- Со шпынями не церемонься, Олег Иваныч, - отечески напутствовал Феофил. - По-московитски с ними, пытать! Геронтий, кат бывший, - в твоем полном распоряжении, денно и нощно.
- Сделаем! Хорошо б серебришка на оперрасходы.
- Вот те грамота… Получишь в казне. Потом отчитаешься.
Не успел Олег Иваныч в дело вступить, как к вечеру уж и людишки были выловлены по фальшивым деньгам бесчестным. Вощаник Петр да Гришаня, человек софийский. На дворе Петра-то обыском тайник сыскали. А в тайнике том - формы отливные для печатанья денег, так-то! Спрятаны были искусно - видать, опытный Петр-то - в кусок воска заколупал. Ежели б не Сувор, подмастерье честнейший, век бы не сыскали! Да и в кафтане Гришани софийского, опять же по наводке Сувора, пять монет серебряных бесчестных отыскались. Откуда они - то Гришаня не сказывал. Схватили обоих немедля, на законы новгородские не оглядываясь, дело-то спешное - да в поруб, посадничьим именем. Еще Сувор на Гвизольфи указывал, князя Олельковича человека свитского, - да того словить не успели, съехал Михаил Олелькович с Новгорода, не заладилось у него с боярами-то. Отъехал в Киев, тем паче - умер брат его старший Семен, князь киевский, - вполне возможно было на вакантное местечко сесть - так чего теряться-то?
Олег Иваныч явился в посадничий поруб с утра, как узнал об аресте Петра и Гришани. Переговорил с обоими - что Петр, что Гришаня об одном молили - об Ульянке. Одна на усадьбе осталась, как бы чего не вышло. Хорошо б на Москву отправить Ульянку, к сестрице старшей. О том и просил Петр-вощаник… Обещав, кивнул Олег Иваныч, задумался. Не такое простое дело - Ульянку из города выпустить, как бы господа бояре не заартачились, а могли вполне - Ставра послушав. Хоть и в должности государственной теперь Олег Иваныч, да родом не вышел - что скажет Господа - бояре знатные, то и делать обязан! Эх, давно пора боярам хвосты прижать, но пока… Пока, поразмыслив, Олег Иваныч решил действовать тайно. Как освободилось времечко - наведался на усадьбу вощаника, с Олексахой вместе. Зря наведался. Не было девицы на усадьбе, вообще никого не было: ни Сувора, ни другого подмастерья, Нифонтия, пес только дворовый был, Полкан… в кровавой луже лежал, стрелой подстреленный. Эх, Полкане, Полкане… Покручинился Олег Иваныч да плюнул - некогда кручиниться-то, надобно Ульянку сыскивать! Кто б подсказал-то…
Олексаха шепнул, вспомнив:
- Есть, Олег Иваныч, на Федоровском ручье колдунья одна, бабка Игнатиха.
Что за Игнатиха? Да где живет? На той стороне, на Федорова улице. Вспрыгнули в седла, поскакали. Черный забор, покосившийся, местами залатанный, древний. Старый дед на лавчонке, у забора.
- Дедко, бабка Игнатиха, не скажешь, где?
- Куды вам Игнатиха?
- Надобна… для зелья приворотного. Да ты не сомневайся, возьми вот медяшек с десяток. Мало? Вот те еще столько же. В каком-каком доме? Том, низком, за вербою? Видим, видим. Ну, благодарствуем, дед. Обратно пойдем - отблагодарим еще.
Изба была старой. Крытой желтой соломой, покосившейся, вросшей - не по климату - в землю. Под стать избе забор - жерди посгнили, погорбатились, кое-где упали на землю. Ворота кое-как держались еще Божьим словом… а скорее, и не Божьим вовсе…
На конское ржание отворилась, заскрипев, дверь. Высунулась из избы бабка, обликом - истинная ведьма. Кривая, костистая, горбоносая. Левый глаз бель-мастый, правый - смотрит, аж жжет! Насквозь буравит! Одета бабка в хламиду бурую, на главе плат черный с кистями повязан, в желтой руке - посох рябиновый.
Увидев гостей незваных, сощурилась неприветливо:
- Чего надобно, аль просто так зашли, на погибель свою?
- Не на погибель, бабуся, а за делом. Нет ли у тебя, случайно, зелья какого приворотного?
- Не держим такого, - сверкнула колдунья глазом. - Одни травы от лихоманки.
- Хорошо. Давай травы. Оплата по прейскуранту?
- Чего?
- Сколько стоят-то?
- Полденьги пучок!
- А в рот тебе не плюнуть, бабуля?
- Ладно. Отдам за полпула… только всю связку. Жаб сушеных не надобно ль?
- Ну, если только коньяк настаивать. А вообще, пока нет, не надобно. Давай свои травы.
- Ждите!
Захлопнув дверь, бабка Игнатиха скрылась в избе. Долго не показывалась, искала, видно. Рядом с избой сараюха приткнулась дощатая. Олег Иваныч кивнул Олексахе - проведай. Тот ломанулся мигом, тут же и возвратился докладывать.
- Ничего такого, Олег Иваныч, но бельишко кой-какое сушится.
Усмехнувшись, Олексаха поднял зажатый в руке алый лоскут.
- Неужто пионерский галстук? - пошутил Олег Иваныч. - Частичка комунячьей крови. В общем, белая палата, крашеная дверь.
- Плат-то девичий, - не понял шутки Олексаха. - Красивый плат. Бабки таких не носят.
Тут вышла из избы Игнатиха. Шамкнула ртом беззубым, травы пучок протянула.
- И что - полпула за сей гербарий? Ну, бабка, ты в пролете. Чья, кстати, косынка? Да не смотри ты так, нам твое колдовство - тьфу - напрочь по барабану. Ульянка где, сказывай! Да не бойся, друзья мы… Гришани-отрока волей присланы.
Колдунья, проявив неожиданную прыть, попыталась скрыться в избе. Не на тех напала! Олег Иваныч ловко подставил сапог в щель меж косяком и дверью.
- Чур тебя, чур! - плюнув на гостей, зашипела Игнатиха и сделала последнюю попытку впиться Олегу Иванычу в глаза желтой костлявой рукой.
- Ну ты вообще уж ополоумела, блокадница хренова! - не на шутку рассердился Олег Иваныч. - На костер захотела, кости попарить? Так мы тебе это зраз обеспечим… Хватай ее, Олексаха!
В этот момент из распахнувшейся двери выскочила девчонка с черными распущенными по плечам волосами. В руках она держала настороженный боевой самострел. Как и натянула-то, умудрилась? Блеск ее холодных голубых глаз обещал пришельцам мало хорошего.
- А ну, отпустите бабусю, не то хуже будет!
- Ох, как надоели мне эти тинейджеры, - покачал головой Олег Иваныч, поворачиваясь к девчонке. - Ты Ульянка, что ль?
- Не твоего ума дело! Отпускай, сказываю!
- Я - Олег Иваныч. Гришаня, чаю, рассказывал?
- Рассказывал. А не врешь?
- Ну, блин. - Олег Иваныч почесал затылок. - У Гришки родинка под левой лопаткой, так?
- Ну, так, - подумав, согласилась девчонка и покраснела.
- Может, в избу пройдем все-таки? Не май месяц.
Ульянка посторонилась, опустив самострел, и Олег Иваныч, пригнувшись, вошел в жилище. За ним последовала и сама хозяйка, колдунья Игнатиха, ведомая бдительным Олексахой.
- Что с батюшкой? - Ульянка схватила за руку усевшегося на лавку Олега Иваныча. Ничего не отвечая, тот внимательно рассматривал внутреннее убранство избы. Закопченные стены, такой же потолок - избенка была курной, - узкое, едва пропускающее свет оконце, затянутое бычьим пузырем. По стенам висели пахучие пучки трав, выделанные беличьи и куничьи шкурки, в углу - к удивлению Олега - икона Параскевы Пятницы. Пятницы… Где-то уже слышал Олег Иваныч про пятницу-то… В центре, в очаге, сложенном из округлых речных камней, весело пылало пламя.
- Плохо дело с батюшкой-то твоим, - в ответ на Ульянкины мольбы молвил Олег Иваныч. - Пойман и в поруб посадничий брошен! Ну не реви, не реви, не надо. - Он ласково погладил плачущую девчонку по голове. - Слезами, сказывают, горю не поможешь. Хозяйка, может, угостишь чем?
Выпущенная из цепких рук Олексахи колдунья, поворчав, поставила на стол глиняный кувшинец с исполненным квасом. Хороший напиток, хмельной и нa вкус приятный.
- Короче, нельзя Ульянке тут оставаться. Сыщут!
- Да как сыщут-то?
- Как, как… Как мы отыскали. Бежать ей надо, бабуся! И чем скорее - тем лучше. Иначе и ее пытать будут. На Москве сестрица есть, батюшка сказывал?
- Так. Гликерья. За Нежданом, двора постоялого держальщиком, замужем, - кивнула Ульянка.
- Примут сестрица-то с держальщиком?
- Про Неждана не знаю. А сестрица, думаю, рада будет… А батюшка-то? А… А Гриша… он что, тоже в порубе?
Олег Иваныч кивнул, задумался.
- Посольство московское не сегодня-завтра отъедет. Поговорю с Товарковым, Иван Федорычем. А ты наготове будь. Ежели что, вот он, - Олег Иваныч кивнул на Олексаху, - заедет конно. Поняла, дщерь неразумная?
- Ой, батюшка…
Поцеловав руку Олегу Иванычу, Ульянка бросилась на колени, к иконе:
- Матушка, Параскева-Пятница, убереги батюшку да Гришу…
- Ладно, не убивайся. Может, и обойдется еще…
Врал Олег Иваныч. Ой, врал, ой, лукавил. Ой, не обойдется. Не обойдется, коль сама Господа за дело то взялась. Хоть и поставлен Олег Иваныч главным - а у бояр, у каждого, свой сыск! Вощаника-то Петра точно казнят - велики улики, а откуда они взялись, разбираться не станут, некогда - упасти бы Гришаню-отрока. Тоже неизвестно - как…
- Коль ты Олег Иваныч, и у меня есть тебе молвить что, - провожая, вышла следом на двор колдунья, бабка Игнатиха.
- Ну, молви, коль есть. Имя вот твое не знаю…
- Марта я.
- Молви, Марта Игнатьевна.
- Есть у тебя враг сильнейший - Ставр-боярин! Пасись его, господине! Пасись! Зело коварен Ставр.
Олег Иваныч усмехнулся: а то он этого раньше не знал:
- Благодарствую, Марта Игнатьевна…
Простились, обратно в палаты поехали - думать, как Петра с Гришаней выручать… Некогда и пообедать было - перекусили на Торгу пирогами заячьими…
Тусклое солнце светило сквозь серую морозную дымку. Медленно прокатившись по небу, склонилось к закату, на миг лишь окрасив оранжевым светом узорочье боярских теремов Неревского конца. Ушло, закатилось за городскую стену, лишь красный отблеск держался какое-то время на золотом куполе храма Федора Стратилата. Из своего терема смотрел на него боярин Ставр сквозь слюду окон. Хлебнув из братины квасу, подсел к столу, скривил тонкие губы в улыбке. Вытащил из дубовой шкатулки березовые квадратики-грамоты, подсвечник ближе подвинул. Горели свечи, потрескивая, стекал, капал плавленый воск.
Перетасовал боярин грамоты, словно карты, недавно во франкской земле придуманные. Вытащил наугад - "Гвизольфи". Усмехнулся, сжег на огне свечи. Следующую достал. "Вощаник Петр". Запылала грамотца. И другая… "Гришаня-отрок". И ее в огонь!
Чем больше грамот сгорало, тем веселее становилось Ставру, радостней, словно судьбы людей зависели лишь от того, пожрет ли - нет ли - огонь маленький квадратик бересты.
Ставр сжег "Гришаню-отрока", захохотал, щелкнув пальцами, романею потребовал. Испил, вновь грамоту вытащил.
"Софья"!
Софья! Боярыня Софья-Нехорошо усмехнулся Ставр, сверкнул очами оловянными. Шевельнув губами, поднес к огню маленький берестяной квадратик… Сжег дотла, не чувствуя, как пламя опалило кончики пальцев! Заранее сжег, уверен был - никуда не денется Софья. Никуда.
Вечером по приговору веча да суда посадничьего казнили вощаника Петра. Не дожидаясь палача Геронтия, хотели было кинуть по веча велению в прорубь, да слуги посадничьи упросили милосердной смертию казнити - уж больно страшно в проруби-то. То и порешили вечники - казнити быстрою смертью. Охочий человек боярина Ставра именем Тимофей вощанику голову отрубил. В порубе отрубил, не прилюдно. Посадник только был, да тысяцкий, да бояр несколько. Неумеючи отрубил, шильник, похабно. Не раз и не два махал саблюкой, покуда голова отделилась от шеи. Все стены кровушкой забрызгал и лицо Гришани-отрока, коего специально на казнь смотреть заставили, за власы держа. Не выдержал отрок, побледнев, сомлел - водицей холодной откачивали. Рекли: завтра твоя очередь, покайся, откуда денжицы взял бесчестные… Не Олег ли Иваныч, человек софийский, дал? Думай, думай, отроче. До утра-то ночь долга! А голову отрубленную мы рядком оставим, чтоб легче думалось!
Узнав о казни, осерчал Олег Иваныч. Заявил сразу - иль все по-моему будет, или - как хотите. Бояре бородищами затрясли - еще чего, будет им кто указывать, Феофил-владыко еле-еле их уломал. Мол, пусть хоть советуются иногда.
Смурной приехал Олег Иваныч на свою усадьбу, что на углу Ильинской и Славной. Завалился на печь, сапог не скинув, скрипел зубами.
- Вот вам и демократия новгородская, вот вам и суд, вот и должность. Как захотели бояре, так и сделали… козлы-козловичи!
Опростал с Пафнутием-служкой да с дедкой Евфимием два кувшина винища хлебного, ругался пьяно, руками махал.
С утра Олексаха зашел. Порешив дела, поехали в корчму на Ивановской - винца выпить. Уж больно поганое настроение у Олега Иваныча было, да и у Олексахи не лучше. Настена, сожительница его, захворала незнамо с чего. Может, простыла, а может, дело похуже - порча! Недаром Настенин сосед на Нутной улице сразу Олексахе не понравился.
- Захворала, говоришь? - Олег Иваныч придержал каурого, сворачивая с Ивановской к Торгу. - После с тобой вина попьем, покуда ж… Есть тут у меня одна знакомая бабка. Только сперва-наперво к посольству московскому заедем. Чай, не успели еще съехать-то.
Глава посольства Иван Товарков принял гостей приветливо, усадив на лавку, угостил квасом, после о делах толковали.
- Возьмем девку, не сомневайся, - выслушав историю Ульянки, покачал головой посольский. - Знает она, где сестрица-то живет?
- Да, говорит, знает. Ну, благодарствую, Иван Федорович. Скорблю, что обошлись с тобой так.
- Пустое, - махнул рукой Товарков. Грустно махнул, безнадежно. Прощаясь, напомнил, чтоб Ульянка утром пораньше пришла, не проспала б.
- Да не должна б проспать, мыслю.
- Вот и славно.
Передав поклон дьяку Курицыну, да Ивану Костромичу, да Алексею-священнику, Олег Иваныч с Олексахой покинули московское посольство и поскакали прямиком к Федоровскому ручью. К бабке Игнатихе в гости.
На сей раз колдунья встретила их приветливо. Сразу провела в избу, у окна усадила. Девка Ульянка, сидя рядом, на лавке, пряла пряжу, напевая грустную тягучую песню - мотив: помесь Зыкиной с Би Зи Кингом.
Когда вырастешь, девка,
Отдадут тебя замуж.
В деревню большую,
В деревню чужую,
Мужики там все злые,
Топорами секутся…
- К утру на Москву готова будь, девица, - с ходу сообщил Олег Иваныч, вытащил из калиты на поясе березовую грамоту, писало. Нацарапав буквицы, протянул Ульянке: - Куда подойти, тут сказано. Читать умеешь ли?
- Смеешься, господине? С батюшкой как?
- Да как… - Олег Иваныч запнулся. Отрубленная голова вощаника Петра с утра уже украшала посадничий двор. Ладно, нечего девку расстраивать, все одно уж.
Так и не ответил ничего, Игнатиху-бабку позвал:
- Дело к тебе есть, Марта Игнатьевна, у товарища моего.
Сладились быстро - за полденьги получил Олексаха полный набор колдовских зелий - от порчи, от сглазу, от приворота и даже от возможных превращений в собаку. Последнее зелье взял так, на всякий случай, мало ль, сгодится когда…
Выйдя на улицу, вскинулись в седла. Помчались во всю прыть. На Московскую дорогу сворачивая, не удержал скакуна Олексаха - сшиб на ходу человека в полушубке волчьем, посередке к мосту чрез ручей шел тот, не торопясь особо. Ну и поделом, что сшиб, не фиг посередине улицы шастать, честным людям путь загораживать! Главное, не насмерть чтоб… Да нет, вроде вон, в сугробе шевелится…
- Ах, вы ж, песьи дети, да чтоб вам! - выбравшись из подтаявшего сугроба, пришедший в себя прохожий обрушил на незадачливых всадников потоки отборных ругательств, периодически, с большим знанием дела, перемежая ругань проклятиями, тоже отборными. Где и научился-то?
Что-то знакомое почудилось Олегу Иванычу в его согбенной, но еще крепкой фигуре. Глянул внимательней… Боже!
- Батюшки, никак Пимен-отче!
- Обознался ты, человече, - сразу же отвернулся прохожий. - Какой я тебе Пимен?
- Не обижайся, прошу. Пойдем лучше винца с нами выпьем.
- Делать мне нечего, вино с вами пить, шильниками, - снова заругался прохожий. Однако в корчму пойти согласился…
Да, все-таки профессиональное чутье не обмануло Олега Иваныча, случайный прохожий оказался именно Пименом, еще недавно весьма влиятельным человеком канцелярии Софийского дома, недавно обвиненным - быть может, облыжно - в мздоимстве, симонии и прочих грехах.
- Ты на меня зла-то не держи, господине, за поруб, - хлебнув из чарки стоялого меду, грустно улыбнулся Пимен. - То не корысти ради… А вот ныне и сам - шпыня вместо… - бывший ключник вздохнул. - Феофила тож не виню… передай, когда встретишь. Не сладок теперь хлеб владычий, ох, не сладок. Гришаня-отрок в порубе? За глумы, поди… Нет? За деньги бесчестные? Ну и ну. Чудны дела твои, Господи.
Выпив еще пару чарок, Пимен начал прощаться. Вышел следом и Олег Иваныч. Проводить, уважить.
- Ты вот что, человече, - спускаясь с пустого крыльца, замедлил шаг ключник. - О тех деньгах бесчестных еще Иона-покойничек знал, доходили слухи. С Обонежья они в город идут, да тот путь, видно, кружный. А вот на Обонежье откуда они? То должен был Олекса-ушкуйник вызнать, Ионой посланный. Да сгинул неведомо где, как и Онисифор-инок.
Олег Иваныч вздрогнул, зримо вспомнив тот далекий летний вечер. Деревенский клуб, сбитого лесовозом подростка, рощинский мотоцикл, погоню. И Тимоху Рысь с козлобородым Митрей…
- Про Олексу скажу так: боярыня Софья должнa б что знать, - понизив голос, сообщил Пимен и, перекрестившись, быстрым шагом вышел за ворота корчмы.
Софья? Интересно, при чем тут Софья? Очень интересно.
С Софьей продолжал встречаться Олег Иваныч, а как же… Только все реже и реже. И не потому, что разонравилась ему боярыня или он ей… Прусской улицы бояре да слуги боярские слухи разнесли, один другого гнуснее. Дескать, ходит к Софье на двор худой мужичаха, специально для утех любовных нанятый. Олег Иваныч самолично такое слыхал от одного из служек да от агента своего Меркуша, что пономарил в церкви Михаила на Прусской. Все реже заходил к боярыне - видел, мучается Софья от слухов тех, хоть и вид держит, будто нипочем ей.
А вот теперь официальный повод Софью навестить появился. Радоваться аль нет тому - Олег еще не знал.
Падала с крыш капель, синее с редкими розоватыми облаками небо, дышало весною. В куче преющего навоза, у лужи, весело чирикали воробьи. С Торга доносились зазывные крики продавцов и азартная громкая ругань. Из корчмы показался наконец Олексаха.
- Вот что, Олександр, - задумчиво произнес Олег Иваныч. - Полечишь свою Настену - к вечеру скачи на вощаника Петра усадьбу, поищи Сувора. Ежели сыщешь, - Олег Иваныч нехорошо усмехнулся, - мы с ним особо поговорим.
- А ежели как не сыщу Сувора-то?
- Хотя б узнай, где он быть может.
Кивнув, Олексаха вихрем взлетел в седло. Проводив его взглядом, Олег Иваныч подкормил каурого прикупленным тут же, в корчме, овсом и медленно поехал к палатам посадника.
Суд, за отъездом князя, Михаила Олельковича, отправлял лично посадник Дмитрий Борецкой - довольно молодой еще, осанистый мужчина, с густой, падающей на грудь бородой и хмурым отечным лицом. По всей палате на лавках сидели видоки - бояре, да по трое от концов, и судейские дьяки. От жарко натопленной печки парило.