Обзор последних известий порадовал новизной. Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин озвучил ответные меры в случае размещения в ФРГ американских ракет "Першинг". Канцлер ФРГ Гельмут Шмидт вылетел в Вашингтон для консультаций.
Гм, интересно! Надо будет в завтрашних газетах зачесть, что там за ответные меры. Насчет "Першингов" точно не помню. Кажется, под эти ракетные комплексы американцы запустили больше десятка военных программ. Мы на это ответили - и понеслась!
В остальном все было как прежде. США призывают египетское руководство уважать право свободного судоходства в нейтральных водах. СССР предупреждает Израиль о недопустимости агрессии против арабских стран. В нашей стране запущен очередной спутник, первый из серии "Молния-1". Колхоз "Приамурье" награжден орденом Ленина и прочая лабуда, которая даже не запоминалась. Ну, и в конце новости спорта: Шотландский "Селтик" стал первой британской командой, завоевавшей Кубок Европейских чемпионов. В финале они обули Миланский "Интер". Кажется, в прошлой жизни тоже так было.
Ночью я долго ворочался. Покидать этот мир почему-то уже не хотелось. Мне снился Серега. Он стоял на пороге с моей разбитой копилкой и меня же обзывал вором. Следователь, етить твою в кочерыжку!
А я ведь совсем забыл, как он выглядел на пороге седьмого класса, ведь мамка сожгла все фотографии. Ничего, к середине лета приедет, будет учить меня продвинутым песням:
"Джон родился на юге Конго,
Там, где всегда жара,
Там, где танцуют под звуки гонга
Негры вокруг костра.
О, вал вал Кейти,
О, вал вал Кейти, ай лов ю!
Кто же поможет, кто же поможет негру?
Белую-белую девушку я люблю..."
Впрочем, нет. Наверное, не меня.
Я проснулся мокрым от пота. За окном голосил петух. Было совсем светло, но гимн еще не играл. Осторожно, чтоб не шуметь, оделся, собрал портфель и вышел во двор.
Бабушка уже в огороде. Срезает листья свеклы и собирает в пучок. Потом она будет рубить этот пучок топором, мешать с горсточкой комбикорма или молотой кукурузы для того, чтобы накормить кур. С утра до ночи в трудах. Как она говорила при жизни, "отдохну на том свете". Наверно, наотдыхалась. Но все равно, надо помочь...
К приезду деда мы вместе наворотили кучу текущих дел. Завтракали "всем миром" - заедали горячий "кохвий" вчерашними пышками, которые напекла бабушка Паша.
"Кохвий" с "какавой" готовился по одному рецепту: горсточка порошка на кастрюлю кипящего молока.
- Кто это у нас во дворе железо свое оставил? - откушав, спросил дед.
- Это моё! - быстро сказал я.
- Твоё?! За какие такие заслуги тебе его принесли?
- Сказал Василию Кузьмичу, что собираюсь сделать электрическую трамбовку.
- Васька культяпый, что со смолы, вечером его притащил, - вставила слово бабушка.
- Тако-ое... добро на говно! - сморщив нос, проронил дед.
"Такое" в его устах - высшая степень презрения. Оно относилось к моей задумке.
Я ничего не ответил. Пошел собираться в школу. Что толку сотрясать воздух, если дело еще не сделано? По пути, небрежно смахнул листок отрывного календаря. 25 мая, пятница. Впереди два выходных, а до "дембеля" остается ровно четыре дня.
Вспомнив о новом кредо, я протиснулся в дверь сквозь толпу перед самым звонком, и с размаху уселся рядом с бабкой Филонихой. Ее аж перекосило.
- Че приперся? - прошипела она, и с размаху атаковала меня своей мощной кормой, - пош-шел на свое место!
Все захихикали.
Я сдержал этот натиск, упершись ногой в соседнюю парту. Вот это трактор! Валька сейчас на целую голову выше меня, и крупнее по габаритам.
- Че приперся? - сказал я, глядя в раскосые зеленые очи, - нравишься ты мне, потому и приперся! Рядом с тобой и сидеть приятно! Симпотная, умная и простая. И на артистку похожа, нечета задаваке Печорихе!
В классе повисла мертвая тишина. Филониха отшатнулась. Ее изумленное личико постепенно вскрывалось красными пятнами. Как будто бы я не говорил, а с размаху бил ее по щекам. На слове "артистка" она вздернула брови и упала лицом в ладони.
- Обидели деточку, - пропищал мой крестный отец.
Я хотел погрозить ему кулаком, но не успел.
- Так!!! - прогремело из поднебесья. Черной грозовой тучей над столом возвышался Илья Григорьевич.
Захлопали крышки парт. Их обитатели стремглав вознеслись ввысь. Поднялся и я. Сидела только Валюха, она продолжала плакать.
- Кто?!
Директор оценил обстановку и в три шага оседлал истину. Сразу несколько классных сексотов вломили меня с потрохами. А Катька Тарасова изложила подробности в цвете: Ах, Денисов сказал, что ему Филонова нравится! Ах, он хочет сидеть с ней за одной партой! Ах, он вообще-то на другом месте сидел! Ах, плачет она потому, что Денисов сказал, что она на артистку похожа!
- Встань! - сказал мне Илья Григорьевич. - У тебя что, другого времени не було говорить такие слова? Ну и что, что она на артистку похожа? У нас половина девчат на артисток похожи! Потому, что артист это - это не только внешность, а еще и знание жизни плюс трудолюбие. В общем, как бы там ни було, а ты должен сейчас извиниться. И перед Валей Филоновой, и перед всем классом. Потому, что сейчас, вместо того, чтобы ставить годовые оценки, я вынужден проводить воспитательную работу.
Да и хрен с ним! От меня не убудет:
- Простите, - с трудом выдавил я, - ребята, девчата, Илья Григорьевич... ты, Валюха, прости. - И добавил окрепшим голосом, - только я все равно здесь буду сидеть!
- Садись!
Директор повеселел. Проблемные дети были все у него под контролем. Это я знал по педагогическому опыту мамы. Он, наверно, и сам не раз порывался поговорить с Филоновой, но не нашел конца, с которого можно к ней подступиться. Ведь главный принцип учителя и врача - не навреди. А я за него вскрыл этот нарыв.
Незаметно начался урок. Оглашались результаты за четверть и, в целом, за год. Тот, у кого, по мнению Небуло, оценка склонялась в сторону повышения, или наоборот, вызывался к доске, на "третейский суд". И каждый сидящий в классе, мог задать ему вопрос "на засыпку", легкость которого, зависела от личного отношения.
Филониха успокоилась, немного повеселела. Девчоночьи слезы, что на солнце роса. Я сунул ей под локоть записку, три слова карандашом: "Пойдем завтра в кино?" Валька прочитала, подумала и написала: "Дурак". "Знаю, - ответил я, - в 11 около входа". Она отвернулась и вздернула нос.
- Ты че, шизанулся? - спросил у меня Босяра, как только мы вышли на перемену. - Тебя ж пацаны засмеют!
- Нет, это я пацанов засмею, когда в понедельник Валюха войдет в класс!
Я этот ответ еще на уроке придумал. Получилось цик в цик, Славка ушел озадаченный.
Дома я сунул в угол портфель и, даже не пообедав, взялся за дело. Подобрал подходящий обрезок доски, углубил на шурупах шлицы и присобачил движок точно по центру. С эксцентриком не мудрил. Нашел подходящий кусок толстой алюминиевой проволоки, накрутил витками на ротор, а оба свободных конца согнул пополам, чтоб не слишком большой была амплитуда.
Дед вернулся домой, когда я уже изолировал скрутки на проводах. Был он в сером полосатом костюме, при шляпе, ручном костыле с резиновым набалдашником и в очень дурном настроении. Я уже знал, почему. Вернее, не знал, а вспомнил, увидев в авоське россыпь рентгеновских снимков. Сегодня ему урезали инвалидность. Перевели со второй группы на третью. Как будто осколки, что вращались у него вокруг мозговой оболочки, рассосались, или вышли из головы вместе с потом.
Он тогда очень переживал. Рассказывал бабушке о своем диалоге с руководством комиссии ВТЭК, пряча каждый свой вздох под коротким наигранным смехом: "Хэх-х!" Я тогда еще был дурачком. Мне было глубоко фиолетово все, что рассказывал дед. И лишь через месяц понял, что ему урезали пенсию на целый двадцарик. Было шестьдесят - стало сорок.
Без меня на плечах, они бы и это осилили. Мясо и яйца кудахчут во дворе у сажка, картошка и кукуруза произрастают на десяти сотках, что ежегодно выделяет совхоз для своих бывших работников, фрукты и овощи - в огороде. А тут... стремительно взрослеющий внук, который "не жрет абы че", на котором горит обувь, одежда и семейный бюджет.
В общем, в дом я не стал заходить, отложил агрегат в сторону. Не в том дед сейчас настроении, чтобы чему-то радоваться. Хотел, было, отправиться к смоле на разведку, но услышал бабушкин голос:
- Сашка, обедать! - Она тоже была не в себе.
Этот злосчастный день я хорошо помню. Было так: не доев тарелку борща, дед сильно закашлялся, откинулся к беленой стене
и медленно сполз со стула. Так и лежал, неловко поджав ноги, большой и беспомощный. Я со своего места видел только глаза бабушки. Они наполнялись слезами.
- Степан! - закричала она, - Степан!!!
Через пару минут, дед тяжело заворочался на полу, хрипло спросил "что?" и хохотнул, натянуто и натужно.
В этом коротком смешке, я тогда еще прочитал потрясение человека, который сорвался в бездну. Мне тоже не раз доводилось, как выражаются в послеоперационных палатах, "уйти". Как же мерзко я себя чувствовал после каждого такого полета! Метался по горячей кровати, не находя себе места и умолял деловито хлопотавших врачей: "Уйдите, не мешайте мне умереть!"
Дед в этом плане был крутым мужиком. Он не только поднялся и уселся на стул, но заставил себя доесть все, что осталось в его тарелке, и только потом завалился в кровать. Бог ты мой! Как же он любил мою бабушку! Как же она потом жила без него?!
Если мерить рамками прошлого, жить ему остается чуть больше пяти лет. В этом огромном теле уже начинаются необратимые изменения, которые пока не видны. В отличие от меня, дед так и не смог справиться с раком, а ведь бабушка Катя живет по-прежнему рядом. Нет, надо ломать эту вероятность, отвлечь стариков от тяжелых дум, и начинать прямо сейчас.
- Дедушка, - сказал я самым просительным тоном, - можно мне рубль из копилки взять?
Он отложил в сторону ложку:
- Зачем?
- Девчонку одну в кино пригласил, завтра в одиннадцать...
И я рассказал про бабку Филониху, про ее закидоны с одеждой по причине неартистической внешности, про то, что было сегодня в классе.
По мере повествования, настроение у моих стариков несколько приподнялось.
- От сучка! - смеясь, возмутилась бабушка, - как же она крутит матерью и отцом! Спасибо б сказала за то, что родили на свет. Вожжами надо ее учить, а не в кино приглашать!
- Хорошее дело, - одобрил дед, - рубль я тебе и сам дам, только про уроки не забывай. Что ты там за чертовину смастерил?
- Вечером покажу.
Этот обед закончился без эксцессов. Дед, кряхтя, полез на кровать:
- Ты бы мне, Елена Акимовна, банки поставила. Продуло сегодня ночью, ноет в боку...
Я мысленно перекрестился и, убрав агрегат в сарай, направился к Пимовне.
Справа от деревянной калитки, грел свой бетонный бок круглый колодец. Я встал на железную крышку и заглянул во двор.
Вертлявая собачонка выпрыгнула из будки и залилась лаем. Бабушка Катя в то время еще работала продавщицей в мясном отделе, но сегодня она была дома и, сидя на низком крылечке, кормила цыплят подсушенной пшенною кашей.
- Пуль-пуль-пуль! Пули-пули-пули! - повторяла она.
Так в наших краях подзывают кур. Литературное "цып-цып-цып" не прижилось.
Мне почему-то казалось, что ей не составит труда увидеть во мне "новопреставленного", во временном своем воплощении, ан нет. Пимовна скользнула по мне не узнающим взглядом, вытерла руки о фартук и беззлобно прикрикнула на собачонку:
- В будку пошел, зараза!
- День добрый, бабушка Катя! - поздоровался я, дождавшись ее у калитки.
- Что тебе, Сашка? - устало спросила она, - давай, говори, выварка на огне, вот-вот закипит...
Пришлось начинать без предисловий:
- Мне нужен рецепт лечения рака.
Брови у бабушки Кати удивленно приподнялись:
- Это еще зачем?
- Дедушка у меня заболел, или вот-вот заболеет.
- Типун на язык! - с чувством сказала Пимовна, - Смотри, накаркаешь! Приснилось тебе, али как?
- Нет, - говорю, - не приснилось. Просто вижу, когда беру в руки "Земляничное" мыло. Так будет пахнуть дедушка, когда он умрет. Я приеду за час до похорон и его не узнаю. Гроб будет стоять в большой комнате у окна...
- А ну-ка пошли в хату!
Бабушка Катя схватила меня за руку и потащила во двор. По пути она сняла с огня закипевшую выварку, ошпарила руку брызгами кипятка и коротко матюгнулась.
В стандартной саманной хате ничего, по большому счету, не изменилось со времени моего последнего посещения. Не было холодильника (тогда ни у кого не было холодильников), да не стояла в углу, за легкой перегородкой, походная койка Василия Ивановича Шевелева - героя артиллериста, с которым, лет через пять, Пимовна будет сожительствовать.
- Садись, Сашка, к столу, - строго сказала она и откинула полотенце с широкого блюда, - ешь пирожки. Сейчас я тебе молока стаканчик налью...
- Мне бы рецепт...
- Ешь!
Молоко было с легкой кислинкой, а пирожки... я сразу узнал их фирменный вкус. У каждой хозяйки свои заморочки и маленькие секреты. Даже Прасковья Акимовна - родная сестра моей бабушки - была в кулинарном плане ее антиподом. В домашней готовке, она налегала на сдобную выпечку и супы, картошка и мясо подавались на стол в жареном виде, а "хворост" всегда получался сухим и ломким. Казалось бы, одна школа, но разные направления.
Елена Акимовна часами корпела над кастрюлей с борщом. Картошка толченка была, хоть на хлеб намазывай - сама по себе вкусная. Помнится, она добавляла в небольшую кастрюльку три яичных желтка, стакан молока и добрый кусок масла...
- И давно ты стал видеть... такое? - спросила бабушка Катя.
- Ровно пять дней назад, - честно признался я.
- "Отче наш" ты, конечно, не знаешь...
- Почему это я не знаю? Очень даже хорошо знаю!
- Да ну? - удивилась Пимовна, - может, расскажешь?
Последний вопрос она задала со скрытым сарказмом. Ну кто же поверит, что в нашей стране, где атеизм считался чуть ли ни официальной религией, в голову советского школьника смогут проникнуть слова из Нагорной проповеди?
В общем, я ее скорей напугал, чем удивил. Прочел эту молитву так, как когда-то учила она. С теми же паузами, интонациями и ключевыми словами. Даже катрен о хлебе произнес на ее манер: "надсущный", а не "насущный".
Бабушка Катя сидела, белея лицом, а услышав эти слова, встала, зажгла лампадку и трижды перекрестилась.
- Кто ж тебя этому научил? - сурово спросила она.
Пришлось врать:
- Вы научили. Этой ночью мне снилось, что я приходил к вам за лекарством. А вы мне сказали, что пока я молитву не выучу, дедушке оно не поможет.
- Дала хоть?
- Дали. Литровую банку, накрытую крышкой. А в ней - желтая маслянистая жидкость с запахом чеснока.
- Это другое лекарство, - отмахнулась бабушка Катя. - Оно помогает от наведенной порчи, а я тебе сейчас приготовлю что-нибудь посерьезнее. Когда в твоих видениях Степан Александрович помер?
- Через пять лет и четыре месяца. От рака легких.
- Значит, точно поможет.
Пимовна хлопотала у печки. Сыпала в банку с калиновой самогонкой какие-то снадобья, добавляла настойки из квадратных бутылок с черным стеклом.
- А про меня... в своих снах... ты ничего больше не видел? - спросила она между делом.
- Оно вам надо, бабушка Катя? - чуть не взмолился я, - какой интерес жить, если знаешь, когда умрешь?
- Та-а-ак! - протянула она и подсела к столу. - Ну-ка давай, говори, а то не будет тебе никакого лекарства!
Я впервые взглянул прямо в ее глаза и произнес, чеканя каждое слово:
- Вы ровно одну неделю не доживете до полных ста лет. Если хотите, все расскажу в подробностях: кто вас обнаружил, кто в дом заносил, кто глаза закрывал...
- Значит, я не в доме умру?
- Вы, бабушка Катя, приготовитесь гнать самогон в летней кухне. А заодно затеете стирку, чтоб кипяток из выварки со змеевиком, зря не пропал. И, наверное, забудете спички. Пойдете за ними в дом, по дороге умрете. Будете лежать на спине и удивленно смотреть в небо. Куры столпятся у вашего тела, как цыплята вокруг наседки, но ни одна из них...
- Спасибо тебе, Сашка, - перебила меня Пимовна, - сто лет это много, столько мне и не надо. А теперь, честно скажи: откуда ты знаешь, когда у меня день рождения?
- 1 января 1912 года. Так будет написано на кресте...
Глава 6. Первые сдвиги
По дороге домой, я обследовал содержимое банки и, даже, попробовал на язык. Зелье пахло степным покосом и по цвету напоминало "мужика с топором". Только градус намного солидней. От одной единственной капли, во рту у меня запекло, а в желудке зажглась лампочка. Нет, от такого лекарства ни один мужик не откажется!
- Где взял? - строго спросила бабушка, лишь только я водрузил банку на стол.
- У Пимовны. Я розетку ей починил. Это для дедушки, чтобы бок у него не болел. Столовая ложка из банки плюс стакан молока. Пить натощак. Как он?
- Да все еще спит. Ты уж там не греми железяками, пусть как следует отдохнет.
Я сбегал к почтовому ящику, достал свежую прессу.
Ответным мерам СССР на размещение в ФРГ систем "Першинг-1" там уделялось всего несколько строк. Суть сводилась к переукомплектованию ракетного арсенала, дислоцированного в
Восточной Европе. Морально устаревшие "СС-4" и "СС-5" будут заменены на более новые системы "СС-20" класса "Пионер".
Ну, это уже что-то. Так их, пендосов!
На смоле под погрузкой стояли четыре машины. Казалось бы, пятница - ан, нет, все что-то строят. Я доставал из колодца утонувшие ведра думал о дне завтрашнем. Угостить Вальку Филонову пломбиром по 18 копеек, или жирно ей будет? С одной стороны, моряк, пусть и бывший, должен держать марку, а с другой? Сорок рублей пенсии на троих. Прожить, конечно же, можно, если без шоковой терапии, но экономить надо. Да и шиковать я привык только на свои.
Перед смертью, говорят, не надышишься. За оставшиеся четыре дня столько надо успеть, что голова кругом! Тем не менее, в эту минуту мне хотелось пришпорить время. Пусть или дед скорее проснется, или очередь за смолой рассосется сама собой.
Чтобы хоть чем-то занять себя и оказаться поближе к центру событий, я решил подпушить картошку на островке. С момента моего появления в прошлом, с неба не упало ни капли дождя, и почва в рядках покрылась плотною коркой. Я выбрал тяпку себе по руке, перекинул сходню через протоку и взялся за дело.
Плескалась река, журчала на перекатах. Радужные крылья стрекоз трепетали в зарослях ивняка. На песчаную отмель зачем-то садились пчелы. Все казалось незыблемым, настоящим. Так было, так есть и так будет всегда.
Тяпка была немного тяжеловатой, но я еще в детстве умел работать с обеих рук, поэтому почти не устал. Мне оставалось пройти всего четыре рядка. Я настолько увлекся, что сразу и не расслышал, как кто-то меня окликает.
- Привет, говорю, Кулибин!
Это были мужики со смолы. Войдя по колено в воду, они смывали пот и потеки грязи метрах в трех от меня.