Поднялся, пошёл по дну ногами. Девушка держалась за его рукав. Она ростом ниже, и когда вода Илье по плечи дошла, она уже дна не доставала. Потом и он поплыл, как буксир Марину за собой влачил. Плохо, что течением их сносило в сторону немецких позиций. Будь он один да без сидора, уже на том берегу бы был. Березина в этом месте, в верховьях, метров семьдесят шириной, однако дно илистое и берега топкие. Уже большую часть акватории одолели, как рядом рыбина крупная плеснула, круги по воде пошли. Марина испуганно вскрикнула. С немецкой стороны услышали, пулемётчик огонь открыл. Пули пока ложились далеко, но если пустят ракету, им не скрыться. Сам бы нырнул, пять-десять метров под водой проплыл. А с сидором и Мариной на буксире невозможно. В ответ на стрельбу с немецкого берега, ударил "максим" с нашей стороны. Видимо, наш пулемётчик ещё днём засёк позицию немецкого, потому что немец стрельбу прекратил. Уже темнел восточный берег реки, а Илья из сил выбился. Казалось – гребёт, а берег не приближается. Но вот ноги достали до вязкого дна, обрадовался. Медленно, выдирая берцы из ила, к берегу двинулся. Вскоре и Марина дно нащупала. А из темноты окрик.
– Стой! А то стрелять буду.
– Свои.
– Нет там своих.
– Командира позови.
– Стой в воде.
Илья уже по пояс в воде, за ним Марина. Лето, а вода прохладная, из ручьёв и болот река подпитывается. С берега густой бас.
– Выходите, а руки в гору.
Уже у берега Илья Марину за руку взял, начал подталкивать, девушка совсем обессилела. На берегу две тёмные фигуры. Один из бойцов помог, протянул руку, буквально выдернул Марину из воды.
– Ой, баба! – удивился кто-то.
Илья сам выбрался на берег. С сидора, с обмундирования вода ручьём текла. То ли на голос, то ли на белую рубаху девушки немец среагировал, а дал длинную очередь веером.
Илью по ноге как палкой ударили, упал.
– Ложись! – закричал часовой.
Да поздно уже. Разводящего, которого привёл часовой, насмерть сразу, Илью ранило. Сначала боли не было. Онемела нога, затошнило, закружилась голова. Вокруг Ильи по грязному берегу Марина на коленях ползает.
– Ой, родненький, задело? Куда? Где болит?
– Нога.
Часовой винтовку на плечо ремнём забросил.
– Поднимешься сам?
– Попробую.
А нога подгибалась. Марина помогла, поднялся Илья. А часовой совет даёт:
– Да брось ты сидор свой.
– Ага, брось! Мы из-за него жизнями рисковали, а ты – брось!
– А что у вас там?
– Командиру покажу.
Повернули от реки вглубь. Илье приходилось скакать на одной ноге. По другой по бедру текла кровь – тёплая, липкая. С трудом он спустился в траншею. Тут уже часовой помогал пробраться до крохотной землянки командира взвода. Командиром оказался усатый старшина в возрасте.
– Вот, товарищ старшина, задержал двоих. Через реку переплыли. Немец из пулемёта обстреливать стал, сержанта Витковского убило, а его в ногу ранило.
– Санинструктора позови, – приказал старшина. – А вы присаживайтесь. – Рядом с лежанкой старшины снарядный ящик, Илья с трудом уселся. Нога болеть стала, мутило.
– Кто такие?
– Марина, горловину развяжи, – снял с шеи лямки и протянул сидор девушке Илья.
Марина ослабила брезентовые ремни, растянула горловину, Илья рукой ухватил мокрое полотнище, развернул. Землянка освещалась коптилкой, но её скромного света хватило, чтобы старшина понял, проникся. Поднялся командир взвода, пуговицу на гимнастёрке застегнул, надел фуражку, вытянулся по стойке смирно и руку вскинул к козырьку, честь отдавая.
– Вопросов не имею. Знамя сейчас же в штаб батальона передам, а они дальше по инстанции. Девушка тоже из полка?
– Рядовая Ильичёва, машинистка из штаба.
– Старшина, она одна тащила на плащ-накидке раненого командира полка и знамя. Командир, к сожалению, скончался. Похоронили мы его. Я на карте трофейной отметку сделал. – Илья хотел вытащить карту из-за пазухи, а в глазах потемнело, резко слабость навалилась, и он потерял сознание.
Очнулся от яркого света, бьющего в глаза. Повертел головой! Настоящий школьный класс, чёрная доска на стене, мелом химические формулы выведены. Рядом с кроватью Ильи другие кровати стоят, с ранеными. У одного голова перевязана, у другого грудь в бинтах. Острый запах лекарств, крови, а в общем – запах беды, страданий. Илья попытался соседа спросить, где он, а голос хриплый, тихий, во рту пересохло всё. Медсестра, которую он не сразу увидел, в углу она была, подошла.
– Пить хочешь?
Илья кивнул. Медсестра поильник к его губам поднесла. Илья припал жадно и не отрывался, пока не опорожнил. Сразу голос появился.
– Сестричка, где я?
– В госпитале, хирургическое отделение. У вас ранение в ногу, много крови потеряли.
– Какое сегодня число?
– Двенадцатое июля.
Ни фига себе, несколько дней в госпитале был. Сразу испугался. А вдруг ногу ампутировали? Скосил глаза вниз, увидел – обе ноги на месте. Только левое бедро в бинтах. Сильно хотелось есть. Сестричка принесла жиденького перлового супчика, хлеба, покормила с ложечки. Неудобно лёжа есть, руки-то не отсохли, а голову поднять сил нет. А на ужин дали макароны и селёдку.
Илья уже чувствовал себя лучше, сам смог поесть. Один вопрос вертелся на языке, спросил медсестру.
– Когда меня ранило, со мной девушка была.
– Вас на грузовике привезли, одного. Никакой девушки не было.
Жаль. Ни полевой почты её не знает и своей, впрочем, тоже.
По репродуктору в коридоре начали передавать сводки Совинформбюро. Раненые открыли дверь из палаты, чтобы слышнее было. Левитан ликующим голосом объявил, что части Красной армии перешли в контратаку в районе Витебска.
Ого, немцы уже далеко продвинулись за те несколько дней, что Илья валялся в беспамятстве.
На самом деле, 22-я, 19-я и 20-я армии Западного фронта перешли в наступление с задачей освободить Витебск. 3-я танковая группа вермахта отразила наступление. Одновременно 19-я танковая дивизия Кнобельсдорфа и 14-я моторизованная Генриха Воша взломали оборону советских войск севернее Полоцка и устремились на Невель, выходя в тылы нашей 22-й армии Ершакова. Наша армия вынуждена была отойти.
2-я танковая группа немцев наступала на Смоленск и Кричев, охватывая фланги нашей 13-й армии, обороняющейся в районе Могилёва. Вскоре армия попала в окружение.
За пару дней выспался от души, ощущая себя впервые в безопасности. А потом пришёл военный. Зайдя в палату, спросил:
– Кто сержант Сафронов?
До Ильи не сразу дошло, что спрашивают его. Представлялся он этой фамилией несколько раз, но это за линией фронта было. К тому же после заплыва через Березину чернила в красноармейской книжке наверняка поплыли.
– Я! – отозвался Илья с задержкой.
– Что-то вы медлите, сержант, – подошёл к нему военный.
– Никак в себя не приду, крови много потерял.
– Да, мне сказали.
Военный достал из кармана удостоверение сотрудника военной контрразведки. Грозной организации "Смерш" ещё не было, но сердце ёкнуло. Неужели по его душу? Контрразведчик удостоверение убрал в карман.
– Во-первых, передаю вам благодарность командования за вынесенное с временно оккупированной территории знамя полка.
– Спасибо. Только моё участие невелико было. Девушку надо благодарить, Мариной звать, она машинисткой была в штабе полка.
– Да, она уже всё рассказала. Теперь давайте подробнее о полковнике.
– В голову ранен был и умер на наших глазах. Мы его похоронили.
– Можете на карте показать место?
– Могу.
Контрразведчик достал из командирской сумки карту, развернул. Илья нашёл место, показал пальцем. Опер поставил точку карандашом.
– Я напишу протокол допроса, вы подпишете. Два свидетеля есть, что он погиб от ран и захоронен. Заслуженный командир, надо похоронку родным послать и в архив передать. Чтобы без вести пропавшим не числился.
Опер писал быстро, сунул бумагу – стандартный бланк допроса свидетеля. Илья бегло прочитал, подписался. Контрразведчик поднялся.
– Ещё один вопрос, последний. Что за форма на вас была? Я имею в виду, когда доставили.
– Мне повоевать немного пришлось. Форма в негодность пришла. Стырил у немцев, когда сушить её повесили. И оружием повоевал трофейным.
– Бывает.
Оперуполномоченный ушёл, Илья задумался. Допрос мог быть предлогом для посещения. Почему органы контрразведки заинтересовались его обмундированием? Выздороветь бы побыстрее и в действующую часть влиться, коли к своим довелось попасть.
Дня через три вставать с кровати начал, молодой и здоровый организм восстанавливался быстро. А покой и нормальная еда способствовали. А с каким наслаждением он помылся, когда объявили банный день! Немного же человеку для счастья надо. Через десять дней его признали годным к строевой службе, рана была сквозной, кость не задета. В госпитале его, как и других, признанных годными к службе, переодели в форму. Гимнастёрка и галифе были поношенными, но стираными и глажеными. Кроме того, сапоги выдали кирзовые и портянки. Каптенармус покопался в ящике стола, достал две петлицы с треугольничками.
– Сам пришьёшь, не барин.
Пока ждали грузовик, Илья петлицы пришил к воротнику гимнастёрки. Из всего имущества только справка о ранении и красноармейская книжка. Записи расплылись от воды, страницы слиплись. Но всё же документ. На подошедший "ЗИС-5" усадили восемнадцать бывших раненых, повезли. Один из солдат сказал.
– Знаю я эти места, бывал до войны. К Смоленску едем.
Под этим городом шли ожесточённые бои. По прибытии в дивизию их построили. Убыль в ротах и батальонах большая, даже такому пополнению рады были. Капитан, обходивший жиденький строй, спрашивал:
– Фамилия?
Найдя в списке, спрашивал:
– Специальность?
Имелась в виду воинская. Илья схитрил. Он не знал, кем был настоящий Сафронов. Назвался сапёром. Капитан показал рукой в сторону.
– Видишь лейтенанта? Тебе к нему.
К лейтенанту подошёл ещё один солдат.
– С немецкими минами встречались? – спросил лейтенант.
– Сержант Сафронов. Вообще-то я служил в отдельном инженерно-сапёрном батальоне.
– Диверсант? – сразу сообразил комвзвода. – Тогда какого чёрта тебя ко мне определили? Впрочем, для тебя работа тоже найдётся. За мной!
Война всего месяц шла, боевого опыта военнослужащие не имели, и каждый боец, понюхавший пороха, был ценен. Илья же был кадровым офицером, факт этот приходилось скрывать, и имел боевой опыт, пусть не большой.
Командир взвода Ордынцев подвёл пополнение к армейской потрёпанной палатке.
– Давайте красноармейские книжки, мне вас в списки внести надо, поставить на довольствие. Располагайтесь пока.
В палатке десять солдат. Всё, что осталось от взвода. В дальнем углу скромное имущество – миноискатель, несколько щупов и "кошка". Перезнакомились. Из сапёров только трое успели отслужить до войны по году, по два. Остальные призваны из запаса, служили срочную пять-семь лет назад. Вернулся лейтенант.
– Сафронов, ко мне! Это что у вас за документы!?
– Ранен был, через Березину переправлялся, замочил. Виноват.
Армейский закон – повинись, хоть не виноват, и получишь меньшее взыскание.
– Безобразие! Чернила расплылись, отдельные буквы разобрать только можно. Ладно, выпишу новую книжку, диктуйте данные.
Илья хорошо помнил, что в книжке записано было, продиктовал фамилию, имя, отчество, год рождения, даже номер воинской части назвал.
– Это уже лишнее, выдаём мы, стало быть, и номер части наш уже будет.
На следующий день уже после полудня Илья получил новые документы. Для него одно было хорошо: в красноармейских книжках не было фотографии, их ввели значительно позже. А в офицерских удостоверениях личности фото было.
Илья дезертира Сафронова не видел никогда, предположить не мог – похожи или нет. Этим же днём, уже после ужина полк подвергся бомбардировке. Налетели "Юнкерсы-87", прозванные "лаптёжниками" за обтекатели на неубираемом шасси. Вообще солдатские прозвища очень меткие – не в бровь, а в глаз. Например, нашу сорокапятку именовали "Прощай Родина". Потому как маломощной была и при танковой атаке расчёты орудий зачастую погибали. Немцы не уступали. Наши "катюши" прозвали "сталинским органом", за вой, который издавали ракеты. А немецкие лётчики и зенитчики именовали наш штурмовик "Ил-2" "цементным самолётом" за то, что при множестве попаданий не падал.
"Лаптёжники" выстроились в большой круг, ведущий вошёл в пике, сбросил бомбы. Отвернул в сторону и стал набирать высоту, встраиваясь в круг. Следом стал пикировать второй бомбардировщик. Сверху, над бомбардировщиками, барражировали "мессеры". Только с нашей стороны никакого противодействия не было. Ни наших истребителей, ни зенитного огня. А стрелять по самолётам из винтовок – только попусту жечь патроны.
Бомбёжка с пикирования всегда более точная, чем обычная, применяемая по площадям. Немцы этим приемом владели отлично, ухитрялись попасть в одиночную цель – танк, орудийный капонир.
Как только началась бомбёжка, Илья спрыгнул в старую воронку, где на дне уже набралась подпочвенная вода. Лучше промочить ноги, нежели получить осколок. За ним в эту же воронку прыгнули ещё несколько сапёров. Взрывы следовали один за другим, потянулся чёрный дым с едким запахом горящей резины. Не иначе в автомашины бомбы попали. А под конец один пикировщик сбросил странную бомбу. Выла и свистела она сильно, вселяя в бойцов страх. Бомба упала недалеко от бойцов и не взорвалась. Когда "лаптёжники" улетели, бойцы подошли посмотреть. Оказалось – пустая бочка из-под бензина, стенки продырявлены со всех сторон. При падении воздух попадал, издавая леденящий вой. Один из солдат сплюнул.
– Вот же что делают, скоты!
Другой боец не согласился.
– Лучше бочка, чем бомба.
Утром Илью вызвал Ордынцев.
– Сафронов, бери двух бойцов, на складе получишь два ящика взрывчатки, взрыватели и бикфордов шнур. Полуторка к складу подойдёт. Ваша задача взорвать мост через Проню. Карту читать умеешь?
– Умею.
– Показываю. Вот река, вот мост. Чтобы к вечеру моста не было, приказ сверху.
– На этом берегу точно наши?
– Сам знаешь, обстановка меняется быстро. Пока наши. Удачи.
Илья едва не послал его к чёрту, как у них в отряде принято было. А сейчас лейтенантом это может быть воспринято неправильно.
Складом была землянка. Когда Илья подошёл к ней с бойцами, предупреждённый старшина сразу выдал два ящика с тротиловыми шашками, детонаторы.
– Тебе сколько шнура?
– Минут на десять-пятнадцать, причём в двух экземплярах.
– Не учи учёного, ящиков-то два.
Время горения бикфордова шнура определялось по меткам на оболочке шнура. Старшина отмерил, отрезал. Пока Илья шнур в кольцо сворачивал, завскладом отрезал второй такой же кусок.
– Распишись!
К землянке подъехала полуторка. Из кабины высунулся водитель.
– Это вас везти?
– Нас. Не развалишься по дороге?
Полуторка, видавшая виды, с латками, довоенного выпуска, при двух фарах. С началом войны стали для экономии ставить одну фару и передние крылья не штампованные, а гнутые и сваренные, по упрощённой схеме.
Дорога мало сказать скверная. Перед войной главная дорога Белоруссии – Брест – Минск – Москва приобрела булыжное покрытие, асфальт уже после войны постелили. А другие дороги или грунтовые или щебёнка. А эта разбита гусеницами бронетехники, вся в воронках от снарядов и бомб, на обочинах разбитая и сгоревшая техника. Водитель матерился отчаянно, лихо крутил баранку. Грузовик бросало по дороге, как утлую лодку в шторм.
Чем ближе к цели подъезжали, тем у Ильи тревожнее становилось на душе, потому что движение на дороге прекратилось. Знак тревожный.
– Притормози и глуши мотор, – приказал Илья.
– Не доехали же! – буркнул водитель, но приказ выполнил.
Илья дверцу кабины открыл, на подножку встал. Отчётливо были слышны выстрелы пушек и едва различимы пулемётные очереди. Судя по звукам, впереди, на удалении полтора километра, бой идёт. Как бы не попасть под раздачу. У сапёров в кузове винтовки, у Ильи "наган" 1905 года производства с семью патронами в барабане и без запасной пачки. Появись немцы, не отобьёшься. А мост, их задание, как раз там. За неисполнение можно под трибунал угодить, и по военному времени наказание суровое – расстрел.
– Трогай, – сказал водителю Илья. – А вы по сторонам смотрите.
Это он сапёрам в кузове. Из кузова обзорность лучше, опасность увидят раньше. Проехали немного, за поворотом несколько бойцов в окопе, ручной пулемёт на бруствере. А на дороге старший лейтенант руку поднял. За заставой в полусотне метров мост, который Илья с сапёрами взорвать должен. Водитель грузовик остановил. Илья из кабины выбрался.
– На ту сторону нельзя, – сказал старший. – Наши сюда прорываются, бой идёт.
– У меня приказ мост взорвать.
– Не дам! Как наши выходить будут? У меня тоже приказ – держать мост до последнего.
Старлей званием и должностью выше сержанта. Илья подчиняться должен. Но в итоге за невзорванный мост отвечать ему.
– Товарищ старший лейтенант! Разрешите мост заминировать. В последний момент рванём, когда немцы подступят.
Старший думал недолго.
– Валяй.
Видимо, сам понимал, что мост целым сдавать нельзя. Илья сразу к сапёрам.
– Берите ящик, устанавливайте на дальней опоре, второй ящик у ближней.
– Да какая разница?
– Разговорчики! Сам с двух раз догадаешься?
Сапёры по пустынному мосту понесли ящик. Долго возились под мостом. Неудобно закладывать взрывчатку на высоте, когда лестницы нет. Сапёры выход нашли. Один влез на плечи другого, втиснули ящик. Сапёр вытащил из ящика брусок тротила, вставил взрыватель, в него бикфордов шнур. Тротил в ящик вернул. Теперь осталось только поджечь свисавший изрядный конец бикфордова шнура и всё, взрыв прогремит неминуемо. Двух ящиков с лихвой хватит, чтоб обрушить мост.
Подготовили мост к взрыву, приходилось ждать. Стрельба приближалась, наши медленно пятились, немцы напирали. Обычно наступающие теряют своих солдат втрое больше, чем обороняющиеся. Сейчас расклад был иной. Потери наших войск среднесуточные двадцать три тысячи двести десять человек, а у немцев четыре тысячи пятьдесят.
На тридцать первый день войны 21-я армия Западного фронта отошла к Днепру на участке от Рогачева до Жлобина. В этот же день решением военной коллегии Верховного суда СССР за поражение войск Западного фронта приговорены к расстрелу командующий Западным фронтом Д.Г. Павлов, начальник штаба В.Е. Климовских, начальник связи фронта А.Т. Григорьев, а также командующий 4-й армии А.А. Коробков. При этом ни один из комиссаров не пострадал, хотя единоначалия не было.
Ставка Верховного главнокомандования издала директиву о вводе в сражение на Западном направлении эшелона резервных армий – 29-й, 30-й, 24-й и 28-й, сосредоточенных на линии Осташков – Брянск. Ставка решила силами этих армий нанести удар сходящимися направлениями на Смоленск.