Семь, восемь, девять… двенадцать шагов. Ну что ж ты, Фриновский, сука, ждешь? До конца заканчивавшегося темным тупиком коридора оставалось метров двадцать, и я не сомневался, что именно он возьмет на себя удовольствие пристрелить хронопутешественника, который выложил все, что им с Ежовым было нужно. Николай Иванович… Тот еще артист, чаем с лимоном отпаивал…
Вот! Вот она, моя чуйка! У меня словно бы третий глаз появляется на затылке, который видит, как комкор неслышно расстегивает кобуру, достает из нее револьвер, поднимает ствол на уровень моей головы… А в следующее мгновение я разворачиваюсь и бью по запястью руки, сжимавшей оружие. Раздается выстрел, пуля с рикошетом от стены уходит в глубь коридора, и тут же следует удар в гортань. Если с уголовником в камере я миндальничал, не вкладывал в удар полную силу, то на этот раз моей задачей было вывести противника из строя надолго. А возможно, и навсегда. Скорее всего, получился последний вариант, поскольку я явственно услышал хруст и, держась за горло татуированной лапой, Фриновский с выпученными глазами медленно оседает по стенке на пол. А мне уже приходится работать со Шляхманом, который судорожно пытается извлечь из кобуры револьвер. Поставленный удар в челюсть опрокидывает следователя на пол, Шляхман на несколько секунд оказывается в прострации. Этого времени мне хватает, чтобы перевернуть его на спину и, уперевшись для удобства коленом меж лопаток, свернуть шею. Никогда не считал себя садистом, но сейчас хруст позвонков слышится мне райской песней, доставляя настоящее эстетическое удовольствие.
Фриновский все еще бьется в конвульсиях. Короткий взгляд в сторону двери… Хорошо, что там нет глазка, а значит, постовой ничего не видел, и если и слышал что-то, то лишь только выстрел, после чего наверняка сделал соответствующие выводы. Мол, завалили очередного бедолагу, к этому не привыкать. Значит, у меня есть какое-то время на обдумывание дальнейших действий.
Есть, но не так много, как хотелось бы. Минута, может быть, две. После этого сержант забеспокоится, хорошо если сам заглянет - уж с ним я как-нибудь разберусь - но ведь может по какому-нибудь протоколу или, вернее, уставу вызвать подкрепление. И даже с трофейным револьвером я в перестрелке против нескольких человек, особенно в замкнутом пространстве, ничего не стою. Эх, сюда бы мой верный АКМ…
Мысль, что делать дальше, созрела мгновенно. Так, форма уже затихшего наркома для меня будет маловата, в смысле, по росту - так-то Фриновский был шире меня раза в полтора. Я и так-то упитанным никогда не был, а уж после тюремной диеты и вовсе добился невиданной ранее стройности. Ну а заместитель Ежова питался, надо думать, от души, ни в чем себе не отказывая. Тем более что он успел, кажется, малость обгадиться.
А вот со Шляхманом мы приблизительно одной конституции, да и званием он помельче, не так привлекает внимание, как обмундирование наркома. При этом его сфинктер, похоже, оказался крепче шейных позвонков, да и спереди галифе были сухими. Спасибо тебе, товарищ Шляхман, выберусь живым - свечку за тебя поставлю! Только бы выбраться.
Я быстро скинул с себя кроссовки, джинсы и майку, и принялся стягивать с еще теплого следователя амуницию. Блин, у нас и нога одного размера! Везуха!
Трупы я отволок в тупичок, с противоположного конца коридора даже и не поймешь, что там за бесформенная куча. Все, теперь можно пытаться покинуть этот подвал. Поправив портупею и пожалев, что нет зеркала, дабы оценить свой прикид, я громко постучал в дверь. Фух, только бы сержант не стал ничего спрашивать, потому что копировать голоса у меня никогда не получалось.
На мое счастье, тот открыл без вопросов. И тут же почувствовал упиравшийся в подбородок ствол револьвера.
- Тихо! Одно слово или неверное движение - и ты покойник. Ты меня понял?
Глядя на меня выпученными от испуга глазами, сержант промычал что-то невнятное, но вроде бы согласился с моими доводами. Вот и ладненько.
- Какой-нибудь запасной выход есть?
Отрицательно трясет головой и одновременно пожимает плечами. Мол, может быть и есть, но как бы не в курсе. Делать нечего, придется пробиваться через основной. Вот только что делать с сержантом, не убивать же парня. Сколько ему, лет двадцать пять? Перепуган до смерти, нет, не поднимется у меня рука его завалить. А вот усыпить - запросто. Стоит только пережать на какое-то время сонную артерию. Главное - не переборщить. Ну да как-то приходилось это делать, и в этот раз получилось. Сержант сполз по стеночке и завалился на бок. Отдохни, дорогой. Боюсь, что задним числом тебя по головке точно не погладят, но извини - моя жизнь мне дороже. Тут еще нужно из здания выбраться живым. Или мертвым, это уже как получится. Отстреливаться буду до последнего патрона, но живым не дамся. Хватит с меня расстрелов, и так уже поседел… частично.
А может, сначала навестить дорого Николая Ивановича Ежова? Поговорить с ним по душам, а в случае чего и в заложники взять… Хм, заманчивая перспектива. А что потом? Из кровавого наркома получится героизированная личность, а если помрет с перепугу, чего доброго - так и вовсе его именем какой-нибудь город назовут. Была Пенза, а будет Ежовск. И будут на демонстрациях с трибун: "Дорогие ежовчане…" Почти как ижевчане. Шансы же самому выбраться живым после захвата и тем более убийства заложника - минимальны. Потому будем претворять в жизнь первый вариант с простым выходом из здания. Или непростым, опять же, будет видно.
Плохо, что морда у меня небритая, с такой щетиной я тут работников органов что-то не встречал. Революционные времена, когда и бородок не гнушались типа Дзержинского, канули в лету. Ни бритвы, ни воды с мылом… А может… Однако, идея немного сумасшедшая, но может прокатить. Тем более что на Шляхмана я лицом тоже мало похож.
Я споро стянул с сержанта сапог, с ноги размотал портянку, поморщился от легкого душка… Но делать нечего - принялся обматывать щеку на поллица. Сверху нацепил фуражку. Наверное, напоминаю сейчас Ильича из фильма "Ленин в Октябре". Но за исключением других вариантов придется косить под болезного с флюсом. Проверил на всякий случай, на месте ли документы Шляхмана. На меня с внутренней стороны красной корочки с эмблемой НКВД глянула физиономия убиенного мною следователя.
"Капитан государственной безопасности Шляхман Вениамин Борисович", - прочитал я про себя. Ну, царствие тебе небесное, Вениамин Борисович.
Наверх поднимался с бешено колотящимся сердцем. Навстречу в коридоре попался какой-то чекист, я прошел мимо, опустив глаза, и держась ладонью за нижнюю часть лица, мол, болит так, что сам себя не помню. Вот и общий коридор, ведущий к центральному фойе с дежурным… Один прямоугольник, это, кажется, в энкаведешной иерархии лейтенант госбезопасности. Шедший передо мной на выход сотрудник предъявил ему корочку в развернутом виде и прошествовал дальше.
Так, дорогой, давай без дрожащих рук. Спокойно раскрываем удостоверение и тут же захлопываем, при этом кивая лейтенанту, и снова с наигранным стоном под сочувствующим взглядом чекиста покидаем здание.
Спасибо тебе, Господи, если ты есть! Надеюсь, что все же есть, и что ты там сверху меня прикрываешь. Блин, весь мокрый, как мышь. На улице уже порядком стемнело, и я с удовольствием подставил лицо прохладному ветерку, гулявшему по площади Дзержинского. Мимо прозвенел почти пустой трамвай "А", сразу навеяв ассоциации с булгаковским: "Аннушка масло уже купила, причем не только купила, но и пролила". Цитату одной из своих любимых книг я помнил наизусть.
Затем, отойдя за угол Владимирских ворот, наконец-то стянул с физиономии попахивающую потом портянку, и отшвырнул в сторону. Намусорил, но в сумерках свидетелей вроде не видно.
Все, я на воле! Ну и что делать дальше? Куда идти? Так, давай-ка, дружок, продумаем модель поведения. Форма чекиста слишком приметна, от нее придется избавиться. К новой одежде не мешало бы обзавестись и новыми документами. Наверняка на какой-нибудь "малине" имеется мастер подделки документов. Только вот где найти эту малину? Не в форме же туда переться. И опять же, чем расплачиваться? Что за деньги сейчас в ходу, и где их взять - тоже первоочередной вопрос, если я хочу подольше продержаться на свободе.
Пока же нужно просто где-то провести ночь. Найти заброшенный дом? В принципе, не такая уж сложная задача, наверняка какие-то дома готовятся под снос, Москва же как-никак строится.
- Товарищ милиционер!
Я даже вздрогнул, когда у меня где-то в районе пупка прозвучал этот исполненный страдания крик. Редкозубая старушка в каком-то непонятного фасона одеянии уцепилась за портупею, и я аккуратно убрал ее пальцы с кожаного ремня.
- Что случилось, мамаша?
- Дык как же, я ж писала уже заявление на квартиранта, паразита этакого, вечно пьяный придет и куролесит. Обещали разобраться, а никто не пришел. А чичас опять заявился с фабрики в стельку, чуть меня не прибил. Вы уж найдите на него управу, Христом Богом молю!
Однако… Не успел на свободу выйти, как тут же обязан кому-то помогать. А бабульку жалко, вон как смотрит, будто побитая собачонка. Что ж там за квартирант у нее такой? Не иначе, какой-нибудь лимита с Рязани.
- А далеко идти-то?
- Дык рядом туточки, на Мясницкой… Тьфу, на Кирова, ее ж переименовали два года назад.
- Ну пойдемте, посмотрим на вашего квартиранта.
- Ой, ну спасибо тебе, сынок, заступник ты мой!
Наверное, со стороны я смотрюсь достаточно грозно, вон как шпана порскнула из подворотни при нашем появлении. Еще бы, НКВД - это вам не хрен собачий.
- А что хоть за квартирант? - поинтересовался я у старушки, пока мы шли к ее жилищу.
- Дык Васька Яхонтов, паразит, об том годе с Харькова приехал на заработки, на чаеразвесочную фабрику устроился. За пятьдесят рублев сдаю ему комнату. Редкий раз трезвым придет.
- А чего ж, общежития фабрика не имеет?
- Откуда!
- Не родственник он вам?
- К чертям такого родственника! Приютила на свою голову…
- А сдаете по закону, имеется договор найма жилых помещений?
Тут вот глазки у старушки и забегали. Угу, понятно, в обход закона купоны стрижет. И я ведь угадал с вопросом, подозревал, что во все времена в СССР и позже в России ответственный квартиросъемщик обязан заключать с подселенцем соответствующий договор. Тут же, похоже, черный нал, проговорилась старушка на свою голову. С другой стороны, ей повезло, что попался липовый милиционер, но все равно пока все карты раскрывать не будем.
- Нехорошо… Как вас по имени-отчеству?
- Клавдия Васильевна я, Старовойтова.
- Нехорошо, Клавдия Васильевна, обманывать государство. Оно о вас всячески печется, а вы вон от него доходы утаиваете. Ладно, на первый раз простим, но чтобы завтра же пошли и заключили договор.
- Дык ведь с Васькой надо идти в жилконтору, а он рано утром на фабрику убежит.
- Ничего, мы ему сейчас лекцию прочитаем - пойдет как миленький. А на фабрике объяснится, справку выпишут в жилконторе.
- А может, заарестуете?
- Может, и заарестуем, если слова не подействуют. Ну где ваш дом-то?
- Дык вон уж, - в очередной раз "дыкнула" старушка, - почитай что и пришли.
Обитала бабушка в подвальном помещении, с окнами на уровне мостовой. Два окна - две комнаты, с удобствами во дворе. В окнах свет не горел, наверное, спит уже постоялец.
Оказалось, что где-то колобродит, и дверь в квартиру была нараспашку, хорошо, чужой кто не влез. Хозяйка запричитала, заохала, мол, зря товарищ милиционер шел, теперь неизвестно, сколько ждать, пока этот бандит вернется.
- Что ж, посидим, торопиться нам некуда, все равно на ночном патрулировании, - приврал я, располагаясь у стола и закидывая ногу на ногу.
- А может, картошечки на конопляном маслице пожарить, а? Это я мигом, на керогазе-то.
- А что ж, не откажусь.
- И наливочки, не побрезгуете?
Бабуля извлекал из какой-то схронки початую бутылку с жидкостью темно-вишневого цвета, заткнутую бумажной пробкой. Откупорив ее, я понюхал содержимое и удовлетворенно кивнул: мол, сгодится.
- Только немного, а то я на дежурстве.
- Дык сами и наливайте, товарищ милиционер, сколько требуется. Наливайте, а я вот уже картошечку почищу и поставлю готовиться.
Минут через двадцать передо мной на столе стояла небольших размеров сковорода, наполненная жареной на постном масле картошкой. А рядом - краюха ноздреватого хлеба. Ну и стопка с наливочкой для аперитива. Ух, давненько я так не сиживал!
- А сами-то что?
- Я ужо потрапезничала, вы кушайте, кушайте… Чичас, глядишь, и этот злыдень заявится. Вы уж спуску-то ему не давайте, пригрозите каторгой.
- Нет у нас в советском государстве каторги, Клавдия Васильевна.
- А чиво ж есть-то?
- Ну, тюрьма, лагеря, этого хватает…
- Ну вот лагерем и пригрозите, может, за ум возьмется…. Молочка али чайку? Этот-то обормот пришел тут как-то пьяный, сунул мне коробку чаю, я ее и спрятала. Мало ли, когда еще пригодится.
- Приворовывает, значит, ваш постоялец?
- Э-э, того не ведаю, может, и купил, - заюлила старушка.
- Ладно, давайте чаю… и капельку молока туда плесните. По-английски чай попьем.
- Ну, не знаю уж, по-аглицки или как, а только как скажете - так оно и будет.
От стола я отвалился, словно насосавшийся крови комар. Хорошо-то как, и совсем не хочется думать о плохом. Сейчас бы еще покемарить часик-другой.
Хозяйка, видно, уловила мой осоловелый взгляд.
- Вы ежели вздремнуть пожелаете - то можете в той комнате прилечь, - предложила бабуля. - А Васька придет, так сразу его и споймаете.
- Ладно, будем считать, что это засада, - согласился я. - Только сапоги скину, а спать буду в форме.
- Это уж как хотите, дело хозяйское.
Постель, конечно, не моя кроватка из будущего, но уж всяко лучше нар. Сунув револьвер под подушку, я повернулся на правый бок и тут же отрубился.
Глава V
Постоялец не появился и утром. Бабушка меня не будила, так что сам я продрал глаза лишь в половине восьмого. Сев на кровати, сладко потянулся, морщась от лучика утреннего солнца, пробивавшегося в этот полуподвал. Происшедшее накануне казалось мне случившимся словно и не со мной.
- Ой, как на Ваську-то похож! Вчера в потемках и не разглядела толком, а чичас прямо одно лицо! Только побриться - и не отличишь.
Бабуля замерла в дверном проеме с видавшим виды полотенцем в руках, взирая на меня с нескрываемым интересом. Понятно, не в плотском плане, наверняка климакс ее уже навестил, причем давненько. Интерес как раз был вызван схожестью, на взгляд Старовойтовой, между мною и ее постояльцем.
- Что, серьезно так похож?
- Вот те хрест! - мелко перекрестилась старушка.
- А есть его фото?
Спросил я неспроста, потому как в моей голове зародилась вполне очевидная мыслишка.
- Ежели только он, паршивец, документ дома оставил, - сказала бабка, делая ударение в слове "документ" на второй слог. - Чичас гляну.
Она принялась рыться в тумбочке, и спустя несколько секунд извлекла на свет божий удостоверение личности, принадлежащее некоему Василию Матвеевичу Яхонтову, родившемуся в 1908 году в Змиеве Змиевского уезда Харьковской губернии.
- Паспорта у него не было?
- Да откель паспорт-то! Он, почитай, из села приехал, кто ж ему такой документ выдаст.
Ну да, в это время процесс паспортизации только налаживался, а то начитались Маяковского, что он там что-то из штанин извлекает, я-то только годы спустя узнал, что в стихотворении речь шла о загранпаспорте. В загранку - да, без паспорта никак, а внутри страны как-то обходились.
Приглядевшись к лицу изображенного на небольшой черно-белой фотографии человека, я понял, что он и впрямь чем-то смахивает на меня. Может, это знак свыше? На первое время могу закосить под Яхонтова, а там уж как-нибудь, с божьей помощью… Правда, нужно еще от формы сотрудника НКВД избавиться, заменив ее на гражданскую. Хорошо еще, что бабуля не разбирается в таких тонкостях, приняла меня за милиционера.
- Знаете что, Клавдия Ивановна, я, пожалуй, временно конфискую этот документ для проверки личности вашего постояльца. Если объявится - так ему и передайте. Потом повесткой вызовем в милицию, а заодно и ваш вопрос постараемся решить. Если внушение не поможет - будем применять к дебоширу более строгие меры.
- Вот спасибо, сынок! Я ж за тебя молиться теперь буду!
- Не надо молиться, ваше дело - вовремя докладывать о творящихся безобразиях. И не поселять у себя жильцов без соответствующего оформления документов… Ох, что-то есть так хочется!
- Так я быстро кашку пшенную с молочком утренним сготовлю, у нас тут поутру разносит крестьянка из Бутово.
- А что ж, не откажусь. Премного благодарен за вашу заботу. Я у вас тут, получается, и сам словно постоялец, вечер да ночь провел.
- Вот кабы все были такие постояльцы - и слава Богу!
- И еще платили бы, - усмехнулся я.
- Дык жить-то надо, куды ж деваться, на пенсию, что артель платит, разве ж проживешь?!
- А что за артель?
- Дык я ж тридцать лет, почитай, на "трехгорке" проработала, они и платят из фонда.
- На "Трехгорной мануфактуре"?
- На ей самой, будь она неладна.
- А что так?
- Дык сама там все здоровье оставила, еще и мужа моего, Степана Лексеича, мануфактура эта в 21-м забрала: попал в ситценабивной станок, когда уж вытащили - одни кровавые ошметки.
Тут Клавдия Ивановна снова со вздохом перекрестилась, теперь уже на черно-белую фотографию в рамке, на которой была изображена она же в возрасте лет тридцати, с платочком на голове, рядом с усатым мужиком картузе, выглядевшем куда старше.
- Мы ж с ним оба с Псковской губернии. Приехали в Москву аккурат к войне с японцами, да и устроились на мануфактуру. Подвальчик вот себе заработали на пару комнатушек. Детей двоих родили, сына с дочкой, ну энто еще до революции, они уж разлетелись. Дочь за военного вышла, они на Дальнем Востоке сейчас, а сын помер, под поезд попал, царствие ему небесное, Володеньке моему.
Опять перекрестилась, теперь уже на общее фото, где были изображены все члены семьи. - Чивой-то я разговорилась, пойду кашу готовить.
Оставшись один, я, с оглядкой на дверной проем, принялся рыться в вещах постояльца. Так, опасная бритва - вещь полезная. Обмылок дегтярного мыла в плотной бумаге - тоже сгодится. Это все вместе с удостоверением личности втиснулось в планшет, который я вместе с формой и оружием позаимствовал у Шляхмана. И кое-какая одежонка имеется. Причем, что приятно, на вид вроде бы мой размер. Натянул на гимнастерку пиджак… Слегка маловат, но без гимнастерки, думается, будет свободнее. Снял, отложил в сторону. Вот и сорочка, большой отложной по моде воротник относительно чистый - откладываем к пиджаку. Брюки… Приложил к себе - коротковаты, по щиколотку, а на дворе не 60-е, стиляг еще нет, тут мужики, как я заметил еще по прибытии в прошлое, форсят в просторных штанах.
- Ой, чивой-то вы делаете?
Старушка как-то гармонично перескакивала с "вы" на "ты" и обратно. Сейчас, стоя в дверях, она с любопытством наблюдала за моими действиями.
- А-а… Это на экспертизу, образцы одежды, - отбрехался я. - Потом вернем, пусть жилец не переживает.