Кого "его", поняли, разумеется, все, включая самого вызываемого, хоть он и находился в это время у самой дальней стены, старательно делая вид, что не интересуется, о чем там галдит малышня. После громогласного заявления Итке шум как-то стих, и до самого окончания тренировки в зале царило молчаливое напряжение.
Игинкат нутром чуял, что все это добром не кончится. Казалось, все решится уже в этот вечер, поскольку Линре откровенно взбунтовался и до самого отбоя не отлипал от Итке, игнорируя все требования старших ребят из своего взвода что-либо для них сделать. Другие десятилетки тоже не слишком охотно откликались на подобные обращения. Авторитет Редле рушился на глазах. Тем не менее, до самого отбоя ничего примечательного не произошло, а на следующий день курсантов ждали новые интенсивные тренировки и было уже не до сведения счетов. Ребята малость успокоились, решив, что разборки отложены до завтрашних занятий по панкратиону.
Драма разразилась за полчаса до отбоя. Игинкат с Салве мирно валялись на своих койках, уткнувшись в книги, Итке пошел в умывальную комнату отстирывать трусы, которые во время сегодняшних полевых учений так перепачкались в земле, что даже их изначальный красный цвет угадывался с трудом. Сперва там было тихо, потом уши Игинката уловили какой-то непонятный шум, и, наконец, раздался пронзительный мальчишеский крик, заставивший всех встрепенуться. Ребята, чьи кровати стояли ближе к двери в умывальную комнату, повскакали с коек и ринулись выяснять, что там происходит. Туда же понесся дежурный по казарме офицер, а вслед за ним и солдаты со второго этажа. Игинкат находился дальше от места событий, и когда он подоспел, в умывальную было уже не пробиться, и лишь по доносящимся оттуда крикам можно было понять, что там происходит.
- Осторожно, у него нож!!! - истошно провопил какой-то пацан.
- Не дергайся, сучонок! - грозно рыкнул один из солдат.
- Носилки сюда, быстро! - донеслось приказание офицера.
Двое солдат бегом помчались в медсанчасть. Вернулись они не более чем через пару минут, криком разогнав толпящихся пацанов, чтобы не загораживали проход. Мальчишки выстроились вдоль стенки, уйти совсем их бы сейчас не заставила никакая сила. Наконец, из умывальной комнаты вынесли скорчившегося Итке. В районе его живота на носилках расползалось кровавое пятно. Чуть погодя солдаты вывели Редле, согнутого так, что смотреть он мог только в пол, и поволокли в административное здание, где помимо прочего имелся карцер. Следом ушел и дежурный офицер.
Как только взрослые покинули помещение, пацаны принялись бурно обмениваться впечатлениями. Нашелся и непосредственный свидетель произошедшего - тот самый паренек, что кричал о ноже. Он тоже находился в умывальной, когда все случилось, но в дальнем углу, и Редле его не заметил. По его словам, Редле вошел в умывальную, когда Итке уже переоделся в чистые трусы и возился у раковины, пытаясь отстирать грязные. Редле вызвал его на разговор и почти сразу принялся угрожать, чтобы Итке не совал свой нос в дела их взвода, не баламутил пацанов и забыл бы о всяких дуэлях. Итке в ответ посоветовал собеседнику отстать от Линде, и вообще, если он собственное белье стирать брезгует, пусть этим его приятели занимаются, и тогда уж он, Итке, так и быть, откажется от намеченной дуэли. Редле это очень не понравилось, и он извлек из трусов… нож! Черт его знает, где он его там держал, может, в потайном кармане каком? Уже с оружием в руках Редле повторил свои угрозы. Итке, на свою беду, не испугался и полез в драку. Короткая яростная схватка закончилась тем, что Редле пырнул противника ножом в живот. Ну а дальше в умывальную ворвалась куча людей, и Редле кое-как скрутили.
Спать ребята разбредались в самых скверных чувствах. Приятели Редле даже и не думали его защищать, справедливо опасаясь, что их тогда коллективно отлупит вся казарма. Игинкат долго потом не мог заснуть, размышляя, как эта гнида, то бишь Редле, вообще умудрилась протащить в лагерь нож, где его прятала, и неужели никто больше об этом не знал, ну, хоть тот же Линре, которому поручали стирать редлевские трусы. А может, знал, потому и боялся? Еще не давала покоя мысль, что это он, Игинкат, возможно стал косвенным виновником этой драмы. Не покажи он Итке тех приемов, тот, может, и не рискнул бы угрожать Редле дуэлью, а если даже и решился бы, Редле бы его все равно не забоялся и, стало быть, не схватился за нож. Ох, только бы Итке выжил…
На утреннем построении майор Аранфед вкратце рассказал курсантам о вечернем ЧП, с удовлетворением отметил, что ранение Иткиса Люванеда оказалось тяжелым, но не смертельным, мальчика срочно прооперировали, и теперь его жизни ничто не угрожает. Что же касается курсанта Редлиса Дазистеда, поднявшего оружие на безоружного, да еще и младшего товарища, то он, безусловно, будет исключен из Агелы и серьезно наказан. При этом преступление его настолько вопиюще, что не может идти и речи о рутинной порке во время вечернего построения, поэтому наказание его переносится на субботу и будет произведено на глазах у курсантов, которых ради такого события снимут с занятий. Дазистеда высекут плетью, а до наказания он будет пребывать в лагерном карцере.
Вечером в казарме только и разговоров было, что о предстоящей экзекуции. На тренировках болевой выносливости ребятам уже доводилось встречаться с плетьми, и они их в принципе не боялись, вот только интуиция подсказывала, что вряд ли на сей раз это будут те же самые плети… А если и те же, то их должно быть выдано, ну, очень много!
Когда настала суббота, юные курсанты с самого подъема пребывали в нервном возбуждении, которое не смогла сбить даже традиционная утренняя пробежка. На построении им сообщили, что экзекуция состоится сразу после завтрака, а послеобеденное время, отведенное для тренировок, будет поделено напополам между двумя сменами. Вид плаца, между тем, изменился. В самом его центре в землю были врыты два толстых столба с многочисленными выемками прямоугольного профиля на одной стороне, из-за чего при взгляде сбоку они походили на пилы. Столбы соединяла вставленная в эти пазы на метровой высоте длинная и крепкая доска. Мальчишки понимали, что все это как-то связано с грядущей поркой, но плохо представляли, как эту конструкцию можно использовать. В Агеле такого точно не было, да и в той книге о тренировке болевой выносливости, что довелось прочесть Игинкату, подобные приспособления для фиксации наказуемого нигде не упоминались.
После завтрака ребята снова вернулись на плац, выстроившись с обеих сторон от странных столбов, спиной к своим казармам. Игинкат со своим взводом стоял, соответственно, справа. Напряжение все нарастало, даже офицеры отнюдь не являли собой образец спокойствия. Но вот, наконец, из административного корпуса вывели приговоренного к экзекуции. Двое солдат держали Редле под руки, лицо подростка было бледным, глаза уставились куда-то поверх голов. Дазистеда подвели к столбам, перед которыми выстроилось все лагерное начальство, заставили встать по стойке смирно, и Аранфед зачитал ему приговор. Описав преступление, совершенное Редле, перечислив статьи законов и пункты устава Агелы N 5, которые он нарушил своим деянием, майор объявил, что Редлис Дазистед приговаривается за оное к сорока ударам тяжелой плетью и последующему исключению из их учебного заведения. Редле выслушал приговор с широко открытыми глазами. После слов о сорока ударах его лицо вытянулось и, казалось, даже посерело, а глаза так просто остекленели. Когда Аранфед спросил его, понятен ли ему приговор, мальчик машинально кивнул. "Тогда раздевайся", - последовал приказ. Редле скинул трусы. Офицеры разошлись в стороны, освобождая дорогу, солдаты, вновь взяв обнаженного мальчика под руки, подвели его к соединяющей столбы доске, заставили его прижаться к ней грудью и раскинуть руки в стороны, после чего крепко примотали их за запястья к той же доске кожаными ремнями. Убедившись, что парень крепко привязан, солдаты взялись за концы доски и переставили ее повыше, так что теперь Редле доставал до земли только пальцами ног.
Наказуемый стоял боком к выстроившимся курсантам, но поскольку строй был длинный, левый фланг мог взирать на него с тыла, а правый, где стоял Игинкат, спереди. Разумеется, никто не пренебрег возможностью поразглядывать бывшего неформального лидера казармы, выставленного на позор. Редле на поверку оказался стройным, хорошо сложенным мальчиком, а лицо его без привычной мерзкой улыбочки, выражающее плохо скрываемый ужас, казалось даже красивым. Вынужденно вытянувшийся парень дрожал в напряжении, как натянутая струна.
Солдат, назначенный экзекутором, принес плеть. При виде ее у Игинката похолодело в животе. Это орудие наказания было сплетено из кожаных ремней и длиной намного превосходило ту плетку, которой некогда Илера Бельтед охаживала самого Игинката. Та плеть жалила как гадюка, а уж как будет эта… ну, как гюрза, наверное. Прежде чем начать порку, плеть специально продемонстрировали Редле, дабы знал, что его ждет. Парень в ужасе сжался и даже дрожать перестал.
Молчать ему, впрочем, оставалось недолго. Первый же удар вырвал из его уст сдавленный крик и заставил вдавиться шеей в удерживающую доску, второй, приложенный ниже, выбил почву у него из-под ног и заставил повиснуть на руках. Редле вначале еще пытался как-то сдерживаться, но стерпеть такую боль было явно выше его сил. Плеть просекала кожу при каждом ударе, и хотя экзекутор старался попадать по ягодицам, спине и задней поверхности бедер, кончик плети то и дело захлестывал на ребра или на бедра спереди. Даже эти кровавые следы, которые видел Игинкат, выглядели жутко, и он мог только представлять себе, на что походила сейчас спина наказуемого. Где-то на десятом ударе Редле утратил контроль над своим мочевым пузырем, потом перестал даже пытаться опереться ногами о землю в промежутках между ударами, напротив, как-то жалко поджимал нижние конечности в надежде, что хоть по ним не попадут. Но тем больше ударов доставалось его спине и заднице. Истошные крики наказуемого после каждого удара постепенно слились в непрерывный вой, который затем резко оборвался. Потерявший сознание Редле повис на руках, но его привели в чувство нашатырным спиртом и продолжили бичевать.
Когда был нанесен последний из назначенных сорока ударов и наказуемого отвязали, он не способен был уже стоять на ногах. Редлиса уложили на носилки и унесли в медсанчасть. Строй распустили и, поскольку до обеда еще оставалось свободное время, мальчишки разбрелись кто куда. Многие, и Игинкат в их числе, обследовали землю в том месте, где только что стоял Редле. Разворошенный песок был густо окрашен кровью.
Глава 12. Экзамены третьей ступени
За неделю до экзаменов Аранфед устроил курсантам последнюю проверку на болевую выносливость.
- Сегодня вы получите по восемьдесят розог, - заявил он перед началом тренировки, - а то некоторые из вас что-то слишком высоко о себе возомнили. Под розги ложатся - словно одолжение мне делают. Думаете, такими крутыми стали, что вас уже ничем не проймешь?! Сами же видели, как тут один засранец орал на весь лагерь! Ну, так сильно бить по вашему самолюбию я не собираюсь, вы этого не заслужили, но спесь я с вас все ж таки собью! Короче, терпите, сколько можете, оценивайте свои силы.
Услышав, сколько им предстоит сегодня вынести, мальчишки содрогнулись. Больше полусотни зараз им еще не доставалось, ну, за редким исключением. Игинката полгода назад один раз наказали шестьюдесятью розгами, он тогда еле на тренажере удержался. Нет, конечно, с тех пор он стал куда терпеливее, но число восемьдесят все равно страшило. А уж когда в связи с предстоящей экзекуцией вспоминают о злосчастном Редле… Тот после бичевания плетью целую неделю в лазарете отлеживался, и говорят, что это ему еще повезло. Вот если бы он тогда Итке насмерть зарезал, получил бы на десяток плетей больше и тогда бы уже ой как долго здоровье восстанавливал!.. Итке, говорят, тоже уже оклемался, кишки ему зашили, и воспаления не было, но все равно он еще слабый очень, и этот семестр для него, считай, потерян, придется осенью весь курс по новой проходить. Итке было жалко, но чем уж тут поможешь…
Отказавшись на скамье под розгами, Игинкат решил терпеть, пока в глазах от боли не потемнеет. Нет, он, конечно, не Итке, чтобы молчать до потери сознания, но сдаваться, пока есть хоть малейшие силы, было стыдно. Другие ребята тоже старались терпеть, во всяком случае, экзаменационные полсотни вынесли все. Потом для многих началась "неизведанная область ощущений", и то один, то другой стали подавать голос. Игинката прорвало на шестьдесят пятом ударе. Оставшиеся полтора десятка прошли как в тумане, под аккомпанемент многоголосого воя, но хотя бы с лавки не свалился, и то ладно.
Просечки, понятно, оказались у всех, и пришлось всей дружной командой плестись в медсанчасть, где еще выстаивать очередь, чтобы тебе их обработали. Салве постарался занять место рядом с Игинкатом и первым завел разговор:
- Тебе сколько вытерпеть удалось.
- Шестьдесят четыре.
- Неплохо. А мне вот только пятьдесят три… - вздохнул Салве. - Боюсь, это будет мой предел, если не получать больше нормы.
- Ну, тебе и этого хватит вполне.
- Тревожно как-то… результат-то почти на грани… Знаешь ведь, физическая форма имеет свойство меняться. Перенервничал слишком, слопал перед экзаменом что-то не то и потому ослабел, вот и результат у тебя уменьшился. Вот тебе точно нечего бояться при таком-то запасе.
- Зато у меня стрельба хромает, - нахмурился Игинкат. - И вот там уж точно раз на раз не приходится. Не хотелось бы провалиться из-за такой чуши…
- А ты соберись и верь в лучшее, - улыбнулся Салве. - Ты ж настоящий любимчик фортуны, Игинке. Вот скажи мне кто, что какой-то парень сумел за один год пройти три курса Агелы, я бы ни за что не поверил! А ты уже две ступени одолел без единого срыва, почему же на третьей должен споткнуться?
Игинкат готов был согласиться, что судьба действительно к нему благоволит. Но вдруг и у этого везения есть предел? Проверить это предстояло уже через неделю.
Последняя неделя перед экзаменами была занята облегченными тренировками. Нового ничего не осваивали и жил не рвали, больше старались отшлифовать технику.
Экзамены, как и на первых двух курсах, заняли два дня. В первый день сдавали стрельбу, скалолазание и панкратион, а во второй - болевую выносливость. Ну, это уж как обычно. Только на сей раз процедура обещала затянуться надолго и занять весь день, вместо торжественного обеда, соответственно, планировался торжественный ужин.
Первым, по плану, проходил экзамен по той дисциплине, которая требовала наименьших затрат физических сил и при этом наибольшей сосредоточенности, то есть по стрельбе. На завтраке Игинкату положительно кусок в рот не лез. Когда из взвод колонной по трое маршировал из столовой на стрельбище, мальчик чувствовал себя хуже, чем когда на тренировке забирался в ванну с крапивой. Получив в руки винтовку, он судорожно вцепился в нее, чтобы не дрожали пальцы, и тут явственно понял, что если срочно не справится с собой, то экзамен завалит как пить дать. Пришлось вспоминать все приемы самоуспокоения, которые он применял, когда лежал под розгами. Вроде помогло.
Стрельба, тем не менее, задалась не очень. Игинкат шел почти точно по графику экзаменационного норматива, отклоняясь от него то выше, то ниже. Это ужасно нервировало, особенно когда рядом Салве выбивал десятку за десяткой. Дружок явно боролся за звание лучшего стрелка взвода, а может, и всего курса, норматив он выполнил настолько играючи, что последний выстрел мог бы и не делать вообще. Игинкату же перед последней серией не хватало до норматива восьми очков. Достаточно влепить в семерку и все - позорный провал на первом же экзамене! Мальчик целился так тщательно, словно от этого зависела его жизнь. Когда осматривавший мишени офицер объявил его результат - девять очков - Игинкат ощутил такую эйфорию, что чуть в пляс не пустился. Все! Самый трудный для него норматив выполнен, пусть с запасом всего в одно очко, а уж в своих способностях сдать остальные дисциплины он даже и не сомневался.
Салве показал в стрельбе третий результат среди всех соревнующихся и был этим, кажется, даже не очень доволен. А двое парней не смогли выполнить норматив вообще. Они не плакали, чай, не маленькие уже, но не знали, куда деться от сочувствующих глаз. В двенадцать - тринадцать лет очень больно ощущать себя неудачником.
Со стрельбища курсанты повзводно двинулись в горы. Для сдачи норматива инструктора подобрали им не слишком сложную, но зато ни разу еще не покоренную ими скалу, и штурмовать ее надо было без страховки. Ребятам дали лишь время разглядеть будущую трассу, наметить для себя, где и за что цепляться, а дальше уже каждый сам выбирал себе маршрут.
Игинкату после успешного прохождения стрельбы хотелось летать, и этот эмоциональный подъем мог сыграть с ним злую шутку. Хотелось показать лучшее время, даже если для этого придется рисковать. В конце концов, он же уже взбирался на скалодром в "Акарисе", а там маршруты точно посложнее будут, чем на этой скале. Начал мальчик очень шустро и прошел уже больше половины дистанции, когда при переброске тела от одного выступа к другому у него внезапно сорвалась опорная нога. Мальчик повис на руках и потерял несколько драгоценных секунд, нащупывая ногами новые точки опоры, но зато этот предупредительный звоночек немного его отрезвил. Дальше Игинкат двигался чуть более осторожно и благополучно добрался до вершины. Инструктор, стоящий наверху, фиксировал время покорителей скалы, и результат Игинката долгое время оставался лучшим. Но в одном из взводов нашелся парень с руками длинными, как у обезьяны, который смог пройти маршрут и достаточно быстро, и без досадных срывов, он и отодвинул Игинката на второе место.
Глядя на успех этого длиннорукого, ребята, еще не прошедшие дистанцию, заметно расшевелились. Кое-кто явно вознамерился побить его рекорд, и это чуть не привело к трагедии. Один из наиболее прытких пацанов сорвался, причем, кажется, в том самом месте, где ранее оступился Игинкат, только в отличие от последнего на руках удержаться не сумел и хорошо что не слетел, а съехал вниз, цепляясь пальцами за все встречные неровности на скале, срывая ногти и корябая грудь и пузо о камни. Приземлился он, конечно, жестко и вдобавок к царапинам сломал себе левую лодыжку, но хоть жив остался. Несчастного отнесли в лагерь на носилках, а еще не сдавшие экзамен курсанты пыл свой явно поумерили. Результат Игинката так и остался в итоге вторым.