Сколько ему осталось? А это, в зависимости от того, сколько сейчас мне. Он умрет летом, когда я окончу школу, и уеду в Ленинград с направлением. Буду сдавать экзамены в училище имени Фрунзе, потом в Институт Водного транспорта, а поступлю в мореходку. Дед будет лежать на кровати у печки и говорить:
- Сашка не подведет, он молодчага!
А уже перед смертью скажет, что видел меня в форме капитана дальнего плавания.
Не в настроении он сейчас. За прошлое сердце болит. Повздыхал, покашлял, и нараспев произнес:
- Ох, черт его зна-ает!
А больше ничего не успел. Паровоз у щита начал пары спускать. Тут говори, не говори - друг друга ни за что не услышишь. Хоть и сидишь рядом.
Вдруг, чувствую: руку на голову кто-то мне положил, аж мурашки по коже, и в глазах темнота. Прям, какая-то волна узнавания. Я сразу понял, что это бабушка, в чьих же еще руках может быть столько любви и ласки? Оглянулся - точно она: молодая еще, на целую голову выше меня. Рукой машет: домой, мол, пора, деда тоже зови.
Послушно иду во двор. В этом времени я не хозяин, а безропотный исполнитель. По дороге глажу рукой родную калитку, которую разобрал и сжег в прошлом году. Берег до последнего, это ведь все, что осталось в память о детстве.
Бабушка за спиной конкретно наезжает на деда. Куда до нее паровозу!
- Тю на тебя! Куды ж ты поперся, старый дурак? У него же глаза залиты, а нет бы ножом ширнул?
- До черт его зна-ает!
Увидев меня, кот чухает на чердак, а куры, наоборот, бегут к загородке. Я им частенько траву приношу, всегда наливаю воду. У меня много обязанностей.
Скандал за спиной не утихает. Прихожу деду на помощь:
- Там дядя Ваня, что со смолы, про цемент говорил.
Бабушка поворачивается ко мне:
- Ой, горе ж ты луковое! Да кто ж тебя так? А если бы глаз вышиб?! Майку то всю изгваздал, а ну-ка сымай!
И не поймешь, кого ей сейчас жальче: то ли меня, то ли майку?
Дед у калитки вставляет свои пять копеек:
- Бьют меня, так я ж и добрый!
Вот такое оно прощание. Ни вздохов, ни слез, ни платочков. Кажется, эти люди живут, и собираются жить вечно. И я тоже впрягаюсь в эту реальность, хоть в душе понимаю, что она может оборваться прямо сейчас.
Бабушка толкает меня в шею, склоняет над рукомойником.
По позвоночнику льется струя теплой воды.
- И в кого ж ты такой неслухмянный? - в сердцах повторяет она.
Для нее нет мелочей, и порядок вещей незыблем. Если завтра придут девчонки из школы и скажут: "Ваш Саша сегодня был грязным", она всегда может ответить:
- Брешете, сучки! Я сама ему шею мыла!
Всегда поражался умению бабушки содержать в чистоте дом, двор, огород. Даже на кладбище возле ее памятника всегда образцовый порядок. Как будто выходит она по ночам из могилы цветы поливать и пропалывать сорняки. И ведь бываю там от Пасхи до Пасхи, раз в год. У деда, к примеру, часами муздыкаешься, а у нее? Вырвешь пару сурепок, листву подметешь и все.
- Ну, сбегай, воды принеси, - бабушка шлепает меня по спине мокрой ладонью, - да курям не забудь налить! А я пока хлеба нарежу, и накрою на стол. Деда дождемся, сядем снедать.
Хватаю ведра. А что ж тут не бегать? Огород у нас вона, какой громадный! И это не только потому, что я сейчас такой маленький. Нет забора, что делит его по меже. Вместо него дорожка, мощеная камнем. От кого загораживаться? В другой половине дома живут бабушка Паша с дедом Иваном. А это, как ни крути, родная сестра моей бабушки. Мчусь вдоль кустов винограда туда, где глядит в небо колодезный журавель. Ступни обнимают теплые камни, узнавая каждый на ощупь. Откидываю железную крышку. Пускаю солнечный свет туда, где бьют родники. С нижних колец свисает зеленая челка мха. Любуется, как песчинки танцуют на пузыре, рвущейся на волю, воды.
Ну, здравствуй! А я уж не чаял напиться твоей живительной влаги. Мои руки ничего не забыли. Отвожу ведро к дальнему краю, резким движением, врезаю его в глубину. Закольцованное пространство порождает глухое эхо. Мне кажется, этот колодец понимает, что его уже нет. Что он снова увидел мир только волей моего разума. А ведь когда-то с него начинался дом. Здесь в каждом замесе раствора есть и его частица. Кольца вырвали, а яму засыпали, когда мамка сошла с ума. Так приказали ей голоса. Я тогда в море ходил. И, приехав ее навестить, столкнулся с уже свершившимся фактом.
- Да что ж ты так долго? Ведро, что ли, упустил?
Кричу:
- Я сейчас!
Бегу, перебираю ногами. Чтобы ведра не цеплялись за камни, их приходится приподнимать. Гримасы возраста. Малому тяжело, а старому тяжко. Ну, попал! Что творится в моей голове?! Прошлое становится настоящим, а настоящее прошлым. Но, черт побери, как оно хорошо! Если это и есть смерть, поклон ей до самой земли. А если еще и успею пожрать...
Вот я в доме. Ставлю ведра на лавку, закрываю деревянными крышками. Дед уже за столом. Влажный седой чуб гладко зачесан. Левая нога согнута в колене и убрана под себя. На ней он сидит. Привык после ранения. Бабушка орудует уполовником. Разливает в тарелки свой знаменитый борщ. Когда на нашем краю кто-нибудь умирал, готовить поминальный обед приглашали только ее. Сегодня и мне доведется вспомнить его вкус.
- Сашка! - дед задорно поблескивает молодыми глазами. - Сбегай, сорви там перчину.
Там - значит, в конце огорода. Я помню. Это тоже когда-то было моей обязанностью.
Вылетаю из кухни. Стремглав бегу по дорожке. Не мною придуманы правила этого времени. Не мне их нарушать. Чего я сейчас больше всего боюсь, так это сфальшивить. На душу налип неприятный осадок. Пусть временно, но я занимаю чужое место.
На столе дымятся тарелки. Дед ждет. Протягиваю ему зеленый стручок. Боясь не успеть, налегаю на ложку. Бабушка округляет глаза.
В детстве я не любил борщ. Ценил его вкус, но выхлебывал только юшку. Смотрел на капусту, понимал, что это капуста, но не мог ее проглотить. Сырую - за милую душу, а вареную никогда. Брат Сережка как то сказал, что "это похоже на червяков". С тех пор, как отрезало.
Теперь же, на глазах у семьи, происходило чудо. Я вымахал всю тарелку и попросил добавки.
- Ты, часом, внучок, не сказился? - осторожно спросил дед.
- Знатный сегодня борщ! - промычал я его словами.
Бабушка застыла у печки, прижав кулачки к груди. В ее карих глазах светилось тихое счастье.
Потом была картошка толченка с румяной котлетой. После нее - "какава" на молоке. В хрустальной розетке розовело варение из айвы...
В общем, я наелся от пуза. Погостил, попрощался. Только жаль, не увидел маму. Серега то хрен с ним. Заходил на прошлой неделе. Все такой же круглый, вальяжный. Ну, еще бы! Ветеран МВД, старший следователь шестого отдела. Мент поганый, короче. Ничего не наворовал на старость! Ну, разве что писатель Бушков про него книжки писал. Так книжками сыт не будешь.
- Письмо Надя прислала, - бабушка словно читает мои мысли. - Жалуется, что не пишешь ты ей.
- Вот приедет - ухи тебе надере-ет! - ворчливо зевает дед. - Пойду я, прилягу. Мне сегодня в ночную.
Он работает охранником при железной дороге. Ну, там, где лес разгружают.
Честно сказать, я и не знаю, что делать. Визит непозволительно затянулся. Что они там, совсем охренели? Не идти ж в таком виде в реанимацию, требовать главврача? "Да кто ты, - скажут, такой?"
Но у деда Степана есть готовый ответ на все:
- Давай, милый друг Гандрюшка, уроки учить, стишок повторять. Смотри мне, проснусь - проверю. И письмо матери напиши!
И то правда! Пойду хоть, узнаю, какое сегодня число.
Глава 2. Первое несовпадение
Комната, где мы с Серегой всегда учили уроки, называлась "большой". Четыре светлых окна, беленые стены. В центре ее круглый стол, покрытый зеленой бархатной скатертью. Слева от входа шкаф, буфет и небольшая койка. У правой стены - широкий комод и никелированная кровать. Из украшений - домотканый ковер "дорожка" из грубой цветной шерсти. Стулья не в счет. Они кочуют из комнаты в комнату и даже во двор. Красивые стулья, с ажурными гнутыми спинками. У меня на чердаке сохранился один.
Портфель я нашел там, где ставил его всегда, с левой стороны от комода. Не успел вынуть дневник, слышу - Мухтар заливается. Весело лает, звонко, не иначе, свои. И бабушка от порога:
- Иди, там тебя Витька зовет! - шепотом, чтоб деда не разбудить.
На носочках иду в прихожую. По пути успеваю взглянуть на "численник" - в меру упитанный отрывной календарь. На нем красная дата 21 мая 1967 года. Да тут и учиться всего ничего! Обуваю шлёпки без задников, бегу к калитке.
От всех пацанов с нашего края, Витька Григорьев отличается тем, что не умеет свистеть. Подойдет ко двору и начинает из себя извлекать: у-р-р-р, у-р-р-р. Тоненько так: у-р-р-р! Вот буква "р" у него всегда лучше всех получалась. Натуральная трель! А кличка у Витьки совсем неказистая - Казия. Она ему очень не нравится. Когда его так называют, он всегда кидается в драку. Естественно, получает. Еще у Витьки глаза темно вишневого цвета, и точно такой же румянец на смуглом лице.
- Че надо? - спрашиваю.
- Лепеху пойдешь смотреть?
- А че на него смотреть?
- Так помер он, в речке утоп. Нырнул головой об карчу - она его к низу и потащила. Дядьки достали возле моста. Все лицо, говорят, камнями побито. Так пойдешь? Его из морга должны сейчас привезти.
Я не поверил:
- Брешешь!
- Спорим на шалабан?
- Ладно, пошли, проверим.
- Тогда рогатку возьми.
- Это еще зачем?! - я искренне удивился.
- Заодно воробьев постреляем. Их на путях много!
С недавнего времени я трепетно отношусь к каждой маленькой жизни, поэтому вру:
- Нет у меня рогатки. Резинка порвалась.
Путями в те годы называли железнодорожное полотно. Витька
бежит впереди, я отстаю. Негоже мне, старику, водиться с такой мелюзгой, хоть это и друг детства. В жизни ему очень не повезло: мама, папа, дедушка, бабушка - все оказались идейными пьяницами. Детям в этой семье было негде учить уроки.
Витька умер от пневмонии, не дотянув до своих сорока. За месяц до смерти зашел, попросил сохранить пакет. Там была книга Владимира Гиляровского с вырванной первой главой, фотография дочери, две отцовских медали и единственная тетрадка с пятеркой по арифметике, которую он хранил с первого класса.
- Ты че, оглох? Кто, говорю, тебя?
Прогоняю воспоминания. Кажется, Витька спросил про фингал,
или про два? - не знаю, в зеркало еще не смотрел.
- Он, - отвечаю, - Лепеха.
- Да ты че? А когда?
- Пару часов назад жив и здоров был.
Слово какое: был, быльем поросло... мимо могилы Лепехи я всегда захожу на погост. Не то чтоб скорблю, останавливаюсь, вспоминаю о нем что-то хорошее. Как он, к примеру, в четвертом классе задачки в уме решал. Быстрее всех! Отличники рты раззевали. Или как в финальной игре на первенство города, Колька единственный гол закатил. А теперь... это что ж получается? - целый пласт из моей памяти брошен коту под хвост? Колька погиб, не успев стать наркоманом. Похоронят его теперь в конце старого кладбища, там, где сейчас автозаправка. Если, конечно, Витька чутка, не соврал. А, похоже, что не соврал: идет мой дружбан, скорбно пинает камни. У перекрестка остановился, дождался меня и говорит:
- Если б вы сегодня не подрались, он бы сейчас живой был.
У меня аж дыхание перехватило, слезы на глаза навернулись.
Знал бы мой старый друг, как он сейчас прав! Дети - это маленькие боги, а жизнь делает из них взрослых.
Во дворе у Лепехиных настежь открыта калитка. Из грузовой машины мужики выгружают обитый бархатом гроб, пространство возле глухой стены беленой саманной хаты, зарастает траурными венками. Приходят люди, слышался женский плач. А вот самого Кольку из морга не привезли, в этом Витька сбрехал.
- Тут и без нас тошно, - сказал я ему. - Врачи еще будут вскрытие делать. Долгая это песня. Пойдем-ка лучше домой. Уроки надо учить - завтра ведь в школу.
- На похороны пойдешь?
- Нет.
- Из-за фингалов?
- Нет.
- А почему?
Я глянул в его глаза и честно сказал:
- А потому, Витька, что я сегодня тоже умру.
- Тю на тебя! - он сунул руки в карманы штанов и зашагал прочь. Наверное, не поверил.
По дороге домой я старательно вспомнил все, что когда-то читал о предсмертных воспоминаниях. Угасающий мозг чередует фрагменты памяти, как видеомагнитофон, поставленный на обратную перемотку. То есть, наоборот. Не завтрак - обед - ужин, а ужин - обед - завтрак. Если верить общеизвестной теории, это не мой случай. Нет ускоренного движения, нет
хронологии. Этот видик заклинило. Пленка смакует один небольшой фрагмент, события в нем трактуются очень вольно, помимо моей воли. Нет, это не оригинал, а как говорят музыканты, вариации и фантазии на тему прошедшей жизни. Значит, что? - спросил я себя, - значит, будем смотреть правде в глаза: мозг мой давно умер. В своем настоящем, я уже бездыханный труп без надежды на реанимацию. Эх, знать бы, что это так хорошо, давно б наложил на себя руки.
Мысли роились. В последние годы я проштудировал множество книг о человеческих душах: ну, что с ними бывает после того как. Надо же знать, что ожидает внутри, когда стоишь на пороге? Читал, даже, про попаданцев, хоть это совсем несерьезно.
Не теория, а массовый бзик.
Набрел как-то в поисках чтива на лежбище воинствующих фанатов. "В вихре времен" называется. Подобрал подходящую книжку, пью кофе, смакую. Интересно написано, образно, зримо! Как будто бы человек из нашего времени попал на прием к товарищу Сталину. Я, было дело, в том времени растворился, чувствую даже аромат табака "Герцеговина Флор". И тут отрывок кончается - начинаются комментарии.
"Э-э-э, Вася, - пишет один, в форме красного комиссара на аватаре, - тут ты неправ! К товарищу Сталину так просто не попадешь! Вот тебе ссылка на систему его охраны. Ознакомишься, завтра придешь".
"Автор! - орет другой, - с какого ты хрена нацепил на героя погоны?! Ты разве не знаешь, что в сороковом году..."
В общем, с ладошку текста - десять страниц комментариев. Перелистал я эту бодягу, дальше читаю. А там тот же отрывок, но с учетом пожеланий трудящихся. И главный герой размыт, и запах табака испарился. Плюнул я от досады, ушел и больше не возвращался...
Вот и со мной так. Закружил этот вихрь времен и бросил неизвестно куда. Все, вроде, как было, а чего-то важного не хватает. Будто тот хмырь, в форме красного комиссара, глянул на мою жизнь из-под стекляшек пенсне и строго сказал Господу:
- А зачем тут Лепеха?! Тут никакого Лепехи быть не должно!
Хорошо хоть, Витька оставил в его первозданной дурости. Догоняет меня, и как ни в чем ни бывало:
- Спорим, я этим камнем в дерево попаду? - разгоняется, и "пыром" его - шарах!
Голыш, естественно, полетел, хрен знает, куда.
- Эх ты, - говорю, - рохля! Учись, пока я живой.
Подобрал подходящий кругляш, щечкой его подрезал, чуть не попал! Не докрутил малость.
Так и дошли до мостика через речку. Ему прямо, а мне направо.
Иду мимо смолы, подбиваю итог своим мысленным изысканиям.
Тому, что сейчас происходит со мной, есть только одно разумное объяснение: я уже умер. Моя душа привыкает сейчас к своему новому состоянию. Скоро она улетит, а пока находится в том времени, где ей было когда-то комфортней всего. Не случайно ведь, в домах, где кто-нибудь умирает, люди на девять дней занавешивают зеркала. Значит, и мне столько отпущено.
Ладно, примем на веру. Теперь, что касается смерти Лепехи: человеческий разум - он тебе, что хошь нарисует. Взять того же Витю Григорьева. Он, когда в стационаре с белой горячкой лежал, так клялся потом, и божился, что видел три тыщи рублей одною бумажкой.
Я вернулся домой в дурном настроении. Вспомнил, что технический паспорт положил в шкаф, под белье. Серега, наверное, обыскался! Ему ведь, в наследство вступать. Похоронит меня - и прямым ходом к нотариусу, застолбить свое право. Будут ему расходы и головная боль.
Мухтар чесал заднею лапой свой рыжий загривок. Он никогда не лает, когда отдыхает дед. Бабушка во дворе мыла посуду.
- Куда это вы галасвета? - спросила она.
- Да Колька Лепехин утоп, мой одноклассник.
- Ай-яй-яй! - она всплеснула руками. - Вот горе! Это не той Лепехин, что наспроть Чаленкиных жил? Тоже, наверное, неслух. А матери каково? Сколько раз я тебе говорила, чтоб на Лабу ни на шаг...
Я проскользнул в дом. Дед проснулся. Он стоял на пороге большой комнаты и слушал радио. Женский голос рассказывал о реакции в мире на решение Стокгольмского Международного трибунала по расследованию военных преступлений, признать США виновными в агрессии против Вьетнама.
- Ни фига себе! - вырвалось у меня.
Дед обернулся и строго сказал:
- Тише!
Наивные новости того наивного времени. Де Голль наложил вето на вступление в ЕЭС Великобритании, по требованию ОАР, ООН выводит своих миротворцев из района египетско-израильской границы. Сейчас бы это звучало, как бред сумасшедшего.
Когда зазвучал концерт камерной музыки, дед посмотрел на стол. Там не было ничего, кроме чернильницы.
- Уроки до сих пор не поделал? Ох, и будет тебе хворостина!
- Сейчас сяду.
- Ну, добре.
Я вытряхнул из портфеля все содержимое. Перелистал дневник. Трояков мало, как и в былые годы, иду хорошистом. Посмотрел расписание на понедельник. Стандартный набор: русский, литература, математика, история, география...
Любопытно взглянуть, а вот делать не хочется ничего. Может, ну его на фиг? - мелькнула спасительная мыслишка, - несолидно мне, старику, уроки учить.
А хворостиной по сраке очень солидно?! - возмутилось мое чувство долга, - ты что сюда, жрать пришел? Давай ка не будем расстраивать деда. Тебе же упрямства не занимать. Пусть эти девять дней и для него будут праздником.
Итак, русский язык. Открываю учебник, нахожу упражнение 629. Читаю задание: "Образовать действительные причастия настоящего времени".
Мама моя, а это еще что такое?! И компьютера нет под рукой, не погуглишь.
Перелистываю страницы назад. Хорошо хоть, все правила выделены жирным курсивом.
Через сорок минут разобрался. Взял авторучку. Стоять! Низзя!
Вспомнил, что наша Надежда Ивановна в этих случаях ставит пару. Для нее существует только обычная ручка с железным пером. Все остальное изымается на уроке с вызовом родителей на ковер.
Открываю тетрадь - и сразу же ставлю кляксу. Я давно разучился писать от руки. Все больше на клаве. Вспоминаю уроки чистописания. Тренируюсь на черновике. Дело пошло.
"Высоко над цветущими полями нашей страны реют чудесные птицы". Прерываюсь, подчеркиваю "ущ"...
К ужину я успеваю сделать только русский язык. Деду сегодня к семи. Надо нажарить семечек, собрать тормозок, потому так рано садимся. За окнами день, а на часах уже вечер. Куры забираются в саж, рассаживаются по жердочкам. У них свое время. Дед дожевывает котлету, выпивает компот. Сейчас скажет:
- Вот закончишь четверть без троек, возьму на дежурство!
Я прикидываю отпущенный срок. Нет, не получится. Мне улетать, а ему возвращаться в могилу.