как бы в задумчивость, понимая, что раз все до конца обсудили, то завтра грядет решающий день - само избрание.
Иные уныло вздыхали, прекрасно понимая, что царская корона им не светит и скорее небо на землю рухнет, чем она на его голову. Другие подходили к этому вопросу более деловито, решая, за кого будет выгодней отдать свой голос. Третьи же, из числа реальных кандидатов на престол, размышляли, к кому стоило бы еще раз подойти под благовидным предлогом, чтоб перетолковать, постараться аккуратно намекнуть на некие выгоды, а кто и без посулов голос за них отдаст.
Что-то и сам Константин успел провернуть, кое с кем перемолвившись, но далеко не со всеми. Да и времени свободного явно не хватало. Даже с Мстиславом Удатным, которого надлежало предупредить, ему лишь один раз, улучив момент, и удалось перемолвиться.
- Сам-то как мыслишь о царе будущем? - спросил галицкий князь.
- А я слова своего не меняю, - твердо ответил Константин. - О чем мы с тобой тогда в шатре говорили, то я и теперь перед всеми повторить готов. Вот только не обессудь, Мстислав Мстиславич, но нельзя мне самому твое имя предлагать. Тут же припомнят, как ты до Ростиславля не дошел, да еще и половину ратей с собой увел. Решат сразу, будто в сговоре мы с тобой.
- Это кто ж обо мне такое помыслить посмеет?! - вспыхнул от гнева галицкий князь.
- Сам ведаешь, найдутся. Вслух не скажут, а промеж себя перешептываться станут. Но я так мыслю, что сыщутся люди, кои и без меня твое имечко назовут. Да такие, что рот им никто заткнуть не посмеет.
- А ты почем знаешь?
- Да уж знаю, - лукаво улыбнулся Константин. - Разве такое можно на самотек пускать? Так что поверь на слово, княже, назовут твое имя.
- А я вот иначе мыслю… - начал было задумчиво галичский князь, но тут откуда ни возьмись появился Александр Бельзский, который в последние дни старался как можно дольше и чаще маячить перед будущим вероятным кандидатом на престол, и Мстислав, досадливо махнув рукой, лишь бросил Константину: - Опосля поговорим.
Однако разговора так и не получилось, о чем Константин вскорости очень сильно пожалел. Эх, кабы знать ему, что задумал галицкий князь, уж он бы…
Да что там говорить. Все мы себе соломки бы подстелили, чтоб помягче приземляться пришлось, да вот беда - не знаешь, где это самое падение тебя подстеречь может…
День избрания выдался на редкость хмурым. Мать городов русских и без того уже неделю не баловала князей солнечными днями, но этот был не просто пасмурным. Свинцовые снеговые тучи безостановочно засыпали древнюю столицу Руси тяжелыми хлопьями. Поэтому на улице целый день царили сумерки, а через тонкие веницейские стекла, вставленные в окошки терема, и вовсе ничего нельзя было разглядеть.
В гриднице стояла жара. К теплу, щедро изливавшемуся от муравленых изразцов русской печи, прибавлялась немалая толика от дыхания свечей, в обилии горящих на многочисленных ажурных поставцах, закрепленных прямо в бревенчатых стенах.
Не поскупился Мстислав Романович, повелел, дабы холопы как можно ярче залили всю гридницу светом, ибо в сей торжественный день негоже, чтобы хоть кто-то был укрыт в тени. И опять-таки свет - он от бога идет, потому и важно, чтоб нигде полумрака не наблюдалось, разве что под столом, покрытым нарядной льняной скатертью с богатой вышивкой по краям. Можно было бы и подороже ткань выбрать, но все они были цветными, а для такого случая - опять-таки с намеком - требовалась непременно белоснежная, символизирующая чистоту помыслов и слов.
Сам киевский князь тоже по такому случаю принарядился. Сарафанец его с обилием серебряных пуговиц был попросту накинут на плечи. Из-под него выглядывала красиво расшитая по вороту и подолу длинная, почти до колен рубаха из золотого аксамита.
Широкие серебряные браслеты в виде змеек, кусающих себя за хвост, туго охватывали запястья Мстислава Романовича. Глаза змей изумрудно поблескивали. Довершал великолепное убранство киевского князя широкий пояс, переливавшийся обильным разноцветьем рубинов, сапфиров, алмазов и прочих драгоценных камней.
По сравнению с ним даже Мстислав Удатный, Владимир Рюрикович и старший сын киевского князя Святослав Мстиславович, одетые наряднее всех, выглядели уже серовато, а что касается прочих, то они и вовсе близко не стояли.
Константин слегка подосадовал на то, что вовремя не позаботился о своей экипировке, выглядевшей более чем скромно.
"Ну и ладно, - подумал он. - Зато у меня штаны с карманами. Таких ни у кого нет, даже у киевского князя, вот".
Торжественное заседание, как и в предыдущие дни, начал митрополит Мефодий. Вот только обычно он предлагал вознести молитву для того, чтобы господь послал ясность уму и умягчил душу, изгнав из нее всяческую корысть, после чего его миссия заканчивалась. Теперь же он не ограничился молитвой.
Повернувшись к князьям, он строго оглядел всех собравшихся в гриднице, величавым движением руки усадил их на лавки, после чего произнес:
- Правда без силы немощна. Посему собрались мы с вами, дабы избрать единого правителя, нарекая его царем и добровольно вверяя в его руки всю силу Руси. Вникните, князья, умудренные жизнью и вовсе юные, убеленные сединами и младые ликом, на свершение коего великого дела посягаем мы ныне, проникнитесь благодатью небесной, дабы при выборе чистота ваших помыслов не была замутнена мерзкими водами корысти, вражды и ненависти. Особливо же, дети мои во Христе, надлежит при этом чураться черной зависти, - возвысил он голос и строго оглядел окружающих. - Мыслите тако: не на величие вы ныне изберете одного из вас, а напротив - для трудов тяжких и неусыпных во славу Руси. Корона лишь с виду искриста яхонтами и рдеет златом и серебром. На деле она - венец терновый, кой тяжек и неудобен. И яко нескончаема его тяжесть, такоже нескончаемы будут заботы и труды избранника нашего на благо родной земли. Вечор призывал я всех вас погрузиться в благочестивое раздумье, просить господа поведать имя, за кое вы отдадите свой голос. Верую, что многие из вас тако и поступили. Мне же, яко носителю власти духовной, стоящей превыше всех князей и царей, надлежит первым произнести это имя. Одначе допреж того поведаю я об этом князе. Уродился он Рюриковичем, яко и все вы, но град имеша захудалый, а княжество - невеликое, - певуче начал митрополит свой рассказ.
Князья настороженно переглянулись, и почти каждый краешком глаза посмотрел в самый дальний конец стола, где, распрямив плечи, гордо сидел Константин Рязанский.
"Что происходит?! - взывал к Мстиславу Романовичу Киевскому красноречивый взгляд Владимира Рюриковича Смоленского. - Это же он про своего рязанского князя речь ведет?! Сейчас еще, чего доброго, имя его назовет, и тогда все - убийца моего сына сядет на царский трон. Сделай же хоть что-нибудь, братан многомудрый, иначе поздно будет!"
И тут же в голове его мелькнуло запоздалое сожаление: "А я еще, остолоп, кочевряжился, князя галицкого не желая, да все мыслил, как самому на трон вскарабкаться. Вот и доупирался. Или не все еще потеряно и удастся Мстиславу венец вручить?"
- И бысть у князя оного в жизни его одна главная мысль - дабы правда на Руси силу обрела, кривда же подлая в ад низринулась, - тем временем продолжал владыка Мефодий. - Не даровал ему господь многочадия, но возвеличил имя его, кое ныне слышно во всех уголках русской земли. Но славен сей князь первым делом потому, что всегда, во всех битвах стоял за правду. Ради нее не жалел он ничего и никого, ибо дороже всех ему истина святая была. И потому господь в своей милости даровал возлюбленному чаду свому победы над ворогами своими, яко внутри земель русских, тако же и за пределами их, отчего и княжество его ныне велико, богато и людом обильно.
"Да-а, промахнулись мы с Ярославом и Владимиром, - сокрушался и киевский князь, горько досадуя на себя самого и пеняя на собственную гордыню. - Куда уж теперь самому вверх карабкаться? В самую пору задуматься, как Мстислава отстоять. А все моя вина. Забыл, что нынешний митрополит две седмицы назад еще в рязанских епископах хаживал. Вот он за своего князя голос и подал. Эх, не надо было на предложение Константина соглашаться, дабы первым слово духовному владыке давали. И что теперь делать?" - думал он, беспомощно глядя на Владимира Рюриковича.
"А не бывать тому, - ходили у того желваки на скулах. - Хоть Мстислав Галицкий, хоть черт, хоть сам сатана, но рязанцу сесть я не дам!"
- За правду оный князь и родни не щадил, - журчал голос митрополита.
Насмешливо кривились губы и рубцы на лице князя Ярослава.
"Так я и думал, что этим все кончится. И ведь какая же я дубина! Знал ведь, что митрополит своего разлюбезного рязанца предложит, а не настоял, чтобы ему слова не давали, да еще самому первому. А теперь попробуй-ка останови его, перебей. Не князь речь держит, а сам духовный владыка всей русской земли. Эх!" - чуть не крякнул он досадливо вслух, но удержался.
Ярослав осторожно покосился в сторону Константина и в душе взвыл от злости. Рязанец не просто внимал речам митрополита - он явно наслаждался ими, благосклонно кивая время от времени. Ну, ни дать ни взять - мартовский кот, перекормленный сметаной.