- Привет, - произнес он неприятно знакомым голосом.
Пиф повернулась на ложе. Прищурилась (без очков плохо видела, а очки положила на столик рядом с бокалами, чтобы не мешали).
- Иди сюда, - сказала она. И протянула наугад руку, сразу коснувшись чужого покрытого мурашками бока с выпирающими ребрами.
Этот, с ребрами, осторожненько улегся рядом. Ему было неловко. Пиф поняла это. Ничего, сейчас они оба напьются, и все будет ловко.
Верховный Жрец подошел к ним поближе, поглядел, нависая из темноты над низким ложем и проговорил, явно цитируя кого-то из древних:
- "Любите друг друга, сволочи".
И бесшумно удалился.
Пиф на секунду нацепила очки, чтобы разглядеть, кого это ей подсунули. Даже привзвизгнула от изумления.
- Ты?
Бэда покаянно кивнул.
- Слушай, - спросил он младшую жрицу, - что здесь происходит?
- Оргиастическое совокупление здесь происходит, - мрачно сказала Пиф, снимая очки, чтобы только не видеть эту постную морду с белыми ресницами.
- Что?..
- Да ты совсем дурак! - разозлилась Пиф. - Руководству положено совокупляться. Это в Уставе записано… От этого в Оракуле надлежащая атмосфера, понятно?
Бэде ничего не было понятно. Он так и сказал.
- А при чем тут ты и я? Мы с тобой еще пока не руководим этим бесовским кабаком…
- А вот при том. Верховная Верховного терпеть не может. Она под него ложиться, видишь ли, не захотела. Откуда я знаю, какая ей вожжа попала? Позвонила мне, вызвала с дежурства… Ну да, все равно безбрачные с меня сняли… По твоей милости…
- Я помочь хотел… - начал Бэда.
- Да молчи ты! Помочь… Я и должна быть такой сумасшедшей, как ты не понимаешь… Вот менады… Возьми со столика стаканчик в виде бабы танцующей, а то я не вижу…
Бэда приподнялся на локте, нашел пустой стакан, повертел в пальцах.
- Девка пьяная… - сказал он. - Ну и что?
- Вот именно! "Девка пьяная"! Это менада - служительница Диониса. Неистовые менады растерзали Орфея, ясно тебе? Кровь и вино! Вино и кровь! Он с ними трахаться не хотел, вот они его и… в клочья… А голову в реку бросили, голова еще долго плыла и пела, пела… "Так плыли - голова и лира…" А ты - "девка пьяная"…
Бэда поставил стаканчик на место. Улегся, заложил руки за голову, тоскливо уставился в высокий, скрывающийся за клубами дыма потолок.
- И что теперь нам с тобой делать? - спросил он.
- Трахаться! - сердито сказала Пиф. Она тоже улеглась, вытянулась и уставилась в потолок. - Давай, трахай.
- Что?
- Ну да. Трахай меня.
- Я не хочу… - растерянно проговорил он.
- Я больно хочу! - озлилась вконец Пиф. - Оргиастичность в учреждении кто будет поддерживать? Гомер с Еврипидом?
- А Верховный - он почему с тобой не стал? Не захотел?
- Импотент он! - взвизгнула Пиф. - Он ни с кем не хочет! Он только со своим серебристым "Сарданапалом" хочет!
- А… - сказал Бэда.
Они помолчали. В безмолвии пьяная Пиф начала засыпать. Бэда осторожно укрыл ее шелковым покрывалом, и она тотчас же открыла глаза.
- Ты чего? - спросила она шепотом.
- Ничего… Расскажи что-нибудь, если не спишь.
- Про что тебе рассказать?
- Как ты стала жрицей?
- Ну… - Пиф улеглась поудобнее. "Поудобнее" означало, что она прижалась к Бэде всем боком и положила голову ему на руку. - Просто нанялась. Прошла тестирование, медицинское обследование - и стала работать. Жрица - это ведь должность такая… в табеле… У меня даже посвящений нет. Кроме одного, самого низшего. Так оно у всех вольнонаемных в Оракуле есть.
- Понятно, - сказал Бэда.
- А ты? - строго спросила его Пиф.
- Что я… Меня не очень-то спросили, хочу я здесь работать или нет.
- Откупись, - предложила Пиф. - Пятьдесят сиклей не такие большие деньги.
- И что я буду делать, если откуплюсь? Здесь хоть кормят как на убой и за квартиру платить не надо…
- Получишь посвящение, сделаешь карьеру… В Оракуле очень хорошую карьеру сделать можно…
- Мне религия не позволяет, - сказал Бэда.
И обнял ее покрепче.
- Ну и дурак, - сказала Пиф. - А ты ничего, ласковый. Если очки снять и рожи твоей не видеть.
- А как ты видишь без очков?
- Пятна вижу. Белое пятно - лицо, темное - одежда.
Бэда погладил ее по лицу.
- А у тебя бабы были? - спросила Пиф, сомлев.
- Были…
- А какие тебе нравятся?..
- Которые в постели болтают, - сказал он.
Пиф хихикнула.
Завывающая музыка наконец иссякла. Только свечи трещали, но и они догорали. Постепенно становилось все тише и темнее.
- Иди ко мне, - шепотом сказала Пиф.
Он тихонько засмеялся.
- А я, по-твоему, где?
Пиф получила свои премиальные (в полтора раза больше безбрачных), дала подписку о неразглашении и честно постаралась обо всем забыть. Правда, часть премиальных ушла на покупку нового облачения - прежнее было не отстирать от пятен виноградного сока.
- Что самое удивительное, - говорила Пиф своей подруге Гедде, которой немедленно разгласила свое приключение, - так это ощущение, будто я нахожусь в эпицентре грандиозного любовного романа.
Гедда глядела на нее ласково и помалкивала, потягивая коктейль. Они сидели в маленьком кафе на углу проспекта Айбур Шабум и улицы Китинну (Хлопковой). Это было их любимое кафе, еще со школьных времен. Только тогда они заказывали здесь мороженое и сок, а теперь…
- Ты слишком много пьешь, моя дорогая, - заметила Гедда.
- Да? - Пиф нервно отодвинула от себя пальцем пустой стакан. - Я закажу еще, можно?
- Дело твое, - сказала Гедда.
Пиф заказала еще.
- И как будто ничего не случилось, - продолжала она, плюхаясь обратно в плюшевое кресло с новым стаканом в руке. - Верховная молчит, даже намеков не делает. Верховный - слишком большая шишка, он к нам и не заходит. Беренгарий только рожи корчит, но намекать не решается…
- А этот? - деликатно поинтересовалась Гедда, водя соломинкой по краю стакана.
- Этот? - Пиф вскинула глаза. - Вообще ни слуху ни духу. Может, его сразу после этого повесили, почем мне знать.
- А ты не спрашивала?
- У кого?
- У того же Беренгария, к примеру.
- Да? У Беренгария? Дать ему такой козырь в руки… Пиф интересуется каким-то безродным программистом, которому цена грош в базарный день… Очень надо!
Она сердито присосалась к своей соломинке. Содержимое стакана резко пошло на убыль.
Гедда помолчала, а после очень ласково произнесла:
- Да ты, мать, влюблена по уши…
- Я?!
- Не сверкай очками. Тут не жертвенник с коноплей, так что не впадай в буйство.
- Я влюбилась?
- Ага.
- В эту белобрысую образину?
- Вот-вот.
Гедда наслаждалась.
Побушевав, Пиф затихла.
- Кстати, не вздумай никому рассказывать. Я дала подписку. Так что учти, Гедда…
- Учту, - совсем уж нежно сказала Гедда. - Идем, горе мое.
Пиф уже вставила ключ в замочную скважину, когда на лестнице, пролетом выше, кто-то зашевелился и направился прямиком к ней. Пиф быстро заскочила в квартиру, однако захлопнуть за собой дверь не успела - грабитель (разбойник, убийца, маньяк, вымогатель, насильник) подставил ногу в грубом башмаке. Стиснув зубы, Пиф с маху вонзила в эту ногу каблучок, однако цели своей не достигла. Грубый башмак остался на месте.
- Пиф!
Только тут она подняла глаза и в полумраке разглядела грабителя (разбойника, убийцу, маньяка, вымогателя, насильника).
- Проклятье на тебя, Бэда, - проворчала она, отпуская дверь. - Входи.
- Я не один, - предупредил он.
- Начинается, - засопела Пиф. Она была разочарована и откровенно злобилась.
Бэда непонимающе посмотрел на нее.
- Я по делу, - пояснил он. - Если тебе сейчас неудобно, то скажи. Просто трудно выбраться из барака. А отпрашиваться у Беренгария неохота, хотя он, кажется, мужик хороший.
- Хороший, - согласилась Пиф. - Предаст, продаст и вместе пообедает, а так - душа человек.
Бэда вошел и сразу же, нагнувшись, принялся снимать ботинки. Следом за Бэдой в квартиру втиснулся второй - мальчик лет десяти в синей куртке с плеча взрослого мужчины, босой, с рожицей плутоватой, но хорошенькой.
- Это еще кто? - осведомилась Пиф. - Внебрачный сын твоей первой женщины, которая была тебе одновременно как мать?
Бэда растерялся. Он выпрямился, покраснев. А мальчик захихикал.
- Собственно, нет, - сказал Бэда. - Это… мой бывший надсмотрщик. Ну, еще там, в рабских кварталах, на рынке.
- Это? Надсмотрщик?
Такого феерического вранья Пиф никак не ожидала.
- Так вышло, - оправдываясь, сказал мальчик. - На самом деле меня Господь вот каким сотворил… а я уж потом напортил…
Пиф махнула рукой.
- Болтать глупости можно и на кухне, - сказала она. - Я поставлю чайник.
- А можно кофе? - спросил Бэда, нахальный, как все рабы, если их немного приласкать.
- Можно, - нелюбезно сказала Пиф, и Бэда опять испугался:
- Если тебе трудно, то вообще ничего не надо.
- Трудно смотреть, как ты жопой елозишь, - отрезала Пиф.
Все трое пошли на кухню. Пиф велела гостям сесть и не путаться под ногами, а сама принялась варить кофе и ворчать.
Наконец Бэда заговорил:
- Я к тебе пришел, потому что больше не к кому…
Польщенная, Пиф сразу же простила ему вторжение в компании с мальчишкой.
- Понимаешь ли, - продолжал он, - для него, и для меня тоже, это очень важно. А в Оракуле я только тебе доверяю…
Пиф слушала и упивалась.
- Говори, - подбодрила она его, когда он снова замолчал в явной нерешительности.
- Мне нужно денег, - сказал он. - Не очень много, но нужно. Своих-то пока что нет…
Кофе зашипел, убегая. Деньги. Вот и все, зачем он явился. Все сперва говорят, что она им позарез нужна, а потом с умильной мордой просят денег. И этот тоже… "В эпицентре любовного романа". Было уже, помним-с.
- Сколько тебе нужно? - спросила она сухо.
Он встал.
- Четыре сикля, - сказал он очень тихо. И настороженно уставился ей в затылок. Он видел, что с ней творится что-то странное. Неприятное.
- Четыре сикля? - Она обернулась, ковшик с черными потеками кофе в одной руке, тряпка в другой. - Четыре сикля?
- Ты не можешь? Это много? - спросил он.
Она разлила кофе по чашкам, вынула из холодильника сок - ребенку, уселась сама. Не сводя с Пиф тревожного взгляда, Бэда взял чашку и сел на краешек табуретки.
- Прости, если мы тебе помешали, - снова сказал он.
- Ты действительно вперся ко мне из-за четырех сиклей?
- Да.
- У тебя нет такой ерундовой суммы, ты хочешь сказать?
- Нет. У меня вообще никаких денег нет.
- Конечно, я дам тебе четыре сикля. Я могу и десять дать.
- Десять не надо. Четыре. Только… Пиф, это без отдачи. То есть, я отдам, если смогу, но не знаю, когда.
- Можешь не отдавать. - Она махнула рукой. - Мне за ту ночь столько заплатили, что я, наверное, Беренгария купить смогла бы.
Он помолчал немного, а после спросил:
- Тебе заплатили?
- Ну да. Премиальные, как и обещали. И подписку взяли о неразглашении, но я все равно Гедде разгласила… Я ей все разглашаю.
- С меня тоже взяли. Сказали, что кожу сдерут, если стану болтать. Верховный сказал.
Пиф призадумалась.
- А если я стану болтать?
- Не знаю, - сказал Бэда. - Мне кажется, они не очень-то будут разбираться, кто из двоих наболтал.
Пиф вытащила из кармана мятую бумажку в пять сиклей и протянула ему. Он взял и сказал просто:
- Спасибо.
- Сиди уж, - махнула Пиф. - Расскажи мне лучше, где ты подобрал этого огольца…
Это был их последний вечер. Девятый после смерти дедули-надсмотрщика. Бэде было немного грустно. И тревожно. А мальчишка болтал, как ни в чем не бывало.
- Я буду тебя навещать, - обещал он. - Вот увидишь, все как-нибудь устроится.
Теперь, когда деньги у них были и можно было идти в храм и "возносить", что положено, мальчик совершенно успокоился.
Они бродили по Вавилону. В чернильной синеве ночного воздуха мерцали фонари. Огромный Евфрат медленно тащил свои воды, рассекая город на две части.
Мальчик вдруг признался:
- Пока этот… ну, мой… был жив, он никогда не видел города по-настоящему… Он вообще дальше рабских кварталов не хаживал. А что ему? За день смухлюет, вечером пропьет, благо винные лавочки рядом… Наконец-то я от него избавился. Мне как будто глаза кто-то промыл чистой водой…
Бэда молчал, слушал краем уха. Он прикидывал: влетит ему за то, что опять не в бараках ночь провел или не влетит. А надсмотрщикова душа говорила и говорила, смеялась и смеялась, а после вдруг отпустила руку Бэды и побежала.
- Пока! - крикнул мальчик, на мгновение обернувшись и от нетерпения подпрыгивая. - Я еще тебя навещу!
Бэда сжал в кармане пятисиклевую бумажку, которую подарила ему Пиф.
- Пока, - пробормотал он. - До свидания, душа.
- Я вдруг подумала, - сказала Гедда, - как все это хрупко.
- Что хрупко? - спросила Пиф.
- Все. Ты, он. То, что вас связывает. Вообще - человек… Хлоп - и вот его уже нет…
- Зануда, - сказала Пиф.
Храм, куда Бэда отправился "возносить", существовал на полулегальных правах в знаменитых катакомбах Вавилона, впоследствии частично перестроенных под метро.
На станции "Площадь Наву" было несколько боковых тоннелей, выкопанных в незапамятные времена (еще до потопа, где несколько богатых семей думали спастись от бедствия). Один из этих тоннелей, скрытый неприметной скучной дверкой с эмалированной табличкой "СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН", был занят подпольной христианской общиной. За известную плату руководство вавилонского метрополитена смотрело на это сквозь пальцы.
Бэда разменял у тетки Кандиды полученную от Пиф пятисиклевую бумажку на пять сиклевок и одну такую сунул Беренгарию, чтобы тот отпустил его на несколько часов и, если что, выгородил перед начальством.
- Опять по бабам собрался? - спросил проницательный Беренгарий.
Бэда неопределенно пожал плечом.
Беренгарий небрежно повертел бумажку в пальцах и вернул Бэде.
- Ладно, забери. Купи ей мороженое.
- Здесь не хватит на мороженое.
- Да и не любит она мороженого, - подхватил Беренгарий. - Она водку любит.
Бэда похолодел.
- Кто "она"?
- Брось ты. Все уже знают. Пифка, вот кто.
- Я не к ней, - сказал Бэда. Но сиклевку забрал и сунул в карман. Он и сам любил мороженое.
БЛАГОСЛОВИ НИНМАХ И БОГИ ОРФЕЯ. ПО ВЕЛИКОЙ БЛАГОСТИ БОГОВ… КУРС АКЦИЙ… ОПТОВЫЕ ПОСТАВКИ… МУСОРОПЕРЕРАБАТЫВАЮЩИЙ ЗАВОД… НЕРАЦИОНАЛЬНО… БОЛЕЕ РАЦИОНАЛЬНО… ПРОПУСКНЫЕ МОЩНОСТИ… ПОСТАВКИ ИЗ ЭЛАМА… ПОСТАВКИ В ЭЛАМ… ФЬЮЧЕРСНЫЕ СДЕЛКИ КАСАТЕЛЬНО ЭСАГИЛЬСКОЙ МУСОРНОЙ СВАЛКИ… аа-ахх… Аксиция, завари кофе, а? Пожалуйста…
Бэда надавил на неприметную белую кнопочку рядом с обшарпанной дверкой "СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ…" Спустя несколько секунд ожило переговорное устройство. За металлическим его забралом громко задышали, чем-то щелкнули и неприязненным тоном поинтересовались, кого нужно.
- Мне бы Петра, - робко сказал Бэда.
- Кого?
- Отца Петра, - повторил Бэда.
- Кто спрашивает?
- Бэда…
И оглянулся: не слышит ли кто. Но люди шли и шли непрерывным потоком по синей станции "Площадь Наву", погруженные в обычную свою суету - домохозяйки с сумками, откуда мертвенно, как сухие ветви кустарника, торчат ноги забитых кур; египтянки с их шумным говором, в широких парчовых юбках; клерки, на ходу интимно бормочущие в радиотелефоны; ленивые холуи, посланные господами по делу и явно задержавшиеся на площади Наву, где что ни шаг, то новое диво…
Кому тут дело до человека по имени Беда, который стучит в обшарпанную дверцу и просит позвать другого человека, по имени Петр…
А тут дверка как раз приоткрылась и Бэду впустили.
- Входи уж.
Вошел.
- Иди уж.
Пошел.
Узкий длинный ход, сырые стены в арматуре, кругом какие-то трубы. Но под ногами было сухо, а когда достиг обширного бункера, переделанного под храм, так и вовсе красиво. Между стенами и фанерными перегородками, установленными по всему периметру, поставили электрообогревательные устройства. Перегородки хоть и взяты на том же складе мебельных полуфабрикатов, что и уебище, уродующее оракульное рококо, а отделаны совершенно иначе. Красивым холстом затянуты, разрисованы цветами и плодами. Будто в райский сад входишь.
С потолка три лампы на цепях свисали, рассеивая полумрак. В большом жестяном корыте, полном песка, потрескивали тонкие красные свечки, числом около сорока.
Рослый рыжий человек уже шел Бэде навстречу.
- Я Петр, - сказал он.
Бэда остановился, по сторонам глазеть бросил и на человека этого уставился.
Всего в том человеке было с избытком: роста, волоса, голоса. Так что рядом с ним совсем потерялся неказистый Бэда.
Потому, смутившись, стоял и безмолвствовал.
Потом о деньгах вспомнил и протянул их неловко.
- Вот…
- Что это? - строго вопросил рыжий.
- Четыре сикля. Мне ваш этот, который у двери, третьего дня сказал, что поминание четыре сикля стоит.
- В вазу положи, - распорядился рыжий. И указал бородой на большую медную вазу, стоявшую у порога. Бэда ее и не приметил, как входил, настолько поразил его храм.
Бэда послушно подошел к вазе и, свернув сикли в трубочку, просунул их в узкое горлышко. После снова к тому Петру повернулся.
- Умер человек один, - сказал Бэда. - Просил за него вознести… ну, все, что нужно. Вот я и пришел.
Рыжий пристально глядел на Бэду, пальцами бороду свою мял.
- А так редко в храм ходишь? Что-то я тебя не помню.
- Редко, - сказал Бэда. - Да из барака поди выберись… А как выберешься, так всегда дело какое-нибудь найдется.
- Ну, ну, - подбодрил его Петр. Но вид по-прежнему имел озабоченный и строгий. - Служишь-то как, хорошо?
- Как умею, - сказал Бэда.
- А ты, небось, плохо умеешь?
- Не знаю, - честно сказал Бэда.
- Кому служишь?
Бэда губу прикусил, понимая, что сейчас его выгонят.
- Оракулу, - ответил он еле слышно.
Тут рыжий побагровел, как свекла.
- КОМУ?
- Оракулу.
Помолчав, Петр уточнил, чтобы не вышло ошибки:
- В кабаке бесовском?
- Да.
Рыжий Петр замолчал, тяжким взором на Бэду уставившись. Потом сказал сердито:
- Уходи.
- Я сейчас уйду, - поспешно согласился Бэда, - только вы за этого человека… вознесите. Мне ничего больше и не надо.
- Тебе много что надо, - загремел Петр, - только ты, несчастный, этого не понимаешь…
- Да я понимаю… - проговорил Бэда, радуясь, что его пока что за шиворот не хватают и к дверям не тащат.
- Не понимаешь! - громыхал разгневанный Петр. - Из Оракула бежать надо, бежать! Эта лавка навлечет еще на Вавилон беды великие… - Помолчал и вдруг, смягчившись, спросил: - Как звали того человека?
- Не знаю…
Петр опять начал багровой краской наливаться.