А еще через день я наконец-то узнал свою дальнейшую судьбу. По СИЗО от камеры к камере пронесся слух, что собирается команда для отправки в Ухпечлаг в Коми АССР. Блин, как в тему про эту Кемь подумал. Когда мне велели сдать матрас-ложку-кружку, я успел отдать Леве еще две пачки папирос из оставшихся шести, и попросить, чтобы он по своим каналам передал Варе, что меня отправляю в Ухтпечлаг. Тот обещал выполнить мою просьбу. А затем, после сдачи казенных вещей, включая "Трех мушкетеров", меня с узелком вывели во двор и загнали в автозак. Я уже примерно представлял, что меня ожидает. Морозы градусов эдак до минус 40, непролазная тайга, летом гнус с палец толщиной, не исключена цинга ввиду отсутствия полноценного питания… И, скорее всего, работа на свежем воздухе с раннего утра до позднего вечера. Но всяко лучше, чем быть закопанным на полметра в землю с дыркой в голове. Хотя не исключено, что даже я, с моей неплохой физической формой, доживу до окончания срока. Ладно, что себя хоронить раньше времени, поживем - увидим.
Всего из автозака на уже знакомый мне перрон выгрузилось 15 зеков, включая меня, только на этот раз мы кучковались на корточках с руками за головой в самом конце перрона, ожидая наш прицепной з/к вагон в хвосте следующего на Москву поезда. Кручу головой по сторонам в надежде увидеть Варю. Тщетно. Она сейчас наверняка на работе, да и откуда ей знать, когда пойдет этап, разве что родственник работает при вокзале и сразу ей телефонирует. Но это вряд ли, тем более мы надолго не засиживаемся.
"Граждане бандиты, троцкисты и изменники Родины! Шаг вправо, шаг влево - рассматривается как побег. Конвой стреляет без предупреждения!" - слышу громкий инструктаж начальника конвоя. Сам конвой разномастный: тут тебе и славянские лица, и чернявые, и скуластые, с раскосыми глазами. Еще и злые псины впридачу, смотрят на тебя волком, рвутся с поводка, захлебываясь лаем и пуская пену.
Что ж, как я и планировал месяцем ранее, еду в Москву, но теперь уже проездом и в качестве осужденного к шести годам исправительных лагерей. Хорошо хоть не столыпинская теплушка, чего побаивались даже наши бывалые арестанты. Не знаю, как по мне - хрен редьки не особо слаще. Вагон представляет собой несколько отсеков, отделенных от коридора решеткой. Окна в "купе" добросовестно заколочены, оно освещается забранной в металлическую сетку электрической лампочкой. Окна есть в коридоре, правда, на них стоят решетки, а стекла настолько грязные, словно их не мыли со времен того же Столыпина. Вместо полок - деревянные трехъярусные нары, средний ряд откидывается. Нас всех загоняют в один отсек, хотя он рассчитан на семерых. Странно, нас же всего 15, четыре соседних отсека совершенно свободны, смысл создавать такую тесноту?
- Это чтобы на дровах сэкономить, - ухмыляется один из арестантов, сверкая в сумраке железным зубом. - Чем больше народу - тем теплее.
Да уж, не поспоришь. Еще и тяжелый дух, не добавляющий оптимизма, хуже, чем в камере. Кое-как размещаемся, причем наш чушок Витя беспрекословно занимает место под нижней шконкой. Для конвоя выделено отдельное купе, там-то они, надо думать, размещаются куда более комфортно.
- Еще этапы подселят по пути, ехать-то не один день, - с видом знатока говорит Федька Клык.
- Главное, чтобы к нам кого не подселили, и так уж на головах друг у друга, - сквозь бьющий его надсадный кашель добавляет Петрович.
Это уже пожилой, худющий мужчина в круглых очочках с треснутой линзой, с седыми, обвисшими усами. Работал мастером на заводе. Какая-то иуда раскопала, что у него в Гражданскую тесть за белых воевал в офицерском звании, и доложила куда следует, вернее, не следует. Вот и влепили 15 лет без права переписки. У Петровича, похоже, самая настоящая чахотка, то бишь туберкулез, разве что кровью еще не харкает. Ему бы в больничку, а еще лучше в Крыму у моря пожить, может, подольше протянул бы, а его, бедолагу, на север отправляют. Да он там через месяц коньки отбросит!
Наконец трогаемся, и начинаем договариваться, в какой очередности будем спать. Впрочем, перед сном еще ужин из селедки, куска хлеба и воды с каким-то неприятным запахом на брата. Не обосраться бы… Потом начинаются крики конвойным, чтобы отвели отлить до параши, но те со смешком предлагают ссать в "прохари", то есть сапоги. Снимаем с Витька один сапог и все мочимся туда, после чего литра полтора пахучей жидкости со смехом выливаем через решетку в коридор под ноги изошедшему вполне русским матом конвойному-киргизу.
На рассвете останавливаемся в Харькове, где забираем еще партию зеков. В итоге заполняются еще два отсека. Становится шумнее и, однако не теплее. Хоть конвой и запрещает проговориться между отсеками, все равно умудряемся обмениваться информацией. Выясняем, что среди харьковчан тоже есть как уголовники, так и политические, причем первые держат масть весьма конкретно, не то что у нас - более-менее демократические порядки.
В Москве к нам подсаживают последнюю партию осужденных, теперь вагон забит полностью, так и едем до конечного пункта, успев более-менее перезнакомиться. Оказалось, что среди столичных в наш вагон подселили какого-то известного авторитета по кличке Копченый. Не успели и пятидесяти верст отъехать от столицы, как сговорившиеся московские и харьковские блатные принялись мутить народ, требуя от конвоя нормального обогрева вагона. Наши присоединяются к несанкционированному митингу. В итоге все это заканчивается призывом: "Братва, раскачиваем вагон! На раз-два взяли!" От делать нечего тоже присоединяюсь к попытке массового суицида. И впрямь страшно, когда вагон начинает явственно раскачиваться. Вертухаи носятся по коридору, не зная, что предпринять, угрожая расстрелять всех к чертовой матери. Наконец начальник конвоя орет:
- Хорошо, мать вашу! Будет вам тепло!
Мы прекращаем акцию протеста, а начальник, видно, решает отомстить, потому что через час вагон превращается в настоящую парилку. Блатные снова грозят дебошем, в итоге еще спустя какое-то время температура в вагоне становится вполне приемлемой, и в дальнейшем проблем с отоплением не было.
А вот с Петровичем были проблемы. Вечером того же дня у него поднялась температура. Врача при вагоне не имелось, и начальник конвоя разорился на две таблетки аспирина, заявив, что добро переводит на всяких уголовников. Думаю, и эти таблетки зажилил бы, но после нашей акции с раскачиванием вагона главный цербер стал чуть более покладистым. После сразу двух выпитых таблеток Петровичу стало чуть получше, и он вроде бы забылся беспокойным сном.
Ночью я проснулся от того, что меня словно что-то толкнуло в бок. Приподнялся на локте, озираясь по сторонам, и в тусклом свете забранной в сетку и никогда не гаснувшей лампочки я увидел бледное лицо Петровича с застроенным носом. Тут же понял - все, отмучался. На всякий случай подполз к нему, приложил два пальца к сонной артерии. Нет, уже холодный, ничем не поможешь.
Растолкал народ. Жалко старика, но и спать в одном отсеке с покойником тоже не айс, как говорит молодежь XXI века.
- Ща решим, - уверенно сказал Федька Клык и крикнул сквозь решетку, - Конвой, дело есть.
- Чиво орешь?
Появившийся из конца коридора заспанный конвойный Ербол из киргизов явно кемарил, а мы тут разбудили его, не дали сон досмотреть о родном кишлаке.
- Чиво-чиво… Человек помер.
По такому случаю был поднят на ноги начальник конвоя, который учинил настоящее следствие. Однако, не усмотрев в смерти Петровича ничего криминального, велел двум зекам взять покойника за руки и за ноги, оттащить в холодный тамбур и накрыть простыней. Мол, полежит там до прибытия в Пинюг. Небольшое поселение Пинюг - конечная станция железнодорожного маршрута. Дальше пути еще не прокладывали. Эх, ну и попал я, каменный век какой-то.
А Федька Клык тем временем устроил шмон в личных вещах Петровича. Впрочем, поживиться там особо было нечем, единственную ценность представлял мешочек махорки. А я ведь и не знал, что Петрович курит, при мне он даже не доставал свою махорку, тем более куда ему курить-то с его легкими… Или это тоже вместо "валюты", как у меня папиросы? Ну теперь уж эта махорка ему точно не пригодится, а Клыку радость, ни с кем делиться не собирается. Можно было бы, конечно, потребовать разделить на всех, да что там делить-то - по щепотке на брата?
В Пинюге тело кладем прямо на перроне вокзала, где из всех административных зданий - скромная деревянная будка. Слышу, как принимающая сторона в лице хмурого сотрудника НКВД с майорскими петличками говорит начальнику нашего конвоя:
- Ладно, с покойником что-нибудь придумаем. Давай пока список, устроим перекличку.
Мы мерзнем в своих легких бушлатиках, не предназначенных для такой погоды - на улице никак не меньше 20 градусов мороза с легким ветерком, от которого моя щетина вокруг рта тут же покрывается ледяной изморосью. Хорошо хоть кепка на голове имеется, у кого-то и того нет. Но даже поплясать на месте нельзя, приходится стоять по стойке "смирно". У-у, садисты…
Копченым, как мне шепнул стоявший рядом Федька Клык, оказывается довольно неприятный на вид тип по фамилии Козьев. Вмятый в плоское лицо нос, глубоко посаженные, шарящие по сторонам маленькие глазки, кусочек левого уха отсутствует, белеющая нитка шрама на небритом подбородке, да еще левая же щека чем-то обожжена, отсюда, наверное, и погоняло. Такой физиономией только детей пугать.
Рядом стоят три автозака. Опытный Клык шепчет, что в машинах так и поедем до Чибью по наезженному зимнику, а это порядка 500 километров.
- Сейчас река встала, лед, а то бы на пароходе плыли, - добавляет Федька.
- Мы ж концы отдадим в этих автозаках.
- Не ссы, думаю, там буржуйки стоят. Сами же конвойные не дураки себе жопы морозить.
Тем временем перекличка закончена. Все на месте, включая покойного Петровича, которого майор спихивает на начальника станции - приземистого мужика в унтах, овчинном тулупе и, несмотря на мороз, фуражке на голове. Тот, выслушивая указания, согласно кивает и козыряет. Затем подзывает двух пришедших с ним путейцев и показывает на завернутое в простыню тело. Те хватают покойного за руки, перекладывают на санки и увозят куда-то за деревянное здание вокзала. Прощай, Петрович, земля тебе пухом!
- Так, граждане уголовники, троцкисты и прочая недобитая шваль, - констатирует майор. - Слушаем меня внимательно, два раза повторять не буду. Сейчас перемещаемся в автозаки, ведем себя смирно, услышу какой шум не по делу - выведу весь автозак на мороз, раздену до подштанников, и заставлю бежать за машиной на своих двоих до самого лагеря. Вопросы есть?
Вопросов ни у кого нет. Видно было, что начальник конвоя не большой любитель шутить. Майор дал команду, и новые конвойные - такие же разномастные, как и прежние - принялись по одному загонять нас в автозаки. Которые, на наше счастье, и в самом деле отапливались буржуйками. Наш этап - около полусотни человек, так что мы более-менее комфортно разместились по трем автозакам, если тряскую езду в холодной клетке вообще можно называть комфортной. Я по-прежнему держался с одесситами, хотя к нам затесались двое столичных. По виду - чистые политические, на уголовников совершенно не смахивали, вели себя смирно, тихо зажавшись в углу.
Получив каждый сухпаек на два дня пути, тут же принимаемся грызть чуть подсоленные сухари. Я свое сало еще в дороге схомячил, правда, не один. Посчитал, что буду выглядеть как буржуй-единоличник, тем более что и другие, у кого что было, честно выставляли на общий стол. Нам этого шматка хватило один раз похавать всем 15 зекам, включая чушка Витю, которого я пожалел.
Утром небольшой караван остановился на окраине Сыктывкара, нам разрешили выйти и оправиться. Делать это на виду у конвойных и рычащих псин было не очень-то и приятно, но выбора не оставалось. Тем более я уже находился в таком состоянии, когда все было по барабану. Хотелось уже куда-нибудь наконец приехать и нормально выспаться. Здесь же машины дозаправились, и последний рывок - к нашему 1-му отдельному лагерному пункту в поселке Чибью, стоявшему на одноименной реке.
К лагерю подъехали в метель, хорошо хоть дорогу не успело замести, иначе хрен его знает, на сколько застряли бы. В нашем автозаке я видел лопату. Наверное, и в двух других тоже имеется шанцевый инструмент, и тоже, скорее всего, в единственном экземпляре. Но что такое три штыковых лопаты против метровых сугробов на протяжении нескольких километров! Мы бы точно сдохли, не исключено, вместе с конвоем, потому что подмога неизвестно когда появилась бы, возможно, что и покрышки к тому времени стопили бы в костре в попытке хоть как-то согреться. Вспомнилась песня Высоцкого "Кругом пятьсот", ну точно была бы наша ситуация.
- Выходим, строимся, - перекрывая метель, кричат конвойные.
Подняв воротники, пряча лицо от ледяного ветра и колючих снежных игл, стоим нестройной шеренгой, кричим: "Здесь", услышав свою фамилию. Снова, как странно, все совпадает, никого в пути не потеряли. Тут вперед вышел невысокий, круглолицый человек, в круглых очках без оправы. Он не кричал, как перед ним начальник конвоя, но нам при этом его было прекрасно слышно.
- Я - начальник лагеря Яков Моисеевич Мороз. Рад приветствовать пополнение, надеюсь, сработаемся. Если среди вас есть специалисты нефтяного и угольного промысла - шаг вперед…
Вот уж не знал, что в Коми нефть добывали. В мое время нефтепромысел был развит в Татарстане и Сибири, на Крайнем Севере… Но видно, сейчас и тут есть что качать.
- Нет специалистов? - продолжил Мороз. - Что ж, позже выясним, кто из вас на что годен, или будете трудиться на общих основаниях. Сейчас отмоетесь в бане, поужинаете, и будете размещены по баракам. Все вопросы - к вашему начальнику отряда. Вот он, капитан госбезопасности Северцев Андрей Петрович, прошу любить и жаловать. Он вам теперь и за мать, и за отца, и за господа Бога. И запомните: органы не только карают, но и дают возможность искупить свою вину. Надеюсь, что, отсидев положенный срок, вы выйдете из стен нашего лагеря совершенно другими людьми.
Мороз повернулся к Северцеву, что-то негромко ему сказал и тот скомандовал:
- 11-й отряд, направо! За мной шагом марш!
Первым делом нам устроили шмон. Пока один вертухай заглядывал мне в рот и задний проход, второй потрошил узелок. Заглянув в него, что называется, не отходя от кассы, я не досчитался последнего шматка сала и двух пачек папирос.
- Начальник, че за беспредел?! - возмутился я.
- Ты у меня сейчас договоришься, вообще без штанов останешься, - пообещал упитанный отморозок с кубиками лейтенанта в петлицах.
- Хоть бы одежонкой какой потеплее снабдили, - подал голос один из ждавших шмона зеков. - В нашей-то и окочуриться недолго.
- На вас, троцкистов недобитых, еще и обмундирование переводить? Ничего, так походите.
- Какой я тебе троцкист, начальник, я честный урка!
- Знаем мы вас… Давай сюда свой вещмешок, проверим, что там у тебя лишнего завалялось.
Перед помывкой нам выдали по алюминиевой миске, ложке и кружке. Предупредили, что все подотчетно, не приведи Бог потерять, или, что еще обиднее, стать жертвой вора. Поэтому все по очереди тут же найденным тут же гвоздем выцарапываем на посуде свои инициалы и номер отряда. Я вообще полностью написал имя и фамилию, а то мало ли КК в отряде, всех еще не знаю.
В бревенчатую баню нас заводили тремя партиями, потому что весь этап она не могла вместить ни при каких условиях. Мыться приходилось в потемках, и под окрики то и дело заглядывавшего с улицы вертухая, требовавшего ускорить процесс. Мол, не дома, нечего намываться. Я оказался во второй партии. Дорвавшись до горячей воды и мыла, принялся за процесс с удовольствием.
- Жаль, веничков не выдали, - прокричал Федька Клык, демонстрируя свои уркаганские наколки. - А ну-ка, Витек, поддай жарку, плесни на камни!
В предбанник я вышел одним из последних, и не обнаружил своей кепки.
- Какая сука… Эй, але, это же моя кепка!
Головной убор я увидел на одном из харьковских зеков, который вышел из моечной раньше меня и уже успел одеться, готовясь выйти на улицу. Урка, нагло щерясь, притормозил:
- Было ваше - стало наше. Ты фраер, а я блатной.
И с этими словами вознамерился покинуть помещение. Я настиг его одним прыжком и в полете так впечатал ногой в спину, что блатарь просто влип в дверной косяк. Не иначе, зашел лбом, потому как медленно сполз вниз в бессознательном состоянии.
Кепка вернулась к законному хозяину. Конечно, не для местных морозов, надо бы со временем разжиться ушанкой, особливо если и впрямь отправят лес валить. Но все же лучше, чем с непокрытой головой.
Харьковчанина кое-как привели в чувство. Как раз вовремя - заглянул конвойный.
- Ну вы че, урки и враги народа, долго еще?
- Все уже, начальник, - пробурчал Федька Клык, покосившись на харьковчанина.
Тот, пошатываясь, прошел мимо вертухая.
- А ну стоять! Что это за ссадина на лбу?
- А это он, гражданин начальник, в потемках поскользнулся, - под смешки остальных прокомментировал Клык.
- Аккуратнее надо… Давай, шевели лаптями, встал тут.
Еще минут десять-пятнадцать ждали на морозе, пока помоется третья партия. Затем нас строем отвели в столовую, где мы с удовольствием покидали в себя по миске пшенной каши на прогорклом масле с куском селедки, залив ее неким напитком, по недоразумению именовавшимся чаем. Да, соскучились наши желудки по горячей пище.
После этого нас опять же строем отконвоировали в одноэтажный барак. По виду, недавно выстроенный, возможно, специально для новой партии заключенных, свежеотесанные бревна еще пахли смолой. Вот только проконопачены они были так себе, я видел местами щели невооруженным глазом. Ладно, как-нибудь займемся дырами, а пока хотелось выспаться за весь этап.
Не знаю, случайно это получилось или на каком-то подсознательном уровне, но я бросил свой изрядно похудевший за время этапа и шмона узелок на нары, определившие условную границу между блатными и политическими, как бы подчеркнув, что то ли я и с теми, и с теми, то ли наоборот - ни с кем. Как бы там ни было, в тот момент мне было по барабану, куда падать, так сильно хотелось нормально выспаться. Как раз прозвучала команда: "Отбой", и я, запрыгнув на свои верхние нары, тут же забылся глубоким сном.
Глава X
Утро началось с вопля дневального: "Отряд, подъем!" Дневальным по отряду еще с вечера назначили недалекого запорожского крестьянина Митяя Жадуна - довольно щуплого малого лет двадцати пяти от роду и на вид слегка глуповатого. Или простоватого, это как поглядеть.
- Митяй, мать твою, хорош орать, - огрызнулся спавший через проход от меня Федька Клык, нехотя выбираясь из-под относительно теплого одеяла.
Мда, свежо, если честно. Тепло было только в радиусе нескольких метров от весело гудевшей огнем печки-буржуйки, притулившейся в начале коридора у входной двери. Рядом была сложена явно уменьшившаяся по сравнению с вечером кучка дров. Отопление, как я понимаю, тоже на совести дневального. Как-то я вчера пропустил момент с выбором Митяя на эту должность. Он что же, всю ночь за печкой присматривал, полешки подкидывал?
Однако, как бы там ни было, о централизованном отоплении здесь явно не имеют представления. Эх, сейчас бы зарядочку хорошую для сугрева, а потом жахнуть полулитровый стакан круто заваренного чая на целебных травах.