Я вошла в комнату и остановилась возле порога, не зная как начать с ним говорить. Сквалыга доктор сидел в старом кресле со стертой обивкой, из которой торчал во все стороны конский волос. Он сам выручил меня из неловкости, улыбнулся и пригласил:
- Садись, дочка.
Я немного удивилась такому обращению и опустилась напротив него на такое же потертое кресло.
- Ну, что столичный ферт, решил у меня остаться? - спросил он лишь только я села.
- Да, решил, - ответила я, не зная, в какой манере с ним разговаривать.
- И деньги передал? - продолжил он.
- Да, вот ровно сто рублей, - ответила я.
Доктор на деньги только посмотрел, но в руки не взял. Вместо этого, вдруг спросил:
- А ты, выходит, у них пленница?
Вопрос получился для меня таким неожиданным, что я только глупо заморгала.
- А как вы догадались?
- Не велика наука, - ворчливо ответил он. - Ты что, природная принцесса ездить с таким эскортом? Посмотри на себя, платье изношено, сапожки плохенькие. Так принцессы не одеваются. Да и с тем фертом все ясно. Вся его любовь у него же в панталонах и осталась. Я что, не понимаю, как молоденькой и красивой трудно от таких кобелей отбиваться!
- Ваша правда, доктор, я и правда арестантка, только сама не знаю, по какой причине.
- И причин бывает немного. Кто-нибудь придумал про тебя глупость, да сам и донес, кому следует. Или старой бабе дорогу перешла, а у нее знатная родня в столице. Вот все и завертелось.
- Не скажите, мне кажется, мое дело серьезнее. Меня уже несколько раз пытались убить. За выдуманные истории людей подушками не душат.
Старик внимательно на меня посмотрел и привычным, каким-то домашним, движением потеребил двумя пальцами свой большой мясистый нос, после чего сочувственно сказал:
- Вообще-то убить могут за что угодно, а то и просто так. Ладно, оставлю я твоего ферта лечиться от скуки, чтобы к тебе дорогой не приставал. Пусть все остальные думают, что у него холера и остерегаются лезть к тебе под юбку. А больше, прости, ничем помочь не смогу.
- Спасибо вам, - искренне поблагодарила я старого ворчуна. - Вот ваши деньги!
- Пустое, у меня свой пенсион есть, да и практика кое-какая. Оставь их себе, я не для себя, а для тебя их с ферта стребовал. У тебя, поди, нет ни полушки?
- Как вы догадались? - опять поразилась я.
- Проживешь с мое, сама такой же догадливой станешь. Тебе теперь себя беречь нужно. К масленице жди приплода. Ну, езжай с богом. Удачи тебе.
- Спасибо, вам доктор, - поблагодарила я и, чтобы он не заметил у меня слез на глазах, выбежала из комнаты.
Уже в карете, я вспомнила его странные слова о приплоде и сразу поняла, почему меня по утрам тошнит. Я ношу в себе ребенка!
Глава 4
Чем ближе мы подъезжали к Петербургу, тем тревожнее у меня становилось на душе. Да и мои спутники постепенно менялись, становились строже и суше. Даже славный человек Вяземский, смущаясь и стараясь не смотреть мне в глаза, как-то сказал, что мне следует задернуть шторы на окнах, а то, как бы ни случилось чего нехорошего. Я вынуждена была подчиниться и потеряла единственное доступное удовольствие - смотреть в окна кареты на Святую Русь.
А посмотреть было на что! Какие красивые церкви я видела в Москве, с золотыми куполами, белокаменными, небывалой высоты, колокольнями! А какая даль открывалась порой перед нами! Какие широкие полноводные реки мы миновали! Теперь за задернутыми шторами во время пути я больше спала, а потом на ночевках мучилась от бессонницы, размышляла о своей странной судьбе и тихо беседовала со своим будущим ребенком.
Петербургский тракт не в пример другим дорогам был гладок, как стол. Бывало, что едешь целый час, и каретное колесо не провалится ни в одну глубокую колдобину. Конечно, случалось всякое, как-то раз мы застряли на середине моста и полдня ждали, когда с окрестных деревень сгонят крестьян починить провалившийся настил Но такое случалось редко и в день мы проезжали по шестьдесят верст.
Сто рублей, полученные при посредстве старого доктора, пока оставались неразменными. Просить Вяземского заехать в мануфактурную лавку прикупить мне нижнюю одежду я стеснялась, а он, как и любой мужчина, о таких мелочах, необходимых каждой женщине, просто не думал. Только в небольшом селении со странным названием Комарово мне, наконец, удалось решить этот сложный вопрос.
Остановились мы в тот раз, в имении очередного родственника одного из моих конвоиров, вахмистра Левушки Вегнера. Имение было средней руки с одноэтажным домом и десятком служб на обширном дворе. Хозяин, обрусевший швед, в прошлом генерал-майор русской службы, получивший увечье при Измаиле, душевно обрадовался племяннику с товарищами и устроил званый вечер. Гуляли не по-шведски, а широко, по-русски. Кирасиры, как иногда случается с нашими мужчинами, крепко перепили.
Меня, как было принято, когда мы останавливались не на постоялых дворах, а в поместьях, поместили в отдельное помещение, гостевой домик, далеко отстоящий от барских покоев. По негласному соглашению с конвоирами, свободы моей никто не ограничивал, но и я не совершала ничего такого, что могло повредить им по службе.
То же было и в этот раз. Пока кирасиры праздновали, я помылась в бане, попросила у ключницы иголку с ниткой и села возле окна, сушить волосы и приводить в порядок свое многострадальное платье. Летний вечер, как бывает на севере, был долгий и светлый. Вся местная дворня обслуживала гуляющих господ, и в моей части двора не было видно ни одной живой души. Стесняться было некого, и я спокойно сидела возле самого окна и штопала прорешку на подоле.
Когда появился мой спаситель Евстигней, я не заметила. Он неслышно подкрался к окну, подскочил, зацепился руками за подоконник и легко вскарабкался наверх. От неожиданности я испугалась, вскрикнула и прикрыла голую грудь руками.
За то время, что мы добирались до столицы, я мельком видела его несколько раз за окнами, знала, что он следует за нами, наблюдает за мной, и почти перестала его стесняться. Однако после того случая, когда он защитил меня от убийцы, Евстигней со мной не разговаривал и не пытался как-то связаться.
- Господи, как ты меня напугал! - с упреком, воскликнула я, впрочем, тотчас успокаиваясь. - Разве можно так тихо подкрадываться!
- Простите, но мне нужно с вами переговорить, - ответил он, не скрываясь, глядя на мое обнаженное тело.
- Погодите, я только оденусь, - ответила я и повернулась к нему спиной, намереваясь накинуть платье.
- Пожалуйста, не нужно одеваться, - незнакомым, севшим голосом, но, тем не менее, проникновенно попросил он. - Мне так нравится на вас смотреть!
Я, честно говоря, просто не нашлась, что ему ответить! Хорошенькое дело, малознакомый человек просит вас сидеть перед ним совершенно голой! Правда, я не воспринимала Евстигнея как мужчину, да и видел он меня без одежды много раз, и, думаю, в самых разных ситуациях. Однако сразу соглашаться, я просто не могла и попыталась найти вескую причину для отказа.
- Я все-таки лучше оденусь, мне в таком виде будет неловко с вами разговаривать.
- Как вам будет угодно, - грустно сказал он. - Но если вы решитесь сделать мне приятное, то оставайтесь как есть…
- Хорошо, говорите, я вас слушаю, - закрывая тему разговора и оставив в покое свое платье сказала я.
В конце концов, пусть себе смотрит, если ему так нравится.
- Спасибо, - тихо поблагодарил он. - Вы скоро будете в Петербурге…
- Да, возможно, даже завтра к вечеру.
- Куда вас определят, я не знаю…
- Сначала повезут в Зимний дворец, а потом, скорее всего в Петропавловскую крепость, - предположила я. - Там самое место для такой страшной преступницы, как я!
- Это было бы лучше всего, у меня там много знакомых, и с вами будут обращаться, как вы того заслуживаете, - сказал он. - Но если хотите, я могу вам помочь бежать хоть сейчас!
- Нет, спасибо, бежать я просто не могу, тогда вместо меня в Сибирь пойдут все мои конвоиры.
- Я знаю, что вы благородны, и у вас прекрасная душа, - с чувством воскликнул он, в то же время, продолжая любоваться телом, - к тому же всю жизнь скрываться невозможно, Россия слишком маленькая страна для беглых преступников.
- Пусть все остается, как есть, я не сделала ничего плохого и мне нечего бояться! - ответила я, без особой уверенности в голосе.
- Если бы от власти страдали только преступники, - задумчиво сказал он, - к сожалению, у нас больше всего достается именно невинным людям. Но вас, я надеюсь, это не коснется. Всегда знайте, я рядом и в трудную минуту смогу помочь.
- Спасибо. Вы все это делаете во имя любви? - осмелилась спросить я.
- Отчасти. Но мне мое чувство к вам очень помогает. Знаете, у вас необыкновенно красивая форма груди, я, когда любуюсь вами, наслаждаюсь гармонией линий.
Я благодарно кивнула и, будто машинально, прикрылась руками, но вслух ничего не сказала. Только подумала, что комплимент "гармония линий" в устах то ли беглого крепостного крестьянина, то ли ловкого вора дворовой девушке звучит довольно необычно. Он тоже молчал, продолжая пристально меня рассматривать, словно любовался не живым человеком, а каменным изваянием.
- Женская красота слишком скоротечна, - грустно сказала я. - Боюсь, что скоро смотреть будет просто не на что.
Он, не слушая, кивнул головой и опустил взгляд ниже груди. Мне стало стыдно такого откровенного изучения моей плоти, и я поспешила перевести разговор на другую тему.
- Значит, вы пришли только затем, чтобы сказать, что будете мне помогать?
- Да, конечно, - как мне показалось, машинально ответил он, потом оживился и сказал совсем другим тоном. - Простите, я задумался. Нет, мне нужно было вас предупредить, что я могу менять свою внешность и представать в разных обличиях. Но, думаю, что в любом виде вы меня легко узнаете, я намеренно всегда остаюсь точно такого же роста, как и сейчас.
- А что, вы можете менять не только внешность, но и рост? - удивилась я.
- Конечно, я могу сделаться много выше, если встану на ходули, - засмеялся он. - Но, знаете ли, мне гораздо удобнее существовать именно таким, не очень высоким человеком, - добавил он.
- Наверно небольшой рост помогает в вашей воровской профессии? - подсказала я.
- Воровской профессии? - удивленно переспросил он. - А, вот вы о чем! Знаете ли, вообще-то, я ворую крайне редко, и только по большой нужде. Мне больше по сердцу другие острые ощущения.
Евстигней замолчал, и мне осталось только его спросить, с какой планеты он сюда свалился. Понятно, я этого не спросила, а задала самый женский вопрос:
- Вам нравится на меня только смотреть?
Он ответил не сразу, и, начав говорить, даже немного смешался:
- Я могу быть близок с женщинами, но мне больше нравится ими, то есть вами, любоваться. Ну, может быть в мыслях, я и мечтаю о чем-то другом, - он не договорил, отвернулся и, словно оправдываясь, объяснил. - В жизни почему-то все происходит грубее и примитивнее, чем в грезах.
Я, честно говоря, его не очень поняла. Какой смысл мечтать об идеале. Мне кажется, настоящая жизнь много интересней, чем пустые грезы.
- Вам нравятся яркие, живые сны? - так и не подняв глаз, спросил Евстигней.
- Не знаю, мне редко снится что-то необычное. Может быть только последнее время, - сказала я и, догадавшись к чему он клонит, замолчала.
Необычное, вернее будет сказать, нереальные любовные приключения снились мне только тогда, когда Евстигней был где-то рядом и подглядывал за мной. Сгоряча я чуть не спросила, не его ли это затея, но удержалась. Если он сознается, то наши отношения станут другими, а мне этого не хотелось.
- Да, конечно, сны нам редко бывают подвластны, - грустно сказал он и тут же заторопился. - Ну, мне пора. Может быть, вам что-нибудь нужно?
- Да и очень многое, - с тайной надеждой ответила я. - У меня ведь нет ничего, кроме гребешка. Сами посмотрите, как я вынуждена ходить. А что будет, когда совсем износится платье? У меня даже нет простой ночной рубашки!
- Я об этом как-то не думал, - сознался он.
Дай вам волю, так вы бы нас, женщин, держали исключительно в постели голыми, в крайнем случае, в переднике возле плиты на кухне, подумала я.
- Может быть, вам что-нибудь нужно украсть? Вы скажите, я мигом, - предложил он.
- Ничего не нужно красть, у меня есть деньги, я могу все, что надо, купить, но как попасть в мануфактурную лавку, я не знаю!
- Тогда почему вы просто не пойдете на торг и не купите все, что вам нужно? - удивился он.
- Потому что я под арестом! - сердито ответила я.
- Сейчас все ваши конвоиры пьяны, я сам видел, давайте сходим вместе, я вас с удовольствием провожу. Кто вас среди ночи хватится?
Мужская тупость нас женщин иногда доводит до полного исступления.
- Именно сейчас, среди ночи, самое время ходить по лавкам! Они же все закрыты! Кто же по ночам торгует?! - возмутилась я.
Евстигней задумался, потом предложил:
- Давайте, я утром куплю все, что скажете, а потом как-нибудь вам передам.
Пожалуй, это был единственный выход. Однако, представляя, как мужчины умеют покупать женскую одежду, спросила:
- А вы сможете?
- Конечно, смогу, купить - дело нехитрое.
Я так не думала, но выхода у меня не было и пришлось согласиться. Я подробно рассказала, что мне нужно, дала ему деньги, и мы распрощались. Евстигней соскочил с подоконника и как будто растаял в ночных сумерках. В предвкушении будущих радостей я даже не докончила шитье и легла спать.
Утром, когда я проснулась, узелок с обновами лежал возле моей кровати.
Я вскочила и начала рассматривать, что он мне купил. Мой маленький поклонник не обманул - покупки оказались для него делом не хитрым. Он купил в точности все, что я просила. Единственная неточность состояла в том, что он почему-то ориентировался не на мой, а на свой рост. Пытаясь надеть на себя сарафан, потом рубаху, я чуть не заплакала от огорчения.
Когда я застряла головой в узкой прорези рубахи, из окна послышался знакомый голос. Евстигней был доволен и едва ли не горд собой:
- Ну, вот видите, все купил, как и обещал!
- Спасибо, только лучше оставьте это себе! - в сердцах ответила я, уже окончательно переставая обращать внимание на то, в каком виде я все время предстаю перед ним.
Похоже, до него дошло, что с одеждой что-то не так, и когда я с трудом, освободила голову от рубашки, он, от греха подальше, спрыгнул с подоконника во двор и оттуда повинно сказал:
- Ничего страшного, я сейчас схожу и все поменяю. А лучше, давайте пойдем в лавку вместе, чтобы сто раз попусту не бегать.
- А как же арест! - окончательно рассердилась я. - Что, если меня хватятся и подумают, что я убежала?
- Ну и что, арестуют снова и все дела. Да и кто вас хватится, после вчерашнего ужина еще все спят, если мы поторопимся - вполне успеем.
- А где здесь лавка? - не в силах устоять против искушения, спросила я.
- Недалеко, в селе, минут за десять дойдем.
- Кто же открывает торговлю на рассвете? - усомнилась я.
- Здесь, в Комарово, люди встают очень рано, - лукаво ответил он.
Мне так хотелось, наконец, обрести подходящую одежду, что я не устояла.
- Ладно, пошли. Подождите минутку, я сейчас буду готова.
Надев платье и сапожки, я связала в узелок неудачные обновы, вылезла из окна и следом за Евстигнеем побежала к ограде. Мы пролезли сквозь щель в частоколе и направились к недалеким от усадьбы крестьянским избам. Было еще совсем рано, село только просыпалось, и я удивилась, почему в такое время уже открыта лавка.
Мы вышли на сельскую дорогу и, обогнав стадо коров, быстро пошли к центру. Село оказалось не из бедных с хорошими избами и аккуратными изгородями. Во всем чувствовался немецкий порядок. Когда мы подошли к лавке там, несмотря на раннее время, толпилось довольно много народа.
- Что это они здесь делают? - спросила я Евстигнея.
- Думали, что начался пожар, - хладнокровно объяснил он. - Кто-то ударил в набат вот все и сбежались.
Мне стало понятно, как он в такую рань сумел купить мне одежду. Мы прошли сквозь толпу крестьян, и вошли в лавку. Заспанный хозяин узнал Евстигнея, без интереса посмотрел на меня и начал ругать баловников, зря разбудивших ни свет, ни заря все село. Договориться с ним оказалось несложно. Я вернула неподходящие вещи, подобрала себе рубашку, сарафан и кое какие мелочи, расплатилась и спустя час мы уже вернулись назад, в имение. Когда я тем же путем, что ушла, через окно забралась в свою комнату, из моих стражей еще никто не успел даже проснуться.
Нехитрая история моего короткого побега не стоила бы того, чтобы о ней рассказывать, но в то утро я запаслась самым лучшим оружием против всех напрасных обвинений, к тому же это был последний день моей относительной свободы. К вечеру мы уже въехали в Петербург, и скоро я стала настоящей пленницей.
Города не видела. Только слышала, как окованные железом колеса и стальные подковы лошадей гулко стучат по брусчатке столичных улиц. Я, сжавшись в комочек, сидела в темной карете, с плотно зашторенными окнами и трусила.
Вяземский еще во время дневного кормления лошадей сказал, что ему предписано привезти меня в Зимний дворец. Мои спутники наперебой старались оказывать мне знаки внимания и хоть как-то ободрить. Я видела, что все меня жалеют и хотят помочь, но никто не знает, что нужно для этого сделать. Потом я простилась со всеми поочередно и села в карету. Больше встретиться со своими вынужденными тюремщиками мне не довелось.
Мы долго ехали по мощеным улицам, потом четверть часа стояли на месте, как я догадалась, перед какими-то воротами, въехали во двор и, наконец, окончательно остановились. За стенками кареты была слышна чья-то негромкая речь. Потом я услышала, как Вяземский отдал команду, и лошади моих кирасиров зазвенели копытами по каменной мостовой.
После этого довольно долго ничего не происходило. Я вслушивалась в незнакомые звуки, но там, в дворцовом подворье, судя по всему, текла обычная ночная жизнь.
Мой приезд не вызвал ни у кого никакого интереса. Я попыталась ловить мысли окружающих. Какой-то, оказавшийся неподалеку человек, скорее всего часовой, лениво отметил про себя, что в карете привезли какого-то преступника и начал вспоминать о недавнем свидании с женщиной. Он мысленно корил ее за плохой прием, скаредность и подозревал в неверности.
Прошло никак не меньше часа, когда, наконец, открылась дверца кареты и в нее заглянула полная старуха в ватном салопе и оборчатом парчовом чепце. Она была со свечой в руке. Всунув ее внутрь кареты, она подслеповато уставилась на меня, осветила лицо и велела выйти наружу. Я молча повиновалась.
Была поздняя ночь. Старухе хотелось спать, и она сетовала, что еще за докука свалилась ей на голову и как бы скорее от меня отделаться. Я вышла, встала на каменную брусчатку двора и осмотрелась, куда забросила меня судьба. Карета стояла в каком-то дворовом закутке, со всех сторон огороженном стенами кирпичного здания с красивыми окнами.
- Ну, что встала столбом, нечего глазами зыркать, - рассердилась старуха, - еще будет тебе время наглядеться!