- Пожалуйста, - протянул я ему временное удостоверение.
Капитан покрутил прямоугольный кусочек плотной бумаги в руках.
- Гражданин Кузнецов, вам придется проехать с нами.
- У меня же билет до Москвы…
- Гриценко, - кивнул капитан одному из подручных.
Тот достал наручники, и мне не оставалось ничего другого, как дать себя "окольцевать".
- Мухин, возьмешь его чемодан. Вперед.
Легкий толчок в спину придал мне некоторое ускорение. Через минуту меня уже усаживали на заднее сиденье "ГАЗ М-1", того самого пресловутого "воронка". По бокам уселись двое, капитан впереди, четвертый оказался водителем. Как же мне все это до боли напомнило события трехмесячной давности.
Все время, пока ехали, я мучился от состояния неопределенности. Понятно, на чем-то я прокололся, просто так в "мусарню" не заметут, но все же скорее как Клим Кузнецов, а не Ефим Сорокин. Тогда, выходит, наследил на Базарной улице? Бабка оказалась не такой уж и подслеповатой, запомнила мои приметы? Или тот раненый пришел в себя и сумел дать показания? Интересно, сколько здесь дают за массовое убийство? Сразу к стенке или все же можно отделаться пусть крупным, но все же сроком? Да что толку гадать, надеюсь, скоро все выяснится.
Наше короткое путешествие закончилось в городском отделе НКВД. Меня провели в кабинет к сотруднику, представившемуся майором Лыковым. Выглядел он уставшим, как-будто пару дней не вставал из-за стола или, напротив, всю предыдущую ночь ловил бандитов.
- Присаживайтесь, гражданин Кузнецов, - кивнул на стул майор, сняв очки и потирая переносицу. - Капитан, можете пока быть свободны.
Наручники с меня снимать не торопились, видно, опасались, либо просто тут такие порядки. Я молчал, ожидая, что скажет майор. А тот не торопился, молча закурил папиросу с синим обшлагом, вытряхнув ее из желтой пачки с надписью "Папиросные гильзы "Сальве"", после чего принялся листать лежавшие перед собой бумаги. Причем делал это так грамотно, прикрывая документы рукой, что, как я ни изворачивался, заглянуть в содержимое этих бумаг не представлялось возможным. Тянет резину, зараза, определенно пытается меня вывести из себя. Не на того напал: человеку, имевшему дело с выкормышами Ежова, одесский следак не так страшен. И все равно вопрос, заданный майором, глянувшим на меня исподлобья, прозвучал неожиданно.
- Гражданин Кузнецов, на вас поступило заявление о нанесении тяжкого вреда здоровью.
Опа, уже интереснее! Тяжкий вред - это не убийство, насколько я понимаю, и тем более они не подозревают, что я - Ефим Сорокин, положивший одного следователя и крупного чина из комиссариата внутренних дел. Как-то сразу отлегло от сердца. Но посмотрим, что будет дальше.
- Простите, - включаю дурачка, - я не совсем понимаю, о чем идет речь…
- Не понимаете? Жаль… Шигин!
- Я, товарищ майор! - возник в дверном проеме давешний капитан.
- Пострадавшие и свидетели там еще у тебя не уснули?
- Никак нет, товарищ майор.
- Тогда заводи, проведем очную ставку.
Спустя где-то полминуты в кабинет один за другим вошли трое. Увидев их, я сразу же понял, что мне инкриминируют, потому что передо мной стояли официант из "Гиацинта", а также девица, пытавшаяся выцарапать мне глаза и один из трех парней, которым я набил морды.
- Ну что, граждане Ещенко, Будникова и Гольштейн, узнаете этого человека?
- А то, он и есть, - кивнул побитый мною молодой человек с желтеющим фингалом на половину лица.
- Он, он это, товарищ следователь, взял и набросился на нас, паразит! - срывающимся на визг голосом поддержала его бабенка.
- Для вас, гражданка Будникова, я не товарищ, а гражданин следователь, - поправил ее Лыков. - А вы что скажете, гражданин Гольштейн?
Официант судорожно сглотнул, попытался что-то сказать, но в итоге смог только кивнуть.
- Вы чего тут киваете? Язык проглотили?
- Узнаю, тот самый, - выдавил из себя официант. - С ним еще девушка была, я их обслуживал.
Блин, не хватало еще, чтобы они Варю в это дело впутали. Ладно я, но и ей может влететь, чего доброго, за хождение по питейным заведениям еще с должности снимут.
- Ну что, гражданин Кузнецов, - это уже ко мне, - признаете, что устроили дебош в кафе, нанеся вред здоровью его посетителей? Между прочим, двое сейчас находятся на лечении, а у гражданина Семенченко и вовсе перелом челюсти.
Отпираться было бессмысленно, однако требовалось внести некоторую ясность.
- Гражданин следователь, вообще-то не я начал…
- Признаете или нет?
- Нет.
- А вот у меня имеются показания нескольких свидетелей, что именно вы первым подошли к столику, за которым культурно отдыхали сын первого секретаря Пригородного райкома партии товарища Семенченко вместе с друзьями, начали выяснять с ними отношения и затем устроили мордобой.
- А что, я должен был молчать, когда они на все кафе оскорбляли мою спутницу? Естественно, как мужчина, я подошел к ним и попросил прекратить оскорбления. В ответ мне стали угрожать, а вот этот, - я кивнул в сторону обладателя кровоподтека, - вскочил и попытался меня ударить. Пришлось применить некоторое физическое воздействие. Затем его дружки и вот эта женщина набросились на меня, я вынужден был защищаться.
- Врет он все, гражданин начальник! - громко заявил Ещенко. - Я просто хотел встать, чтобы нормально поговорить, а он как двинет…
- Вы, гражданин Ещенко, пока помолчите. А вы, гражданин Гольштейн, как лицо незаинтересованное, расскажите, как все обстояло.
- Я?
- Вы, вы, или снова язык отнялся?
- А я не видел ничего, - прижимая к груди шляпу, испуганно проблеял официант. - Я вообще на кухне был, когда это началось.
- Понятно, - с плохо скрываемым недоверием протянул следователь, забычил папиросу и взял одну из лежавших на столе бумаг. - Ну, тут у меня имеются показания еще двух свидетелей, находившихся на тот момент в кафе, они, в общем-то, подтверждают, что именно вы, гражданин Кузнецов, первым применили физическое воздействие. Или снова станете отрицать?
Бляха муха, что-то я уже устал от всего этого. Сознаться что ли… А то ведь начнут мурыжить, последнее здоровье на допросах оставишь. Думаю, за мордобой много не дадут, все же не политическая статья, не троцкизм со шпионажем, как мне пытался приписать Шляхман.
- Ладно, пострадавшие и свидетель свободны, - дал команду Лыков и добавил им вслед. - Город не покидать, можете понадобиться в любой момент. Шигин, сними с подозреваемого наручники. Пишите, как все было. И не забудьте указать фамилию вашей приятельницы.
- Она здесь вообще не при чем…
- Разберемся.
В течение следующих пятнадцати минут я подробно описывал происходившие в кафе "Гиацинт" события, отобразил, как все было на самом деле, затем рассказал вкратце свою выдуманную биографию, упомянув про украденные документы, неразборчиво подписал, не забыв поставить дату, и протянул лист майору. Тот внимательно прочитал, кивнул каким-то своим мыслям и спрятал документ в папку.
- Ну что ж, пока вам, гражданин Кузнецов, придется побыть в камере предварительного заключения. Шигин, оформляй.
В КПЗ помимо меня куковал какой-то забулдыга, видно, вчера еще пребывавший в невменяемом состоянии. Чувствовал он себя неважно, его страдания было видно невооруженным взглядом, мужика изрядно потряхивало, он тихо постанывал, свернувшись в уголке калачиком. Я пристроился в другом углу и, стараясь не обращать внимания на источаемые соседом ароматы, задумался о своих перспективах. Они вырисовывались не самые радужные, но в то же время и не самые печальные. Внутреннее чутье мне подсказывало, что расстрел за такого рода бытовуху не дают. Пусть даже я набил морду сынку какого-то там партийного босса. Срок - вполне может быть, хотя и тут еще не факт…
А что они могут на меня раскопать? Пусть ищут следы некоего Клима Кузнецова. Глядишь, и правда дозвонятся до Ярцево, а там про такого и слыхом не слыхивали. Тут, правда, следаку в голову может взбрести идея, что я опять же какой-нибудь шпион с выдуманной биографией, но хотелось верить, что до этого все же не дойдет. Сейчас у них такая запарка, врагов народы вяжут каждый день пачками, что не до какого-то там ресторанного - вернее, кафешного - бузотера.
А может… Может, сознаться, что я и есть тот самый Сорокин, укокошивший самого Фриновского, и что меня ждет в своем кабинете сам товарищ Сталин? Ага, оборвал я сам себя, и прямиком в лапы Ежову, а там исход известен. Нет уж, давайте я лучше подожду, погляжу, что будет вырисовываться из этой ситуации, а затем действовать по обстоятельствам.
На следующий день меня в автозаке отправили в одесский СИЗО - четырехэтажное здание красного кирпича. Осмотр врача, фото в фас и профиль, пальцы в чернилах… Ну, здравствуйте, воспоминания! Так ли давно я вот так же переступил порог камеры бутырского следственного изолятора, и вот теперь уже знакомлюсь с одесским. И состав жильцов практически такой же, разве что местная гопота изъясняется все больше на одесском диалекте.
На этот раз я себя чувствовал на порядок увереннее, чем в своей дебютной отсидке в Бутырке, да и местные обитатели, похоже, уже были в курсе, кого к ним подсаживают. Тех, кто умеет за себя и тем более за свою девушку постоять - уважали во все времена. Масть вроде бы так же держали блатные, но, как выяснилось, они не наезжали на политических, просто держались несколько обособленно. Верховодил местными кентами некто Лева Одессит, полжизни проведший на нарах, с синими от наколок пальцами. Он решил меня сразу перетянуть на свою сторону, выделив вполне неплохую шконку. Я же раньше времени понты не кидал. Не знаю, насколько получится держать нейтралитет, и как это будет выглядеть: ладить со всеми или напротив, держаться особняком ото всех… Быстрее бы уже суд, а то уже надоела эта неопределенность.
Ждать пришлось недолго. На третий день меня выдернули из камеры и привезли в одесский городской суд для оглашения приговора. В зале я разглядел помимо четверки пострадавших, включая Семенченко с подвязанной челюстью, председателя портового парткома… и Варю. Она была в своей неизменной красной косынке и тужурке, и в ее взгляде настолько явно смешивались уверенность в честности и непредвзятости советского суда одновременно с жалостью ко мне, что и мне ее в свою очередь стало почему-то жалко. Хотя вообще-то следовало себя пожалеть, потому что приговор может быть какой угодно. Но я на всякий случай все же рассчитывал на худшее, и мысленно уже прикидывал, как можно устроить в зале суда погром и побег, даже со скованными впереди руками, если трое заседателей решат, что мое тело должно быть предано земле.
Только здесь я познакомился со своим адвокатом, который, по идее, должен был, сука такая, навестить меня еще в СИЗО. Плюгавенький мужичонка с бегающими глазками зачитал свою версию "преступления", причем получалось, что он как бы и не защищал меня, а наоборот, обвинял. Вот же гнида! Понятно, защищать здесь меня никто не собирался. Хотя нет, вон парторг несколько слов сказал в мою защиту, и Варя выступила, рассказала, как обстояло дело. Заодно припомнила мою положительную характеристику с места работы, которая должна быть прикреплена к моему личному делу. В последнем слове я повторил свою версию случившегося и заявил, что виновным себя не признаю. Не знаю, повлияло все это на вердикт "тройки" или нет, мне впаяли шесть лет с конфискацией с отбыванием срока в исправительно-трудовом лагере.
Я мысленно выдохнул. Было бы что конфисковать… А если серьезно, то вполне могли присудить контрреволюционную деятельность, как требовал прокурор, считавший, что я преднамеренно причинил физический ущерб сыну партийного работника, и требовавшего для меня 25 лет лагерей по 58-й статье. Еще и начальника порта приплел, обвинив его в пособничестве врагу народа. Вот уж не хотелось бы, чтоб и Темкин пострадал, а заодно и Лексеич. Надеюсь, для них все обойдется. Что же касается моей персоны, то спасибо судье, не повелся, хотя и шесть лет я считал чрезмерным приговором. Вполне вероятно, что они вообще заранее все решили, до суда, а сейчас лишь разыграли спектакль, поиграли на моих нервах. Как бы там ни было, еще неплохо, что меня судили по уголовной статье. Опять же, появилась возможность окончательно обрубить концы биографии Ефима Сорокина. Надеюсь, засунут меня в лагерь и забудут о моем существовании. Хотя, конечно, тянуть шесть лет в зоне тоже приятного мало. Раньше мне не доводилось пребывать в местах не столь отдаленных, хотя наслушался много чего от людей, когда-то туда угодивших. В принципе, имел представление, как себя там вести, правда, нынешняя зона может серьезно отличаться от зоны будущего.
Перед тем, как конвоир меня увел из зала, я обменялся взглядами с Варей. В ее глазах стояли слезы. Блин, самому бы не разрыдаться. Но я нашел в себе силы ободряюще улыбнуться, прежде чем меня вытолкнули в коридор.
Из зала суда меня в уже знакомом автозаке отправили обратно в СИЗО. На вопрос, когда мой этап, конвоир вякнул что-то вроде: "В ИТЛ всегда успеешь, отдыхай пока", и закрыл за мной дверь камеры.
- Сколько? - спросил меня Лева Одессит.
- Шесть, - так же коротко ответил я и добавил. - С конфискацией.
- Легко отделался… Хотя по уголовке всегда сроки меньше. Это вот им, - презрительный кивок в сторону политических, - дадут на полную катушку. Нашего брата советская власть больше любит.
И заржал, аки конь, демонстрируя окружающим чересполосицу гниловатых зубов.
Наутро я был огорошен известием о том, что мне принесли передачку. Лева Одессит заявил, что если бы я был осужден по пресловутой 58-й статье - хрена с два приняли бы для меня посылочку с воли. Поинтересовался у надзирателя именем благотворителя, и услышал, что узелок с нехитрой снедью "на дорожку", несколькими пачками папирос "Сальве" - хоть и не курю, но в качестве универсальной валюты самое то - и комплектом нижнего белья передала девушка в красной косынке. Ясно, Варя заглядывала. Неужто и впрямь так ей приглянулся? Эх, жаль девчонку, когда она меня еще дождется, если и впрямь решит ждать… Ведь между нами по существу ничего и не было, может, зря я себя тешу надеждой, что хоть кому-то в этом мире я небезразличен?
Хоть бы письмо ей написать, признаться в чувствах, да не положено. Ни письменных принадлежностей нет, ни возможности передать послание. Раньше, чем по прибытии в ИТЛ, написать не придется, да и не факт, что и оттуда будет возможность отправить письмо. И вообще интересно, в какие края меня направят. Явно не на курорт, но все же не хотелось бы загреметь на Крайний Север.
Проговорился о своей беде Одесситу, и тот сразу же оживился:
- А что, могу организовать доставку малявы на волю по нужному адресочку. Только, извиняй, не за просто так.
В надежности блатной почты я почти не сомневался, а расплатиться пришлось парой пачек папирос из Вариной посылки, которые тут же исчезли под матрасом Левы. Я предложил было поначалу расплатиться одним из двух шматков сала, но опытный в таких делах Одессит сказал, что они мне еще в дороге пригодятся.
- Тут харч хоть и небогатый, а дают исправно, - сказал Лева. - А вот на пересылках, по этапам, с кормежкой дело обычно обстоит туго. Сало и сухари - самое то.
Заручившись обещанием старожила хаты - Одессит куковал здесь уже полгода - сел писать письмо Варе. Огрызок карандаша и пару листов помятой, но пригодной для письма бумаги одолжил все тот же Лева.
"Милая Варя! - начал я, сам себя удививший такой манерой обращения. - Пишет тебе твой хороший знакомый К. К., волею судьбы оказавшийся по ту сторону решетки. Получил от тебя посылку, за что огромное спасибо. Твое выступление на суде было выше всяких похвал, хотя, думается, ты зря так рисковала, я ведь не хотел тебя впутывать во всю эту историю. Надеюсь, серьезных последствий за хождение по увеселительным заведениями в обществе "уголовного элемента" для тебя не последует.
Пока я еще нахожусь в камере, жду этап в один из лагерей ГУЛАГа. Не имею ни малейшего понятия, куда меня отправят, хотелось бы избежать холодных краев. Но даже там мысли о тебе будут меня согревать. Я и сейчас постоянно вспоминаю наши встречи, как провожал тебя до дома, как ты поцеловала меня в щеку… Твой поцелуй был для меня самым счастливым моментом в жизни!
Хочется верить, что судьба нас снова когда-нибудь сведет, но это не просьба меня дожидаться, тем более что в ИТЛ может случиться всякое, не все оттуда возвращаются живыми и здоровыми. Ты - хозяйка своей судьбы, вольна строить ее по своему желанию. Да и не было между нами ничего такого, что бы обязывало нас к долгим и тесным отношениям. Однако ж хочется верить, что я тебе небезразличен. Надеюсь, из ИТЛ мне удастся тебе написать, хоть так мы станет поддерживать нашу связь. Твой К. К."
- Ну что, намалевал? - поинтересовался Лева, когда я свернул листок вчетверо.
- Ага. Адрес написать?
- Лучше не надо, так шепни. Сегодня и отправим твою маляву.
Свое обещание Одессит сдержал, на прогулке передал послание вместе с пачкой папирос нескладному конвоиру с вороватыми глазами, который пообещал все исполнить в лучшем виде.
И вновь потянулись однообразные дни в ожидании этапа. Оправка, поверка, пайка, обход фельдшера, оправка, обед, прогулка по внутреннему дворику, ужин, вечерняя поверка… Изредка эта рутина нарушалась получением передачи, посещением тюремного библиотекаря, записывавшим пожелания сидельцев, и мытьем в бане. От нечего делать я заказал "Трех мушкетеров". Толстенная книга оказалась изрядно потрепана, но все листы на месте, и я с охоткой принялся за чтение. Погружение в жизнь Франции XVI века с ее интригами при королевском дворе хоть немного скрашивало мои серые тюремные будни.
Кстати, теперь они протекали на порядок спокойнее, чем в Бутырке. Там, правда, меня на допросы таскали, а тут уже суд вынес решение, нет нужды истязать несчастного подозреваемого, а теперь уже осужденного. Но и отношение ко мне в камере со стороны тех же блатных было если и не доброжелательным, то нейтральным как минимум, раз уж мне предстояло чалиться по уголовной статье.
Настоящим праздником для меня стала еще одна посылка от Вари, в которой я безуспешно пытался отыскать хоть какую-то записку с ответными излияниями чувств. Но Одессит меня просветил, что письма осужденным до отправки на этап не положены, так что мне оставалось лишь доверять словам Левы, что мое послание было доставлено по устно переданному конвоиру адресу.
Про себя прикидывал, что если отсчет срока пошел с момента вступления приговора в силу, то на свободу я выйду в конце 1943 года. Это ж разгар войны! Получается, так и не выйдет у меня предупредить товарища Сталина о нападении немцев, буду в это время куковать за колючей проволокой. Выражаясь языком кинематографа, "Я тут, а у меня там шведы Кемь взяли!"