Подсудимый Григорий грустно стоял в углу со скованными толстой железной цепью руками. Увидев Олега Иваныча, чуть воспрянул духом, даже попытался улыбнуться.
- Признаешь ли ты, человече Григорий, что вместе с казненным вощаником Петром занимался деланием бесчестных денег? - глухим голосом вопросил посадник.
- Нет, не признаю, - Гришаня отрицательно качнул головой.
- Тогда откуда ж у тебя в одежде бесчестные деньги? - язвительно осведомился с лавки кто-то из дьяков.
Отрок вздохнул, ничего не ответив. Кабы знать - откуда…
- Довожу до сведения уважаемого суда, что имение с собой бесчестных денег еще не означает их делание! - поклонившись, возразил Олег Иваныч, добавив, что все аргументы против Гришани весьма скудные. Кроме зашитых в кафтан фальшивок, честно говоря, и нету более ничего!
- А те деньги, может, ему и подсунул кто, - загадочно закончил Олег Иваныч. - Настаиваю на продолжении следствия!
- Согласен! - неожиданно поддержал его посадник. - Вину софийского человека Григория в делании бесчестных денег доказанной не считаю. Кто еще что скажет, людство?
Олег Иваныч внимательно вглядывался в Гришаню - вид, конечно, унылый, но не разбитый, как обычно бывает после дыбы. Стоит, с ноги на ногу переминается.
- Так что, так и не сознался? - опять спросили сбоку. Ну, ответ был, в общем-то, ясен. Сознался б, так не стоял бы сейчас здесь.
- Упорный, шпынь.
Посовещавшись с боярами, посадник что-то шепнул дьякам. Те забегали с бумажными свитками, спрашивали мнение бояр, Олега Иваныча, даже самого подозреваемого, Гришани.
Судебный вердикт был следующим: вину софийского человека Григория в производстве фальшивых монет считать недоказанной, дело продолжить дознанием еще на сорок дней, в течении коего срока два раза в день - утром и вечером - сечь отрока плетьми (особый случай!), двадцать раз каждый, ежели и после того не сознается - так и считать невиновным.
Олег Иваныч перевел дух.
Решение было гуманным. Могли бы и дыбу придумать, на случай-то особый сославшись, и жжение грудины соломой, и подвешенье за ребро на крюк, а тут… каких-то сорок плетей в день - не так уж и страшно, тем более исполнитель наказания - наверняка Геронтий. А с ним-то что эти плети - так, тьфу, плевое дело.
Гришаня тоже разулыбался, подмигнул Олегу Иванычу, тот в ответ незаметно показал большой палец. Эх, хорошо, что не было на заседанье боярина Ставра! Шарился где-то боярин, ну и пес с ним.
Обсуждая произошедшее, бояре шумно поднимались с лавок.
Плюгавенький дьяк подбежал к посаднику, тряся бороденкой, зашептал что-то на ухо.
- Еще одно, господа бояре! - останавливая уходящих, поднял руку посадник. Олег Иваныч замер на полпути к Гришане. Ничего хорошего не ждал он почему-то от того плюгавого дьяка, словно предчувствовал что.
- Не так и важно, но… - посадник махнул рукой. - Вместо Геронтия, палача уставшего, Ставр-боярин третьего дня предложил своего человека использовать. Как, господа суд?
- Используем!
- Да без разницы.
- Ну, так и запишем.
Вот так-то. Рано, оказывается, радовались.
Гришаня побледнел, закусив нижнюю губу, обернулся - воины повели его, гремя цепью, - жалобно посмотрел на Олега Иваныча. Тот подмигнул, успокаивая. Весело подмигнул, хоть на душе-то и у самого кошки скребли… Пролетели, выходит, с Геронтием. Жаль… Чужой-то палач - тем более, Ставров, с десятка ударов отроку спину раскроит, инвалидом на всю жизнь сделает. А признайся Гриша - вмиг голову с плеч снимут, или - расплавленное олово в глотку, с фальшивомонетчиками разговор известный. Хоть, кажется, и не принято то в Новгороде. Одна надежда оставалась у Олега Иваныча - узнать, кто палач… может ведь и не доехать палач до поруба-то, лихих людишек на улицах полным-полно.
Пользуясь своим правом, самолично спустился в темницу.
Холодно… Впрочем, не так, как тогда, в ноябре, весна все-таки.
- Исполнил ль просьбу мою? - бросился к нему Гришаня.
- Исполнил, - кивнул Олег Иваныч. - Завтра с утра уедет на Москву Ульянка.
- Вот благодарствую, Олег Иваныч. Дай обниму тебя, - громыхнув цепью, отрок вдруг заплакал навзрыд. - Вощаника Петра жалко, тятьку Ульянкина…
- Не горюй, отроче, - Олег Иваныч потрепал парня по плечу, скривился - самому б не заплакать. Отстранился - некогда было тут с отроком время терять, с новым-то палачом проблему решить надо, да с Олексахой увидеться - как он там, нашел Сувора-то?
Что это именно Сувор подставил вощаника и Гришаню с фальшивками, Олег Иваныч и не сомневался. Бывали и покруче интриги. Вот разыскать бы Сувора этого… да поспрошать вдумчиво, с палачом Геронтием вместе. Глядишь, и сказал бы что. Искать надобно Сувора, искать! Чем там, интересно, Олексаса порадует?
Приехав к себе на Ильинскую, отослал сразу Пафнутия в поруб - пирогов да кваску Гришане отнести. Сам ногами горницу мерял, ждал, волновался. Палач новый с утра приступить обещался… время есть еще - вечер целый. Ах, быстро бежит время… уж и смеркается. Узнать бы, откуда фальшивки в Новгороде берутся, яснее картина б стала. Не похоже, чтоб кустарь-одиночка те монеты делал - уж больно качественно изготовлены. Если б не вес, ничем бы от настоящих не отличались. Значит, серийное производство - большими партиями должны поступать. А кому выгодно подорвать новгородскую экономику? Москве - раз, псковичам - два, Ганзе - три, Литве - четыре… Ну, может, еще и ордену. Ищи, в общем, свищи. Стоп! Софья! Что там говорил про нее опальный ключник Пимен? Она должна знать про Олексу-ушкуйника - как теперь выяснилось, тайного коллегу Олега Иваныча. Именно Олекса, кажется, и напал на след фальшивок в Нагорном Обонежье. Но почему - именно оттуда? Следы замести? Может быть. Да и кузниц там много, хоть на том же посаде Тихвинском, и людишек рисковых хватает. Не надо и завозить чего - прямо там и печатать можно, на дальних погостах. Потом - тайными тропами вывезти…
Но при чем здесь Софья?
Так, может, у нее и спросить? Прям сейчас и ехать? Или… Или все-таки дождаться Олексахи?
Олексаха явился под вечер. Ничего не говоря уселся за лавку, устало вытянув ноги, отпил предложенного сбитня, сообщил с усмешкой:
- Нет нигде Сувора-то. Дружок его, Нифонтий, сказывал - третьего дня последний раз Сувора видывал. Доволен был тогда, Сувор-то, скоро, говорил, в богачестве заживу, к Явдохе в корчму сходим. С тех пор и ни слуху о Суворе, ни духу.
- Ну, правильно, - пожал плечами Олег Иваныч, - зачем он им теперь нужен, Сувор-то? Как говорится, мавр сделал свое дело.
Олексаха поставил на стол корец с недопитым сбитнем, задумался над последней фразой.
- В общем, растает Федоровский ручей - выловим в нем Сувора - так мыслю, - заключил Олег Иваныч. Олексаха утвердительно кивнул, соглашаясь.
- Завтра с утра попытай на всякий случай о Ставре, - прощаясь, дал цэу Олег Иваныч. - За усадьбой его последи, доверенных лиц поспрашивай. Ну, сам знаешь, учить не надо. Да, о палаче его охочем - особливо вызнай. А я пока в другое местечко смотаюсь.
С утра неожиданно повалил снег. Падал, кружась, целыми хлопьями, словно вернула свои права зима-холодица. Серое, покрытое тяжелыми тучами небо ощутимо давило на город, на его храмы, дома, башни и стены Детинца, на всех людей в нем.
Самолично оседлав каурого - слуга Пафнутий приболел малость, всю ночь зубом, сердечный, маялся, - Олег Иваныч тронулся в путь, отворачивая лицо от снега. Проезжая по Ярославову дворищу, повернул голову - какие-то немногочисленные мужики что-то лениво кричали супротив московского посольства… Припозднились чуть мужики-то, посольство уже съехало.
Перемешанный сотнями ног снег на Торгу превратился в грязную глинистую жижу. Олег Иваныч тронул поводья, объезжая кучку мелких торговцев, бывших коллег Олексахи, деловито судачивших о каком-то ночном пожаре. Взъехал на мост. Интересно, что такого может знать Софья об Олексе? И о фальшивых деньгах… И не о том ли пытал ее Ставр тогда, в заброшенной часовне на Лубянице? Так и не заговаривала боярыня про то больше, а Олег Иваныч специально не спрашивал, хоть и чесался язык. Свернул с Детиничьего мостика на Новинку. Резко запахло гарью. В виду Софьиной усадьбы, на углу Новинки и Прусской, собралась толпа. Олег Иваныч пришпорил коня. Боже! На месте зажиточной боярской усадьбы догорало пожарище! Черные, обуглившиеся стены терема вот-вот должны были рухнуть… Спрыгнув с коня, Олег Иваныч, закрывая лицо мокрым плащом, бросился в терем. Слезящимися от дыма глазами осмотрел горницу, спальню, людскую. Пусто! Лишь на пороге молельни лежал лицом вниз какой-то мужик в сером армяке. Олег Иваныч рывком перевернул его на спину… Никодим! Слуга Софьи… В груди старого слуги торчал кривой татарский нож, по всей комнате тут и там рассыпались кровавые пятна.
- Там, в амбаре, люди, - еле слышно сказали сзади. Олег Иваныч обернулся, узнав в молодом парне дьяка посадничьей канцелярии. Молча кивнув, последовал вслед за ним. Отдышался, пока шел через двор, наполненный плачем. Кричали выпущенные из амбара слуги. Те, кому повезло не быть убитым и не задохнуться в дыму. Хорошо - снег всю ночь шел…
Присланная посадником команда складывала найденные трупы у обгоревшего забора. Средь обожженных тел изредка попадались и женские. У Олега заныло сердце. Подойдя ближе, он внимательно всмотрелся в лица погибших. Нет, никого из них он раньше не знал… хотя… вот та молодая девчонка - сенная Софьина девка, а тот парень рядом - конюх.
- Парень-то кинжалом заколот, - пояснил дьяк. - А девка - удушена.
Веселенькая история… Еще одна посаднику морока - поджог усадьбы, да еще на Прусской, в самом-то боярском гнезде - дело куда как серьезное, на тормозах не спустишь при всем желании.
Опрос по горячим следам не дал почти ничего. Ворвались ночью какие-то шильники, лица черными тряпицами замотаны, поди узнай - кто… Кого сразу убили, кого - в амбар. Что с боярыней? А вот этого не видали. Нет, вроде как возок за оградой стоял - кони ржали… впрочем, следы все снегом засыпало.
В задумчивости, полный тоски и самых нехороших предчувствий, поехал Олег Иваныч на Владычный двор. Владыко Феофил встретил его встревоженный, наслышан уж был о пожаре. Ничем конкретным не порадовал его Олег Иваныч, покачал головой да развел руками - расследование покажет, кто поджег да зачем. Подумав, попросил полномочия усилить - мало ль кого с усердием пытать придется.
- Ты, владыко, грамоту мне выдай особую, с печатью… чтоб не обижались посадничьи да послушались бы…
Выдал таковую грамоту Феофил. Поворчал, но выдал. И в самом деле, не каждая ж собака Олега Иваныча знает, а в грамоте сказано: "Владычьим именем да Божьим промыслом человек служивый Олег Иваныч имать право имеет да дознаванье производить усердно…"
К полудню посланный к усадьбе Ставра Олексаха, злой да уставший, - шарился по злачным местам ровно собака.
- Нет в городе Ставра, - отдышавшись, доложил он, - ни на усадьбе, ни еще где. Дьячок церкви Дмитрия Солунского - она рядом там - сказывал, вроде как под утро проезжал боярский возок с охраной, куда - Бог весть. Служки на Ставровой усадьбе вольготничают, вино твореное в корчме покупали - видать, и вправду уехал боярин.
- О палаче удалось вызнать?
Олексаха отрицательно качнул головой.
Олег Иваныч задумался. Зрел у него один план, не совсем законный правда, да и не очень продуманный… но… за неимением лучшего…
Подсев на лавке поближе к Олексахе, он что-то зашептал ему на ухо, косясь на дверь - не идет ли кто. Олексаха покивал, улыбнулся. Так и ушел с улыбкой.
Вечером, когда колокола новгородских церквей зазвонили к вечерне, Олег Иваныч, в лучшем своем платье, украшенном крученой золотой канителью, важно прошествовал в посадничью канцелярию.
Узнав его, посторонилась стража, выбежал на крыльцо молодой дьяк - тот самый, что на пожаре встретился.
- По бесчестным монетам новое есть ли? - строго поинтересовался Олег Иваныч.
- Так палач новый еще не приходил, гоподине, - замялся дьяк. - Вот-вот должен… А так у нас уже все готово - и огонь разведен, и кнут, и дыба…
- Молодцы! - похвалил Олег Иваныч. - Не то что наши, владычные… Сразу видно - порядок во всем. Как звать-то тебя, человече?
- Февроний-дьяк, - поклонился посадничий.
- Ну, вот что, Февроний, бери-ко стражу да скачи немедля на сгоревшую усадьбу, в засаду. Верный человек сказывал - вернутся туда шильники, не все богачество взяли.
- Сейчас! - дьяк кинулся одеваться, выбежал в сени… да вдруг вернулся обратно.
- Что, грамота нужна какая? - понимающе усмехнулся Олег Иваныч. - Ну, на! Чти…
- "Владычьим именем да Божьим промыслом человек служивый Олег Иваныч имать право имеет да дознаванье производить усердно", - шевеля губами, прочитал дьяк, вернул грамоту почтительно: - В таком разе - мы быстро. Эй, Почин, Дмитрий… Собирайтеся живее!
Выбежал… снова вернулся:
- А как же охрана, господине? Стража-то к утру придет!
- Ну вот мы до утра тут и посидим, с катом-то новым, поспрошаем шильника да покараулим. Да не бойся, дело это долгое. С усердием пытать будем, сам знаешь, каков злодей-то!
- Да уж, молодой да упорный. Ну, успехов вам! С этими словами дьяк Февроний ушел окончательно. Заржали на дворе кони - понеслись на Прускую. Флаг вам в руки…
В сумерках подъехал к посадничьей канцелярии закутанный в бобровый плащ человек на рыжем коне. Поднялся по скрипучим ступеням крыльца, отворил дверь…
- Я кат охочий, от Ставра-боярина, - ухмыльнулся, тряхнув бороденкой козлиной.
- Давно ждем! - обрадованно воскликнул дьяк - молодой беловолосый парень с гусиным пером за ухом и хитроватой мордой. - Сейчас и попытаем…
- Так ты что, один тут, что ли? - подозрительно огляделся кат.
- Все в порубе давно, тебя только и ждут. Спрашивали, на дыбе можешь ли?
- Могу и на дыбе, - важно кивнул палач. - Всяко могу. Ну, веди, человече.
По узкой лестнице спустились в поруб. Дрожало вокруг слабое пламя факелов, разбрасывая по стенам длинные черные тени. С поросших зеленым мхом камней сочилась вода.
Ведущая в темницу дверь, обитая железом, была приоткрыта. Молодой дьяк, осторожно постучав, вошел, пропуская вперед палача.
На широкой скамье, за руки-ноги привязанный, лежал лицом вниз софейский отрок Гришаня. Спина отрока была заголена, напротив скамьи разложены орудия пыток. Реберный крюк, кнутья, плети-кошки, ногтяные иглы да деревянные клинья - вбивать меж пальцами. Незнамо откель и взялись - редко кого пытали в Новгороде.
Рядом с отроком сидел важный дьяк или даже боярин в богатом плаще с накинутым на голову капюшоном и перебирал в руках приспособления для снятия кожи.
- Здрав буди, князь, - поклонился палач. - Сразу и начнем?
Не оборачиваясь, боярин кивнул, ничего не ответив.
Сбросив кафтан, новоявленный кат закатал рукава рубахи, взял в руки кнут, примерился, размахнулся…
Вскочивший боярин резко схватил его за руку.
- Ну, здравствуй, Митря Упадыш! - язвительно произнес он. - Говорят, ты в каты подался?
Узнав Олега Иваныча, Митря попытался было бежать - да не тут-то было! Подскочивший сзади молодой дьяк - Олексаха - ловко завернул ему руку.
Отрок Гришаня со смехом уселся на лавке, показав Митре язык.
- Что, попытал, шильник?
Олег Иваныч показал Митре владычную грамоту, пояснив, что деваться тому некуда. Тот заскрипел зубами от злости… а может, и от испуга. Вид у собравшихся вокруг людей был довольно-таки решительный.
- Нам с тобой церемониться не с руки, - доходчиво объяснил Олег Иваныч. - Либо выкладываешь все о Ставре - куда он увез боярыню Софью, да не связан ли с деньгами бесчестными, либо…
Он не договорил, но стоявший рядом Олексаха красноречиво помахал кинжалом.
- Вижу, ваша взяла, - вздохнул Митря. - Скажу, куды ж мне деваться. Руку-то отпустите, чай, не железная.
Хитер был Упадыш, хитер и коварен. Знал - в чем можно признаться, а что и так, не договорив, оставить.
Рукой махнул, рожу пожалостливей скривил, прогнусавил:
- О бесчестных деньгах ничего не ведаю, хоть сейчас пытайте. А о Софье… о Софье знаю. В псковскую землю повез ее Ставр, в монастырь дальний.
- Зачем в монастырь-то?
- Так не хочет она за него, - пожал плечами шильник и, стрельнув глазами, добавил, что дорогу туда только он, Митрий, знает. Показать может, в обмен на жизнь и свободу. На последнее особенно упирал, зная: частенько тех, кто сказал все, находили потом в Федоровском ручье… как найдут, может быть, по весне глупого подмастерья Сувора. Боялся, что и его туда ж кинут, по себе людей мерил, сволочь.
Напрасно просидела на сожженной усадьбе засада с посадничьим дьяком Февронием. Продрогли все, как стало светлеть - вернулись. Пусто было в приказе, так же пусто - и в порубе. Исчез и подозреваемый, и Олег Иваныч, человек служилый.
В отчаянье принялся Февроний о стенку головой биться - знал, за то, что случилось, кнут - это еще самое малое.
Стражник записку со стола поднял.
- Ди-а… ди-а-ку…
- А ну, дай-ка… - встрепенулся дьяк. "Дьяку Февронию.
Своим приказом и поручительством Феофила-владыки по вновь открывшимся обстоятельствам бесчестного дела бросился в погоню во псковскую землю, взяв с собою задержанного отрока для свидетельства и нового ката, буде отрок далее противиться свидетельствовать будет.
Писано в Новгороде, месяце марте, в ночь на двадцатое число, лета от сотворения мира шесть тысяч девять сотен семь десятков девятого. Житий человек Завойский О. И.".
- Не много ль берет на себя Феофил? - грамоту прочтя, усмехнулся в усы посадник. - Да и человек этот житий - уж больно прыток.
Поворчал немного посадник, да бросил. И поважнее дела были. Дьяка же молодого пристрожил слегка, в Бежицкий Верх послав для дознания - воровали там зело много.
Глава 2
Псковская земля. Март - апрель 1471 г.
Однажды ночью - спало все вокруг -
В моих дверях раздался тихий стук
И гость вошел…
Хуан Руис, "Книга о хорошей любви"
Растаяли, разжижились, рассупонились по весне стежки-дорожки, растеклись коричневой грязью, так что увязнешь - не возрадуешься, будь ты хоть пеший, хоть конный. Ну а обозный ежели - век не проедешь, застрянешь в луже, горя не оберешься. Жди, покуда солнышко апрельское, а скорее, майское, дорогу не высушит. Потом и езди, по сухому-то, либо зимой. Плох месяц февраль - вьюжист, занесет метелями, сугробы взроет, бросит в лицо снежную взвесь - сиди-ка, путник, лучше на печи дома. Еще хуже февраля март, вот уж поистине - никуда не годный месяц, а для торгового дела - просто провальный. Дорог нету, реки ото льда не вскрылись - как ехать-то? Потому и сидели по домам все путние люди - сезона ждали. Одни шильники по лесам шлялись, мужики худые, злыдни. И те - все больше охотой пробавлялись, хоть зверь-то, он по весне быстр, увертлив, голоден.