Глава IV
- Живой!
Кржижановский и Куницын меня обняли чуть ли не одновременно, а еще несколько человек крепко пожали руку, словно бы поздравляя с возвращением с того света. По существу, так оно и было, я находился всего в одном мгновении от ухода из мира живых. Мгновении, которого было достаточно, чтобы спустить курок направленного в голову револьвера.
- Мы думали, вас, как и многих, повели на расстрел, - сказал комбриг. - Даже попрощаться не успели, так быстро вас увели. Ну, рассказывайте, какой срок дали?
- Так ведь на расстрел и повели, - сказал я. - Тот самый Магго, которого вы поминали, Павел Иванович, уже курок взвел. В последний момент Попов прибежал с криком, что Фриновский велел отправить дело на доследование.
- Видно, есть у вас заступник кто-то там, наверху, - покачал головой Коган. - Но надолго ли его хватит, этого заступничества…
На несколько минут воцарилось гнетущее молчание. Каждый думал о своем. Может, кто-то заранее и завидовал, предчувствуя, что вот его-то могут и кончить в подвале Пугачевской башни, и по его душу никакая шишка звонить не будет.
- Так что же, получается, вами заинтересовался сам Фриновский, - наконец нарушил молчание артиллерист.
- Второй раз, - напомнил я. - Сначала морду бил, а теперь из-под пули вытащил.
- Возможно, он так же просто исполнил чей-то приказ, - предположил Коган.
- Над Фриновским, если я не ошибаюсь, стоит Ежов, а над Ежовым… В общем, вы и так знаете, - констатировал комбриг.
- А может и правда в деле нашли какие-то недоработки? Уточнят - и снова под суд, и возможно, с тем же исходом, - добавил "оптимизма" прислушивавшийся к нашему разговору Станкевич.
- Типун вам на язык, - отмахнулся Коган. - Лично я предпочитаю верить в справедливый исход. Уверен, Ефим Николаевич, что ваше дело на расстрельный приговор никак не тянет.
В этот момент распахнулось окошко для подачи еды, в котором показалось тщательно выбритое лицо конвоира:
- Всем встать!
Затем провернулся ключ в замке, и вместе с заглядывавшим в окошко вошел еще один.
- Куприянов!
Лицо нашего сокамерника тут же посерело, но он, покачнувшись, все же нашел в себе силы сделать шаг вперед.
- Руки за спину, на выход.
Несчастный Куприянов обвел взглядом камеру, словно пытаясь запомнить наши лица и, обреченно опустив голову, двинулся к выходу. Уже в дверном проеме он обернулся и, прежде чем ему рукояткой револьвера промеж лопаток придали ускорение, крикнул:
- Прощайте, братцы!
Дверь захлопнулась, вновь провернулся ключ, и камера опять погрузилась в гнетущее молчание.
- Сидим тут, ждем, пока нас по одному не отправят на бойню!
Огромный, под метр девяносто и широкоплечий капитан Кравченко, на которого с опаской поглядывали даже уголовники, в сердцах двинул кулаком по стойке шконки, так что та покачнулась, а за ней и соседние. Кравченко в камере находился почти неделю. По национальности украинец, служил на западной границе, полгода назад перевели в Москву. Не успел семью в столицу перевезти и обжиться - как последовал арест. По мнению капитана, он стал жертвой чьего-то навета. Ему инкриминировали связь с польской разведкой. То есть ситуация, близкая к моей, шпионажем здесь тоже попахивало.
- Ну а что вы предлагаете? - поинтересовался Коган. - Устроить бунт? Тогда нас точно всех перестреляют.
- Да уж лучше так, чем подставлять им свой затылок. За свою жизнь я дорого возьму.
Я был согласен с Кравченко, уж лучше погибнуть в бою, чем быть безропотной овцой на заклании. Другое дело, что бунт и впрямь ничем хорошим не закончится. Расстреляют всех прямо в камере, а так хоть у кого-то есть шанс уцелеть, пусть даже отсрочить свою гибель в лагерях. Но, опять же, если подумать, восстание может погнать волну, стать примером для других. И тогда наверху задумаются: может быть, они делают что-то не то, загребая в тюрьмы и правых и виноватых?
А на следующий день, сразу после ужина, за мной снова пришли. На этот раз я успел на всякий случай попрощаться с товарищами, после чего меня снова упаковали в наручники и повели совсем не в ту комнату, где мне выносили приговор, и не в подвал Пугачевской башни. Меня вывели во внутренний двор, где я успел глотнуть свежего воздуха начала сентября, еще хранившего тепло лета, прежде чем оказаться втиснутым на заднее сиденье "воронка". По бокам сидели двое молчаливых конвоиров, принявших меня словно эстафетную палочку у надзирателей Бутырки, а впереди по традиции место занял не кто иной, как Шляхман.
Как и в первый раз, следователь предпочитал хранить молчание. С заднего сиденья полностью разглядеть его лицо было трудно, но я догадывался, что Шляхман пребывает не в лучшем настроении. По пути, проезжая мощеную мостовую, мы умудрились продырявить колесо, только в этот момент старший группы наконец дал волю чувствам, негромко выругавшись себе под нос. Несколько минут ушло на замену колеса, после чего мы продолжили наше небольшое путешествие.
Теперь наш путь пролегал в обратном направлении - из Бутырки на площадь Дзержинского, к зданию, при СССР наводившему ужас на обывателей, а особенно в это время. Что там на этот раз со мной собирались делать, я не знал, но ничего хорошего от итогов этой поездки не ждал. Доследование может включать в себя все, что угодно, включая новую порцию допросов с применением самых изощренных пыток. Только могли бы все это проделать и в СИЗО, необязательно было везти меня в цитадель ОГПУ.
Хмурый Шляхман возглавил нашу небольшую процессию, двигавшуюся по коридорам страшного здания. Несмотря на вечернее время, то и дело мимо шныряли сотрудники, кто в гражданском, кто в форме НКВД. Да, процесс выявления врагов народа не останавливался ни на минуту. Не удивлюсь, если тут и ночами в кабинетах горит свет, а из подвала доносятся крики допрашиваемых.
Нет, и не в подвал меня повели, напротив, мы поднялись по лестнице и оказались перед дверью приемной наркома внутренних дел СССР. Не успел я осмыслить данный факт и как следует напрячься, как мы оказались в помещении с плотными шторами, не пропускавшими внутрь ни лучика света. В приемной помимо порученца-секретаря я обнаружил еще и Фриновского, который при нашем появлении встал со стула и одернул китель.
- Почему так долго? - негромко спросил он у Шляхмана.
- Колесо пробили на Каретном ряду, менять пришлось.
- Да там менять-то три минуты… Ладно, добрались и добрались, товарищ нарком пока на месте, ждет.
Порученец приоткрыл массивную деревянную дверь, предлагая нам пройти внутрь. Первым зашел Фриновский, следом Шляхман, а третьим я. Мои конвоиры остались в приемной.
Из-за стола навстречу нам поднялся невысокий человек, ростом мне по грудь, с большими звездами на рукавах, и чуть поменьше - в петлицах. Читал я чьи-то мемуары про Ежова, помню, автор называл его кровавым карликом. Насчет карлика, пожалуй, соглашусь, а вот насколько он кровавый - посмотрим.
- Это и есть наш гость из будущего? - поинтересовался хозяин кабинета, разглядывавшая меня, словно музейный экспонат.
- Так точно, товарищ народный комиссар! - отрапортовал Фриновский.
- И впрямь одет не по-нашему. Даже за границей, думаю, так сейчас не одеваются. Обувь у вас интересная, как, вы говорите, называется?
Это уже ко мне вопрос.
- Кроссовки, - ответил я.
- Угу, кроссовки… Чем-то иностранным попахивает…
- От английского слова "кросс", в данном случае это обозначает бег по пересеченной местности.
- И что, удобно?
- Удобно, особенно во время занятий спортом. Хотя в будущем многие используют кроссовки и как обычную обувь.
- Любопытно, любопытно… Думаю, нам о многом предстоит с вами поговорить. Товарищ Шляхман, наручники с подследственного, пожалуй, можно снять.
- Может, не будем рисковать, товарищ народный комиссар? Уж больно норовист подследственный.
- Не люблю, когда мне ни за что ни про что морду бьют, - ответил я, играя со следователем в гляделки.
- Ну, пока мы вам тут ничего бить не собираемся, - растянул в подобии улыбки тонкие губы Ежов. - Обещаете обойтись без рукоприкладства?
- Договорились.
Освободившись, я потер онемевшие запястья.
- Товарищи, вы пока можете обождать в приемной, - повернулся нарком к Шляхману и Фриновскому.
Те чуть замялись, но все же выполнили команду, оставив нас с Ежовым наедине.
- Пожалуй, присядем, - предложил он, и сам вернулся на свое место.
Я уселся с краю длинного стола, пытаясь понять, о чем пойдет разговор. Хотелось бы, чтобы по его итогам тюремная эпопея для меня наконец-то закончилась, не говоря уже о том, что мне совсем не хотелось снова оказаться в подвале Пугачевской башни и принять ни за что ни про что пулю от какого-то там Магго.
Сидевший напротив Ежов выглядел более-менее спокойным, хотя легкий тремор державших карандаш пальцев скрыть не мог. Подушку, что ли, на стул подкладывает, чтобы казаться выше?
- Чаю? - предложил он, глядя на меня.
- Не откажусь. Если можно, с лимоном.
Ежов, как ни в чем ни бывало, поднял трубку телефона внутренней связи и попросил принести два стакана чая с лимоном. Отдав распоряжения, снова обратил внимание на мою персону.
- В каком году, напомните, Ефим Николаевич, вы родились?
- В 1980-м, 12 декабря, в Москве, - уточнил я дату на случай, если нарком собирается ловить меня на нестыковках. - У вас вон, я вижу, как раз мои показания на столе.
- Мало ли, вдруг следователь что-то напутал. А иногда одна буква или цифра решают многое, порой от этого зависит жизнь человека.
Я выдержал его пристальный, немигающий взгляд, хотя очень хотелось отвести глаза. Передо мной сидел человек, отправивший на тот свет десятки, если не сотни тысяч людей. Пусть, возможно, и не стрелявший их лично, но под многими расстрельными приказами стояла его подпись.
Что я еще читал про этого садиста? То, что он вроде бы происходил из крестьян, был малообразован и любил лично присутствовать не только на допросах, но и на расстрелах. А потому никаких иллюзий насчет его человеколюбия не питал.
В этот момент принесли заказанный чай, а заодно и вазочку с печеньями. Стаканы в мельхиоровых подстаканниках с узорами. В золотисто-коричневой, ароматной жидкости плавали мелкие чаинки, а на край стакана был насажен кружок лимона. Лимон я отправил в чай, помешал ложечкой - кажется серебряной - и только после этого отхлебнул из стакана. Неплохо. Надо признать, за время, проведенное в камере, я порядком подзабыл вкус хорошего чая.
Нарком тоже отхлебнул, глядя на меня исподлобья.
- При вас были найдены любопытные вещи, - наконец нарушил он молчание. - В частности, парашют неизвестной конструкции и из неизвестного материала, который специалисты пока не смогли распознать.
- В будущем этот материал будет называться рипстоп, а в целом это нейлоновая материя.
- Нейлоновая? Мне это слово тоже ни о чем не говорит.
Хм, я почему-то был уверен, что нейлон уже изобретен, за границей наверняка телки фланируют в нейлоновых колготках. Или все же нет? Знал бы, куда забросит - почитал бы соответствующую литературу.
- Тут вот мне пишут, что высотомер также необычной конструкции, хотя принцип работы вроде бы понятен. Там еще маркировка стоит и дата - 15 марта 2015 года. Конечно, всего этого недостаточно, чтобы однозначно убедить меня в том, что вы и впрямь свалились к нам из будущего, но задуматься заставляет.
- Знал бы, что понадобятся доказательства - захватил бы побольше, - хмыкнул я, отправляя в рот приятно хрустнувшее печенье. - Сотовый телефон, ноутбук… Да мало ли, чем вас можно удивить.
- Но самое главное - знание будущих событий. Разве не так?
- Если этими знаниями только можно воспользоваться. А то пустят в расход, как говорится, ни за понюшку табаку, и никакой пользы родной стране принести не успеешь.
- И это верно.
Ежов сделал еще глоток и, понизив голос, спросил:
- Так что, меня и в самом деле должны расстрелять в 40-м году?
- Должны… Если мне память не изменяет. То, что расстреляют - это точно, как бы вам ни неприятно это было слышать, насчет даты не совсем уверен, я же не историк, может, и ошибся годом, но все же, кажется, 40-й.
- То есть подробностей не знаете?
Я пожал плечами.
- Запишут, скорее всего, во враги народа. Как вы Ягоду, так и вас… В это время, по-моему, ничего удивительного в том, что сегодня ты кого-то расстреливаешь, а завтра уже тебе пулю в затылок.
Ежов поерзал на месте, затем, не выдержав, встал и принялся расхаживать по кабинету в своих мягко ступавших, начищенных до блеска сапожках. Это продолжалось минуты три, я уже успел допить чай и внаглую доесть печенья, когда, наконец, опершись поясницей в высокий для него подоконник и скрестив на груди руки, нарком спросил:
- Ладно, разговор не обо мне, хотя неприятно слышать, что тебя обвинят в измене Родине и поставят к стенке. Вы же упоминали, что Советскому Союзу предстоит долгая и кровопролитная война с фашисткой Германией?
- Да, так и будет. Германия на нас нападет рано утром 22 июня 1941 года. Первой под удар попадет Брестская крепость, гарнизоном которой командовал… вернее, будет командовать лейтенант Кижеватов.
- Брестская? Так ведь Брест польский.
- Если ничего не путаю, после начала Второй мировой в 1939 году Брест захватили немцы, и по договору передали Советскому Союзу. В Бресте вроде бы даже прошел совместный парад войск Вермахта и РККА.
- Вот как? А почему мы не вступили в войну против немцев?
Ну, про пакт Молотова-Риббентропа не слышал разве что ребенок, так я и сказал Ежову. На что тот покачал головой и задумчиво потер пальцами чисто выбритый подбородок.
- А вообще, насколько я знаю из кое-каких рассекреченных документов, начало войны мы провалили по вине безграмотных командиров, пришедших на смену профессионалам. Если память мне не изменяет, к 22 июня 1941 года у нас было 14 тысяч танков против четырех тысяч немецких, 10 тысяч самолетов против 5 тысяч немецких, около 60 тысяч орудий и минометов против чуть более 40 тысяч у немцев. Однако Гитлер гнал наши войска до самой Москвы, в хвост и гриву, одними пленными взяв к зиме более трех миллионов советских солдат и офицеров.
- Так что же вы предлагает, выпустить всех изменников Родины и вернуть их на командные посты в советскую армию? А что с расстрелянными делать? С тем же Тухачевским? Не поторопились мы его к стенке поставить за подготовку государственного переворота?
- Может, и поторопились, я просто констатирую факты. А ваше дело - думать. Ваше и товарища Сталина. Кстати, а вы не думаете, что мне не мешало бы встретиться лично с товарищем Сталиным?
- Сталиным?
Ежов с интересом поглядел на меня, словно я был каким-то редким экспонатом кунсткамеры.
- Ну да, действительно, как же с Генеральным секретарем ЦК не встретиться… Встретитесь обязательно, Ефим… ммм…
- Николаевич.
- Обязательно встретитесь, Ефим Николаевич. Но вы должны сами понимать, что у товарища Сталина каждый день расписан по минутам, и выкроить время даже для вас, человека из будущего - не так-то просто.
- Я прекрасно понимаю, и готов ждать столько, сколько нужно, хотя лучше не затягивать: наша армия и оборонная промышленность должны успеть подготовиться к нападению фашисткой Германии. И кстати, - набравшись наглости, добавил я, - желательно ждать в более комфортных условиях, чем Бутырская тюрьма.
- Конечно, конечно, я все прекрасно понимаю. Естественно, в камеру мы вас не вернем, устроим получше.
- Там, между прочим, со мной вместе своей участи дожидались люди, которые явно попали туда по недоразумению.
- Ну, следствие разберется, кто в чем виноват, - прорезался металл в голосе Ежова, и он тут же сменил тему. - Думаю, сегодня я услышал достаточно. Предлагаю вам обождать в приемной, а я пока дам товарищу Фриновскому кое-какие распоряжения.
Он даже пожал мою руку своей маленькой и влажной ладошкой, после чего мне уже свою ладонь захотелось обо что-нибудь вытереть. Я вышел в коридор, а Фриновский скрылся в кабинете шефа. Появился он оттуда минуты через три.
- Сорокин, пойдемте, я вас пока устрою, а завтра снова встретитесь с товарищем Ежовым, продолжите ваше общение.
Опа, а ведь он мимолетом, а все же перемигнулся со Шляхманом, и тот понятливо чуть опустил подбородок. Не иначе друзья-товарищи что-то задумали, возможно, с подачи наркома, и мне это оч-чень не понравилось. Но пока придется делать то, что говорят, изображать из себя послушного подследственного.
- Руки за спину? - поинтересовался я на всякий случай.
- Не стоит.
- Как скажете.
Уже лучше, в случае чего свободные руки могут многое решить. Интересно, куда меня определят. Может быть, в какую-нибудь ведомственную гостиницу? Пусть даже и под охраной, но все же в приличных условиях, где я смогу наконец нормально помыться, отъесться и отоспаться.
В компании с Фриновским, Шляхманом и парой давешних конвоиров мы спустились на первый этаж, где мой следователь своих помощников попросил дождаться его в машине, припаркованной во дворе здания. А мы направились не к выходу, а в дальний конец коридора. Там обнаружилась еще одна, слабоосвещенная лестница, больше похожая на запасной выход.
- А куда мы идем, если не секрет? - с невинным видом поинтересовался я у сопровождающих.
- Сейчас все узнаете, - успокоил меня Фриновский.
Лестница закончилась, мы остановились у железной двери, которую охранял молодой сотрудник НКВД с парой квадратиков в петлицах и кобурой на боку. Рядом с ним находилась тумбочка с черным телефоном без диска. При нашем появлении чекист вытянулся в струнку:
- Здравия желаю, товарищ комкор!
- Вольно, товарищ сержант. Мы ненадолго, нам тут нужно товарища определить…. На жительство.
- Так точно! - невозмутимо отрапортовал энкавэдэшник, открывая ключом дверь.
- Здесь у нас специальные гостевые комнаты, - сказал мне Фриновский, видимо, заметив что-то на моем лице. - Не "Метрополь", конечно, но лучше, чем камера.
Заместитель народного комиссара посторонился, пропуская меня вперед. На какое-то мгновение наши взгляды встретились, и я понял, что он знает, что я знаю. В общем, как в дешевых голливудских фильмах.
Нет, ребята, все не так, все не так, ребята… Я шагнул вперед, будучи уверенным, что сразу же Фриновский или Шляхман пулю в затылок мне не пустят. А когда настанет этот момент, надеюсь, моя чуйка меня не подведет.
Дверь за нами захлопнулась, провернулся ключ. Надо же, какие порядки. Ну, пока для меня это не главный момент, есть вещи и поважнее. Неторопясь двигаюсь вперед, за мной - спаренные шаги Фриновского и Шляхмана. Стараюсь полностью абстрагироваться от окружающей обстановки, для меня сейчас важно уловить тот момент, когда ствол нагана будет направлен мне в затылок. Тогда на принятие решения у меня останутся доли секунды, и от того, насколько точно я среагирую, зависит - продлится ли мое существование на этой земле еще на какое-то время или мои бренные останки сегодня же ночью закопают в братской могиле. И даже креста, скорее всего, не поставят.