- Так это вы его!? Ножом в спину? - эта печальная новость так удивила Ивана Николаевича, что он больше минуты не мог произнести ни слова. Он, не моргая смотрел на меня все более темнеющим взором. Я уже решила, что он начал меня бояться, и я перестал его интересовать как женщина, как вдруг Татищев, бросился с дивана на пол кареты и припал лицом в мои колени.
- Алевтина Сергеевна! - зашептал он, обжигая сквозь тонкое платье мне бедра своим горячим дыханием. - Умоляю, будьте моей!
- Господь с вами, Иван Николаевич! О чем вы таком меня просите, - быстро ответила я, пытаясь оторвать его пылающие губы от своих чресл. - Я замужем!
- Это мне все равно, меня это не остановит! - продолжал он лихорадочно, говорить, не отпуская моих ног. - Я хочу вас и немедленно!
Я слишком растерялась от такого внезапного, горячего натиска, что едва успевала устранять его руки из-под своей юбки.
- Иван Николаевич, голубчик, полноте, - шептала я, машинально, гладя свободной рукой его короткие кудри. - Сейчас к нам кто-нибудь заглянет в карету и обоим будет большой конфуз!
- Ах, пусть, пусть, я вас люблю, и мне ровно ничего не значит людская молва! - горячо говорил он, продолжая терзать мое единственное платье.
Хорошенькое дело, подумала я, изнемогая от его притязаний, ему ничего не значит молва! А мне-то что делать!
- Оставьте меня, Иван Николаевич! - уже умоляла я. - Что вы делаете! Вам туда нельзя, я замужем!
Однако он так обезумел от страсти, что ничего не хотел слушать. Мне оставалось только позвать на помощь, но я не успела этого сделать. В карету, свесившись с лошади, вдруг, заглянул штабс-ротмистр Вяземский.
- Иван Николаевич, - позвал он Татищева и крайне удивился, не обнаружив того на привычном месте.
- Алевтина Сергеевна! Где же Иван Николаевич? - растеряно, спросил он. - Неужто мы его забыли в имении?
Ах, что была его растерянность рядом с моей! Меня просто сковал ужас перед грядущим позором! Я даже на мгновение потеряла голос! Однако сумела отвлечься от истомы и ответила, как мне показалось, безо всякого волнения в голосе.
- Иван Николаевич заболел!
- Как заболел?! - вскричал Денис Александрович. - Он же с утра был совсем здоров!
- Только что заболел, я даже не успела вас окликнуть, - ответила я. - Вдруг взял и упал с дивана!
Вяземский встревожился и попытался засунуть голову в небольшое окно несущейся кареты. Однако его конь дернулся, и он крепко ударился затылком о раму.
- Будь ты проклят, иди ровнее! - закричал он на него и исчез из моих глаз.
- Иван Николаевич, прекратите и немедленно меня отпустите, и перестаньте раздвигать мне ноги, вы мне наделаете синяков! - взмолилась я. - Ах, господи, что же нам теперь делать!
Увы, флигель-адъютант как раз в те мгновения пребывал в таком состоянии, что ничем не мог мне помочь. Мне самой пришлось выдумывать, как выйти из пикантной ситуации. Торопливая мысль назвать Татищева больным показалось мне удачной и единственно правильной. Ей я и решила держаться.
Между тем штабс-ротмистр, наконец, справился со своей лошадью и вновь появился в окошке.
- Алевтина Сергеевна, ну как он? Вам нужна помощь? Может быть, остановить карету?
- Кажется, ему немного лучше, - успокоила я Вяземского. - Пока Ивана Николаевича беспокоить не стоит, я его поддержу.
- Вот не было печали! - воскликнул Денис Александрович. - Сначала Ломакин, теперь Татищев! А что с ним такое?
- Думаю, что это на нервной почве, - ответила я, не заботясь, знает ли Вяземский такие слова. - Скоро какая-нибудь деревня?
- Думаю, что через час будем в Зарайске, - ответил он, - может там найдется какой-нибудь лекарь!
- Это было бы чудесно, - ответила я и невольно дрогнула голосом.
С флигель-адъютантом в тот момент что-то случилось, он застонал, начал дрожать и крепко сжимать мне бедра. Хорошо, хоть штабс-ротмистру надоело скакать в неудобной позе, и он исчез из окна.
Спустя минуту Татищев успокоился и спросил виноватым голосом.
- Алевтина Сергеевна, я не сделал вам больно?
- Пустое, - ответила я, поправляя на коленях платье, - главное, что теперь мы скажем, когда приедем в Зарайск?
- Кому скажем? - не понял он.
- Вы что, ничего не помните? - удивилась я.
- Нет, а что случилось? - спросил он, пытаясь встать с колен.
- Вяземский застал нас, вернее вас, в этой позе и я сказала ему, что вы внезапно заболели!
- Что вы такое говорите! - вскричал Татищев, потом окончательно смутился и тихо произнес. - Ах, какой стыд, что же нам теперь делать!
- Лучше оставайтесь там, где теперь, - ответила я, и опять прижала его голову к своим коленям. - Может это и к лучшему, вот вам повод избавиться от ужасного приказа! Скажете, что разом потеряли память, а Денис Александрович это подтвердит. Он в полной уверенности, что с вами приключилась тяжелая болезнь!
- Но я же совершенно здоров, даже напротив! - вскричал он и сквозь платье поцеловал мои ноги. - Я еще никогда не был так счастлив!
- Иван Николаевич, оставьте вы говорить о своих чувствах, - строго остановила я его. - Не забывайте, что я замужем!
- Да, да, конечно, - тотчас, с восторгом, согласился он, впрочем, продолжая меня целовать, - вы чудная, я так благодарен, что вы меня не оттолкнули!
- О чем вы таком толкуете! - удивилась я. - Между нами ничего такого не было!
- Да, я согласен! - зашептал он. - Но, какая же у вас нежная кожа!
Карета, между тем, неслась, громко стуча колесами и мягко качаясь на рессорах. В окошко врывался легкий ласковый ветерок и студил мое разгоряченное лицо. Иван Николаевич, кажется, совсем освоился у меня в ногах. Когда к нам заглядывал встревоженный Вяземский, он вполне натурально стонал.
- Скоро уже будет Зарайск? - каждый раз спрашивала я штабс-ротмистра, сама теряясь от лихорадочного возбуждения, которым заразилась от Татищева.
- Потерпите, голубушка, - отвечал он. - Дай бог, скоро доедем!
Легко ему было так говорить! Не он же имел между своих ног такого необузданного поклонника!
- Иван Николаевич, голубчик, успокойтесь, - молила я Татищева, когда он становился совсем нескромным. - Держите голову на коленях, и ни о чем таком не думайте!
- Ах, Алевтина Сергеевна, - шептал он, целуя мои и так растерзанные ноги, - давайте бежим в Сибирь!
- Глупости, что нам делать в Сибири, - отказывалась я, - лучше вы, как выздоровеете, и у меня все образуется, вернетесь в Петербург и введете меня в свет!
- Уже видна зарайская колокольня, - крикнул мне в окно Вяземский, - потерпите еще чуток, скоро приедем!
- Все, все, - сказала я Ивану Николаевичу, - вот вам платок, вытрете лицо. Посмотрите, какой вы красный и потный. Нам нужно придумать какая у вас болезнь.
- Это пустое, - отвечал он опять прерывистым голосом, - я никогда не оставлю вас!
- А вы вспомните о своей маркизе, - не удержалась я от ехидной шпильки, - сразу меня и забудете!
- За что вы меня так казните, жестокая! - воскликнул он, опять сжимая мои бедра и беззастенчиво что-то ища у меня под платьем. - Я о ней уже и думать забыл!
В этот момент карета остановилась. Иван Николаевич вздрогнул и отстранился от меня. Он даже хотел вновь вернуться на свое место, но я ему не дала.
- Что вы делаете, сидите, как сидели, - прошептала я, - а когда вас будут выносить, делайте вид, что находитесь без памяти!
- А что мне говорить, когда будто бы я очнусь? - торопливо спросил он.
- Скажете, что потеряли память и не знаете, что с вами случилось. Если здесь отыщется доктор, он сам придумает вам болезнь. Мой муж отменный лекарь и я тоже немного понимаю в медицине!
Едва я договорила, как в окошке появилось обветренное лицо Вяземского.
- Слава богу, все устраивается, - успокоил он меня, - здесь на покое проживает отставной военный лекарь, он и попользует Ивана Николаевича. Скоро уже приедем. Каков он? - заботливо спросил он, глядя на застывшего в неудобной позе Ивана Николаевича.
- Без памяти, - ответила я, - но пока жив. Будем уповать на Всевышнего.
- Надо же, какая беда, - посетовал штабс-ротмистр. - Сперва Иоаким Прокопович помер, теперь вот Иван Николаевич. Но, даст бог, все образуется.
Он исчез из окна, крикнул кучеру погонять, и карета вновь тронулась. Не успели мы остаться одни, как Татищев поднял голову с дивана и тревожно воскликнул:
- Слышали, здесь есть настоящий лекарь, что если он поймет, что я здоров?
- Тогда дадите ему денег, и он будет вас лечить до второго пришествия!
Мы оба понимали, что до момента расставания остались считанные мгновения, и флигель-адъютант на прощание заключил меня в свои объятия. Я не хотела ничего такого, но по женской доброте не смогла отказать ему в такой малости.
- Ну, все, все, - сказала я, отстраняя его от себя и поправляя платье и прическу, - осторожнее, нас могут увидеть!
Иван Николаевич тяжело вздохнул, отпустил меня, и принял свою прежнюю безжизненную позу. Сделал он это вовремя. В этот момент лошади остановились, и снаружи послышался громкий голос Вяземского, зовущего лекаря. Я выглянула в окно. Весь наш поезд остановился посередине улицы какого-то небольшого города. Вяземский уже оказался возле крепких, высоких ворот и стучал в них каблуком сапога. Со всех сторон полюбоваться на блестящих кирасиров сбегались местные жители. Те неспешно покидали седла, делая вид, что ничуть не интересуются восторгом любопытных горожан.
- Чего там? - с тревогой спросил меня Иван Николаевич.
- Частный дом, - ответила я, - пока оттуда никто не выходит.
Однако словно подслушав мои слова, отворилась тесовая калитка. Из нее к штабс-ротмистру, вышел старый грузный человек с нечесаными космами седых волос, большим вислым носом и с усами, в черных подусниках. Был он по виду в весьма преклонных летах и с трубкой в руке.
Разговора его с Вяземским я не слышала, но по тому, как они, поздоровавшись и перекинувшись несколькими словами, оба посмотрели в сторону кареты, догадаться, о чем там речь, не составляло труда.
Старый человек, как я поняла, и был тот самый отставной лекарь. Мне показалось, что он не сразу согласился взять на свое попечение знатного больного, но Денис Александрович горячо его убеждал и он, в конце концов, утвердительно кивнул головой.
Теперь наступал самый ответственный момент, о чем я и предупредила Татищева. Иван Николаевич разволновался и опять изобразил хладное тело. Вяземский уже позвал четверых кирасиров и те подошли к карете.
- Осторожно, он без памяти, - предупредила я, когда отворилась дверца, и в ней показались молодые любопытные лица.
- Вы двое, берите Ивана Николаевича за руки и плечи, а вы за ноги, - распределил своих воинов штабс-ротмистр.
Татищева начали осторожно вынимать из кареты. Он совсем расслабился и, мне показалось, даже перестал дышать. Наконец, его вытащили. Зрители все возрастающей кучей столпились вокруг бездыханного тела. И тут кто-то из наших кирасиров, воскликнул:
- Посмотрите, это что у него!
Недоумевая, что может означать этот возглас, я сама выглянула наружу. Ивана Николаевича держали на руках четыре человека и, все кто тут был, рассматривали его светлые из тонкого сукна панталоны. Они почему-то совсем промокли на самом заметном месте.
Я с первого взгляда не поняла, что собственно, с ним случилось, и сначала подумала, что это он так сильно вспотел. Однако по здравому размышлению поняла, что так одним местом вспотеть невозможно. Впрочем, понять, что с ним на самом деле произошло, я так и не успела. Один из кирасиров, испугано воскликнул:
- У Татищева - холера!
Почему у Ивана Николаевича панталоны сыры впереди, а не сзади, как было бы, заболей он холерой, кирасир не объяснил. Однако страшное слово так напутало зрителей, что все дружно начали пятиться, а после бросились, куда глаза глядят. На месте остались только носильщики, Вяземский, я и подошедший доктор.
Он не спеша, приблизился к замершему на месте секстету, внимательно посмотрел на больного, зачем-то хитро глянул на меня и велел нести флигель-адъютанта в дом. Напуганные кавалеристы торопливо выполнили приказ и понесли больного вперед ногами. Следом за ними, слегка отставая, шел, задумчиво покусывая ус, штабс-ротмистр. Одна я осталась на месте и, укрывшись в карете, вытерла вспотевшие от волнения руки и лицо. Теперь оставалось только ждать, раскроется ли наш обман.
- Алевтина Сергеевна, - окликнул меня вернувшийся спустя пару минут Вяземский, - доктор говорит, что на холеру подозрение есть, но может быть это и не холера. Вы не волнуйтесь, даст бог, еще все и обойдется!
Я слушала его только вполуха, проверяя, о чем он думает на самом деле. Увы, Денис Александрович пребывал в полной уверенности, что Иван Николаевич действительно заболел смертельной болезнью и сочувствовал, что от него могла заразиться я.
Между тем из докторского подворья вышли задумчивые носильщики и сразу же отправились к своим лошадям. Напуганные зрители наблюдали за страшным местом с почтительного расстояния. Вяземский все так же кусал ус и смотрел, как кирасиры садятся в седла, не зная, что делать дальше. Сразу же приказать кучеру трогать, ему было неловко, как и стоять на месте, ожидая непонятно чего. Впрочем, скоро, дело нашлось хотя бы для меня. Из докторских ворот выскочил кудлатый, похожий на старика мальчишка и, подбежав к карете, передал мне просьбу больного навестить его на одре печали.
Он так и сказал:
- Господин, которого привезли, просит даму навестить его на одре печали.
Вяземский почти с ужасом посмотрел на меня и тихо сказал:
- Если вы боитесь заразы, вам лучше туда не ходить. Думаю, бедному Ивану Николаевичу теперь уже никто не поможет!
- Ах, любезный, Денис Александрович, - ответила я, медленно спускаясь по короткой каретной лесенке, - я никогда себе не прощу, если не проявлю христианское милосердие и не утешу нашего страдальца!
- Голубушка! - прослезился штабс-ротмистр. - Вы воистину благородная женщина!
- Пойдем, покажешь мне дорогу, - попросила я кудлатого отрока и с высоко поднятой головой пошла навстречу опасности.
Отставной военный лекарь жил в изрядном, дворянской постройки, доме, прячущемся за высоким купеческим забором. Не успели мы войти в калитку, как мне под ноги с лаем бросилась мелкая собачонка. Мальчишка ловко пнул ее ногой, и она с визгом убежала куда-то за дом. Мы прошли пустой двор с кучками свежего конского навоза и поднялись на высокое крыльцо.
- Когда я выросту, буду, как дедушка, офицером, - сообщил мне по пути провожатый, - и заведу себе настоящую псарню!
Я молча кивнула. В тот момент мне было не до детей и собак.
- Проходите сюда, - пригласил мальчик, а сам, искоса на меня глянув, подумал, что я красивая тетка, жаль только, очень старая.
Мы прошли скромно обставленную залу, и подошли к одной из четырех выходивших в нее дверей. Мальчик ее открыл, пропустил меня вперед, а сам остался за порогом.
- Дедушка, я привел, как вы наказали, красивую даму, - чинно сказал внук лекаря и притворил за мной дверь.
Я огляделась. Комната была большая, в два окна. "Одр печали" или попросту кровать стояла возле стены. На ней, поверх одеяла, лежал все еще одетый Татищев, а возле него на стуле сидел грузный старик-лекарь.
- А вот и наша красавица, - сказал он, рассматривая меня смеющимися глазами. - Как видите, живая и здоровая! Вы тут пока посекретничайте, а я отлучусь по неотложным делам.
Не успел доктор выйти из комнаты, как Иван Николаевич вскочил со своего одра и бросился ко мне. Я едва успела выставить вперед руки, чтобы он не задушил меня в объятиях.
- Полно, полно, что вы, Иван Николаевич, делаете, отпустите меня, бога ради, сюда в любую минуту могут войти, - увещевала я его, подталкивая назад к постели. - Все думают, что вы опасно больны.
- Я все слышал, - криво улыбнулся флигель-адъютант, - странные люди, с чего они решили, что у меня холера!
- Напротив, это нам на руку, вы останетесь здесь, проживете несколько дней, и никто не посмеет вас ни в чем обвинить!
- Боюсь, что не все так просто. Доктор все сразу понял. Он хочет за молчание пятьдесят рублей и еще столько же за постой. Мне кажется это просто грабеж на большой дороге!
- Так в чем же дело? У вас что, нет таких денег?
- Есть, но как-то не хочется платить неизвестно за что, - скривился Татищев, - Отдать сто рублей только за то, чтобы пожить в такой дыре!
- Тогда скажите, что уже выздоровели и поедемте дальше. Попадите под гнев императора, опозорьте меня, - предложила я, выразительно посмотрев на его несвежие панталоны.
- Ах, это простая случайность, такой конфуз приключился со мной впервые в жизни и исключительно от избытка чувств. Как только я представляю, как вы с кинжалом в руке подкрадываетесь к полицейскому, заносите над ним руку, со мной происходит… Да вот, сами взгляните, - указал он рукой на свои панталоны, - происходит непонятно что!
Конечно, никуда я смотреть не стала и специально отвела от него взгляд. Вместо этого спросила:
- Так что вы решили, поедете дальше или остаетесь?
Он задумался и опять, как бы невзначай, попытался прикоснуться ко мне, но я была начеку и вовремя отступила.
- Видать придется остаться, - грустно ответил он. - Хотя меня больше печалит не потеря денег, а необходимость разлучиться с вами. - Доктор почему-то хочет, чтобы разочлись с ним вы, а не я. Не сочтите за труд передать ему деньги.
- Ну что же, этот труд невелик, - ответила я.
Флигель-адъютант, тяжело вздыхая, вынул из кармана сюртука портмоне, раскрыл его и вынул бумажные деньги. Я посмотрела на ассигнации и сразу узнала в них двести сорок рублей некогда принадлежавшие покойному надворному советнику Ломакину. Я видела их, когда после его смерти искала в вещах гребень привести свою прическу в порядок.
- Вот, извольте, - сказал Татищев, передавая мне оговоренную сумму.
- Мне сдается, я уже видела эти ассигнации у Ломакина, - задумчиво сказала я, принимая деньги.
- У какого еще Ломакина? - очень натурально удивился флигель-адъютант. - У того, который умер?
- Именно у него.
- Это вам, Алевтина Сергеевна, просто мерещится! Ассигнации все на одно лицо. Я их вожу с собой еще с самого Петербурга! А получил их в ссудной лавке у Ивана Спиридонова. Про него можете спросить кого угодно, его на Невской стороне всякая собака знает!
- Может быть, может быть, - неуверенно согласилась я, узнавая на десятирублевке знакомое чернильное пятнышко.
Мое странное подозрение немного омрачило наше расставание. Иван Николаевич как-то сник и уже без прежнего пыла говорил о своих чувствах.
- Пожалуй, мне пора, - сказала я, когда его горячие излияния вперемежку с ссудной лавкой процентщика Спиридонова начали иссякать. - Денис Александрович, наверное, совсем извелся. Все ведь думают, что у вас холера.
- Ах, как мне горько вас терять! - на прощание воскликнул флигель-адъютант и отер набежавшую на глаза скупую мужскую слезу.
Я ему улыбнулась, пожелала скорейшего выздоровления и вышла из комнаты в залу, где тотчас натолкнулась все на того же всклоченного мальчишку.
- Дедушка просит вас пожаловать к себе, - вполне светски сказал он и повел меня в дальнюю часть дома.