- Ей сломаешь, - весело отозвался Козырев. - Ненавижу Вронского, между прочим, с гимназии. Ляд с ней, с Анной, но зачем коня угробил? Хочешь быть жокеем - не разъедайся… Как вы думаете, кэп, скачки в суботу состоятся?
- Думаю нет, - сказал Арт. - Ни при каком раскладе. Бери яйца, Володя.
- Хотел бы я, кэп, как вы - жрать всякую дрянь и не набирать веса, - с некоторой завистью сказал Козырев, глядя, как Артем достает из пакета двойной чизбургер.
- Альпинизм сохранению фигуры способствует. Когда я вернулся с К-2, я мог снять джинсы, не расстегивая…
- Шамиль еще страшнее выглядел, - сказал Даничев. - Они у него держались, по-моему, на одном энтузиазме.
- Я бы сказал вам, господин прапорщик, на чем они держались. Но это будет нарушение субординации.
- Сказал бы еще тогда, - подколол Верещагин. - Вряд ли можно было упрекнуть тебя в том, что ты не умеешь держать язык за зубами.
- That's true, - согласился Шэм. - Надо было. Теперь поздно уже.
- Да, видок у тебя был… - покачал головой Даничев.
- А что это за история? - спросил Козырев.
- История жестокая, - Томилин почесал подбородок, который вечно выглядел небритым. - Сидим мы, значит, в штурмовом лагере - я и Князь - а Арт и унтер Сандыбеков выходят на штурм вершины. Часов в одиннадцать они на связи: есть вершина. Нам с Князем, понятное дело, тоже хочется, но пока штурмовая связка не вернулась, выходить нельзя. Значит, сидим и ждем. Ближе к трем видим обоих: идут по гребню, там были провешены перила… Дальше ты сам рассказывай. Что там у вас случилось?
- Перетерлась веревка, - спокойно сказал Верещагин. - Первым слетел я, вторым - Шэм. А там не вертикальная стена была, а такими ступеньками, с углом наклона, чтобы не соврать, градусов пятьдесят, и постепенно это все выполаживалось где-то до десяти градусов, и уже под таким уклоном площадочка длиной ярдов в сорок обрывается в пропасть. Тысяча футов вниз. И вот мы с Шэмом, связанные одной веревкой, считаем эти ступенечки, причем он считает головой.
- Челюстью, кэп, челюстью…
- А я думаю, успеем мы остановиться на этой площадочке внизу или так и проедем по ней до обрыва… А снег там плотный. Слежавшийся… И вот я скольжу, на ходу переворачиваюсь лицом вниз и зарубаюсь передними зубьями "кошек" и руками цепляюсь, как могу… Нога болит так, что сил нет, я ее сломал, когда падал, но как подумаешь про эти четыреста метров - упираешься и ею, жить-то хочется… Короче, не доехали мы до края, затормозили. Шэм лежит и не двигается. Я думаю - живой? А подползти посмотреть - сил нет. И тут унтер поднимает голову, выплевывает на снег кучку зубов и хрипит: "Сколько"? Я говорю: "Восемь". "Факимада, четыреста тичей!" - стонет Шэм и теряет сознание.
- Я этого не помню, - сказал Шэм. - По-моему, сэр, вы сочиняете. У меня и так с математикой плохо, а после такого падения все мозги были набекрень.
- А может, встали на место? - спросил Князь. - Ты вообще на редкость разумно действовал тогда. Я даже удивился.
Козырев не знал об одной шероховатости, которая была между Шэмом и Князем.
- Шамиль меня вытащил, - ответил Артем на незаданный вопрос. - Отдал свой ботинок, себе взял мой, треснувший… Его ботинок сработал как шина, так что он сумел впереть меня на гребень… А дальше мы ковырялись как-то, пока не подошли Князь и Том.
- Bы чертовы самоубийцы, - покачал головой Козырев.
- Кто бы говорил, - сказал Князь. - Смотрел я твою скачку на Кубок Крыма. Сколько ребер ты сломал, два?
- Одно. Два я сломал на Кубке Рождества.
- Бойцы вспоминают минувшие дни, - сказал Артем. - Твои яйца сварились, Володя. Шамиль, Сидорук, что там у нас в батальоне?
- Наших согнали на футбольное поле, где учебно-тренировочный комплекс…
- У советских поразительное пристрастие к спортивным сооружениям, - отметил Томилин.
- Их легко использовать и охранять, - пожал плечами Верещагин. - Это еще Пиночету нравилось. Главное - чтобы Новак сделал свое дело. Александру Владимировичу нужен будет тактический центр…
- А телевышка, судя по передачам, еще не занята, - заметил Козырев. - Они гоняются за фургонами ТВ-Мига, но не сообразили отключить трансляцию.
- Паршиво будет, если мы влезем туда как раз одновременно с ними. Или если они нас обгонят, - сказал Берлиани. - А техники? Ты думаешь, мы сами сможем запустить в эфир это дело?
- Техники…
Верещагина перебил звонок в дверь.
- Ага, это, кажется, они…
Арт метнулся в прихожую. Князь потихоньку достал свою "Беретту".
- Кто там?
- Простите, господа, мне нужен господин Верещагин. Это по поводу штурма южной стены Лхоцзе.
- И как же вы собираетесь штурмовать гору?
- Э-э… По восточному контрфорсу, - последовал ответ.
- Войдите, - Верещагин открыл замок.
На пороге стоял типичный керченский амбал (почему-то считалось, что самые здоровенные грузчики водятся в Керчи). Ростом под два метра и такого размаха в плечах, что Верещагин усомнился в возможностях своего дверного проема.
Как выяснилось, зря. Парень легко преодолел дверь, подал капитану лапищу, между пальцами которой была зажата офицерская книжка.
- Штабс-капитан Кашук, - детинушка продублировал голосом то, что было написано в книжке. - Батальон связи спецвойск ОСВАГ.
Верещагин вернул амбалу книжку и пожал протянутую ладонь.
Князь спрятал "пушку", остальные облегченно вздохнули.
- Капитан Верещагин, - представился хозяин квартиры. - Капитан Берлиани, штабс-капитан Хикс, прапорщик Даничев, подпоручик Козырев, поручик Томилин, младший унтер Сидорук, ефрейтор Миллер, унтер Сандыбеков.
- Очень приятно, господа. - Кашук умостился в кресло, которое до него занимал Верещагин. - Ну у вас и пароль. Ничего смешнее нельзя было придумать? Например, "У вас продается славянский шкаф"?
- Остроумно, - холодно сказал Верещагин.
- Вы получили кассету?
Верещагин пошуровал рукой в сумке, достал две запечатанные видеокассеты.
- "Empire Strikes Back", - удовлетворенно сказал Кашук. - А зачем вторая?
- Запасной вариант, - сказал Верещагин. - Для второй попытки, если у нас ничего не получится.
- А разве…
- Запас карман не тянет, господин штабс-капитан. К делу.
Кашук воздвигся во весь рост.
- Погодите, ваше благородие. Кажется, вы знаете больше меня…
- А вас это смущает?
- Смею вам заметить, что из всех присутствующих только я выполняю непосредственный приказ начальства. А вы все занимаетесь авантюрами.
Князь тоже поднялся. В ширину он не уступал ОСВАГовскому детинушке, хотя был на пол-головы короче.
- Чем бы мы ни занимались, господин Кашук, - когда Князь волновался, в его голосе прорезались кавказские интонации, - Мы тут соблюдаем воинскую субординацию. И подчиняемся капитану Верещагину. Поэтому не надо вести себя так, будто вы тут уполномочены руководить операцией. Вы - ценный, хотя и заменимый, технический специалист. Ваше сотрудничество играет большую, но не решающую роль.
- Осмелюсь добавить, - тихо сказал Верещагин (этот полушепот напоминал большинству присутствующих тихий шорох оползающего снега, который вот-вот перейдет в грохот лавины), - Что сейчас мы менее всего заинтересованы в слепых исполнителях приказа. Здесь будут действовать только сознательные добровольцы… Я все сказал. Перейдем к делу, или расходимся по домам?
- Как в восемнадцатом… - шепнул Даничев.
Да, подумал Верещагин, как в восемнадцатом. Бравые офицеры от безысходности лезут в бой и тянут за собой восторженных мальчиков, у которых офицерские погоны еще не успели залосниться на швах. Ну, точно как в восемнадцатом…
* * *
"Ужасы тоталитаризма" западный человек представляет себе убого. При слове "СССР" большинство европейцев и американцев начинают воображать многомиллионные лагеря за колючей проволокой, сырые застенки КГБ, оснащенные по последнему слову палаческой техники, многочисленные патрули на улицах и вездесущих стукачей, одетых в плащи и непременные шапки-ушанки.
Изображения этих же самых ужасов они требуют и от писателей - от Яна Флеминга до Эдуарда Тополя. В результате даже те щелкоперы, которые приехали из "отечества свободного" активно разводят в своих книгах "развесистую клюкву", которую западники поглощают с превеликим удовольствием, искренне веря, что это и есть русское национальное блюдо.
Даже те, кто активно сочувствует советскому народу, угнетенному правящей верхушкой, и представляет себе 1/6 суши более объемно, иногда впадают в оторопь при столкновении с некоторыми явлениями советской действительности.
Многие социологи, политологи и психологи, изучавшие события, которые имели место в Крыму 1980 года, по своей западной наивности потрясались: отчего последовал социальный взрыв, ведь крымцы были готовы к аншлюсу и представляли себе его последствия!
Так прогрессивный европеец или американец, везя в СССР нелегальную литературу, готов быть схваченным КГБ и подвергнуться самым жестоким истязаниям, но не готов обнаружить в своем общепитовском супе таракана.
Что ты мне рассказываешь про концлагеря и психбольницы? Обо всем этом подавляющее число населения не знает и знать не желает. С таинственным и ужасным КГБ сталкивался едва ли каждый сотый советский гражданин. А вот ты поживи двадцать лет на 18 м2 с женой, детьми и тещей, сортир общий на 12 комнат, ты постой с пяти утра в очереди за маслом - "не больше пачки в одни руки". Ты приди 22-го апреля на "субботник" и отработай полный рабочий день - "добровольно" и бесплатно. Бесплатно, парень, без кавычек, это не ошибка наборщицы! Ты усвой, наконец, что ПИВА НЕТ. Пива нет, понимаешь?
Не понимаешь? Ну, тогда ни хрена ты не знаешь об ужасах тоталитаризма, и нефига размахивать последним "Курьером" со статьей господина Лучникова.
… Крымские егеря, в принципе, были готовы к тому, что их повяжут - "интернируют", как они выразились. Более или менее они были готовы к тому, что офицеров изолируют и запрут на гауптвахте. Скорее менее, чем более, они были готовы к тому, что им не позволят под честное слово остаться в казармах, а сгонят на огороженную сеткой футбольную площадку. Почти не готовы они были к тому, что их не будут кормить в течение ближайших трех суток (поваров заперли вместе с ними, вольнонаемные поварихи так и не показывались из коттеджа, в который их увели советские десантники). И уж совсем они были не готовы к тому, что им не позволят удовлетворять одну из самых базовых человеческих потребностей в специально отведенном для этого месте. Проще говоря, им не позволят пройтись тридцать метров до сортира, устроенного в учебно-тренировочном комплексе, чтобы тренирующимся не пришлось бегать от жилого комплекса.
- Вас тут четыреста человек народу, - пояснил советский десантник унтеру Новаку, выдвинутому солдатско-унтерским составом в качестве парламентера. - А нас - сорок. Если каждого водить в сортир под конвоем, мы тут все ноги собьем.
В ответ на предложение отпускать всех под честное слово советский лейтенант только рассмеялся и посоветовал оправляться на месте.
Крымцы были возмущены не столько оскорбительной сутью предложения, сколько выказанным недоверием. Ведь никто из них не собирался бежать, они согласны были примириться с изоляцией на этом пятачке, огороженном сеткой, с отсутствием пищи, с пренебрежительным обращением… Но недоверие их обижало. Разве присоединение к СССР не было доброй волей Крыма? Разве крымские форсиз в целом и егеря в частности проявили при сдаче хоть малейшие признаки экстремизма и конфронтации? Они полностью доверились советским солдатам - почему же те не хотят доверять им?
Новак прикинул обстановку. Дренажные люки представлялись единственным выходом из положения, но дело осложнялось солнечной погодой и постоянно увеличивающейся температурой. Скоро здесь просто будет нечем дышать.
- Петр… - обратился кто-то к Новаку, - Они не могут так поступать…
- Когда они входили в Чехословакию, - осклабился унтер, - они пользовались для этих целей подъездами домов. Дренажная система, по-моему, все-таки лучше.
Прогнозы унтера оправдались. Через час над стадионом распространилась неописуемая вонь, и Новак, как ему было ни горько, внес в это свою лепту, ибо деваться было некуда. Он, правда, на минуту подумал о том, чтоб отлить на столбик ограды, в самой непосредственной близости от сапог советского солдата, но отказался от этой мысли.
Некоторым утешением крымцам могло послужить то, что советские солдаты тоже не особо комплексовали. В их распоряжении был, правда, учебно-тренировочный сортир, но, поскольку было жарко, большинство десантников в неимоверных количествах поглощали пиво, которое через некоторое время требовало выхода. Посадочных мест в сортире было шесть, а желающих воспользоваться услугами заведения - гораздо больше. В результате стены из ракушечника скоро украсились живописными (как двусмысленно звучит это слово в данном контексте!) потеками.
Новак сидел на горячем тартане, подстелив под себя куртку, и курил сигарету за сигаретой. Время от времени он окидывал поле взглядом и определял градус, до которого раскалилась людская масса. В тесноте, в жаре и вони эта масса довольно быстро приобрела характер критической. Под влиянием температуры шло броуновское движение умов. Новак криво улыбался: похоже, ротный прав. Еще немного - и они созреют. Как бы потом не пришлось сдерживать их, остужая самые горячие головы.
Его отделение гужевалось неподалеку. Четверо бывших караульных продолжало игру в кости, Вайль и Швыдкий слушали радио (тихонько, чтоб не привлечь внимания часовых), Вашуков лежал на спине и, похоже, спал, Ганжа и Искандаров принимали участие в оживленной дискуссии вокруг Идеи Общей Судьбы.
Новак еще раз окинул поле орлиным взглядом и углядел очаг начинающейся истерии. В руках товарищей по отделению Мясных и Меджиева бился рядовой Белоконь. Силовой захват и болевой захват не могли обездвижить и обеззвучить его полностью, так что он местами дергался и хрипел:
- Пустите, гады! Let me go, you bastards!
- Что случилось? - небрежно спросил Новак у коллеги, унтера Лейбовича.
- Этот кретин собирается лезть через забор и бежать в городок. Ему показалось, что он слышал там крик жены…
Сам Лейбович тоже держался несколько напряженно.
- А он соображает, что его просто застрелят?
- Он сейчас ничего не соображает…
Сквозь толпишку, сгустившуюся уже довольно плотно, продрался рядовой Масх Али с пластиковым пакетом, полным воды из фонтанчика (слава Богу, на футбольном поле была хотя бы вода!). Пакет был вылит на голову Белоконя и тот притих. Осторожно и медленно егеря разжали руки, Белоконь опустился на колени и разрыдался.
- Хватит реветь, придурок. - процедил Новак. - Не у одного тебя там баба.
- Ага, - прохрипел Белоконь. - Ты свою вывез!
- Потому что был чуть-чуть умнее тебя.
Новак оглядел всех собравшихся.
- Вот так и будем тут торчать, пока нас всех не погрузят в вагоны и не отправят в Союз, да? Или кто-то еще верит в сказочку про то, что советские солдаты возьмут нас в переподготовку?
Он швырнул окурок на землю и смачно растоптал.
- Я видел, как они ведут себя. В шестьдесят восьмом. Тогда я от них убежал. Но больше бегать не собираюсь.
- А что ты собираешься, Новак? - заорал Лейбович. - Что ты собираешься, такой умный? Ну-ка просвети нас!
- Не ори, Сол. Пока вы ссали в дренажную систему, я взял один квадрат резины и положил на один дренажный люк. Ближе краю. И сел на него. После темноты можно будет поднять решетку и попытаться выйти наружу.
Солдаты переглянулись. Дренажная система выходила на крутую стену под автобаном. Высота была метров пять, при известной сноровке можно легко спуститься и в темноте.
- Все не выберутся, - после полуминутного молчания заметил ефрейтор Валинецкий.
- А всем ли надо выбираться? - оскалился Новак. - Может, кому-то и здесь неплохо? Может, кто-то на все готов ради Общей Судьбы?
- Хватит трепаться, чертов чех! Что ты собираешься делать?
- Поднять своих "нафталинщиков". И если ты, чертов поляк, пойдешь со мной, у нас будут целых два отделения… Захватим оружейный склад и вдарим по здешнему конвою. А в это время остальные начнут холитуй здесь…
- С чего ты взял, что "нафталин" поднимется?
- Вечером прозвучит "Красный Пароль".
- Не засирай мне мозги! Кто его передаст?
- Капитан обещал мне, что вечером пройдет "Красный пароль".
- А как он это сделает? Он что, Господь Бог? - спросил какой-то рядовой из первой роты.
- Он - наш ротный, - ответил за Новака Искандаров. - Он сделает то, что обещал.
- Это война… - робко сказал кто-то из солдат.
- Война! - подтвердил Новак. - А ты думал, хрен собачий, что это пикник? A little party on а sunny day? Конечно, война. И нам придется воевать, если мы не хотим сгнить тут в своем дерьме… За каким шайтом вы записывались в армию, если не собирались воевать? Чтобы пощеголять в красивой форме?
- Офицеры, - напомнил Лейбович.
- Офицеры сейчас - мы. Ну, кто как? Или я бегу один?
- Не один, - Лейбович протянул ему руку. - Я вот что подумал: если "нафталинщики" откажутся идти, то и шут с ними. Мы прихватим парочку отделений отсюда и просто заберем у наших полуштатских оружие.