- Самооборона… - задумывается тот. - Поменяемся? - протягивает мне карандаш со встречной улыбкой.
Чего же нет… Можно и поменяться! Только не покалечишь, нет? А то видел я, как ты клин давеча бросал… Здоровый мужик!
Ожидая в ответ банального силового приема, я невольно напрягаюсь, замахиваясь… И - зря!.. Легким движением тот уходит в сторону, пропуская меня, и в тот же миг чуть подталкивая. Удержаться на ногах мне помогает это самое "чуть" и деревянная опора, на которой держится верхняя полка. Иначе - растянулся бы на полу… Изящно, блин! Не ожидал!..
- Японский стиль? - возвратившись на место, уточняю на сей раз я.
- Дзюдзюцу… - удовлетворенно кивает он. - Искусство нашего врага… Всем спать, представление окончено! - Оглядывается, нахмурившись. - Час езды до линии фронта, а ну по полатям! - рявкает с притворным гневом.
Через мгновение вокруг пусто.
Дождавшись наглядных результатов внушения, Мищенко присаживается рядом.
- Все никак не возьму в толк, господин поручик, откуда вы… - подперев голову рукой, с прищуром смотрит мне в глаза. - Наблюдаю за вами со стороны, вы уж простите… Строевая подготовка у вас не кадровая, манера выражаться - необычна… Добавить сюда клин, повозку с пулеметом… Впрочем, нет-нет!.. - прячет усмешку в усы. - Я не спрашиваю, не подумайте. Так, домыслы…
Внутри меня происходит отчаянная борьба. Вот кому-кому, а тебе-то как раз и можно все рассказать, Павел Иванович. И даже нужно! Не Рожественскому, не Линевичу… Ты-то точно не станешь делать карьеру на послезнании, а как раз наоборот - грудью ляжешь за свое Отечество… По-другому не сможешь. От тебя таить не стал бы ни о революции, ни о судьбе царя с семьей. И, наверное…
Неожиданно для самого себя выдаю:
- Возьмете меня в свой рейд, ваше превосходительство? Что планируете перед генеральным наступлением?
Тот удивленно вскидывает брови:
- Вас?
- Меня. Там и расскажу все, наверняка. Если… - Язык предательски не дает выговорить фразу о возможной смерти.
Глубоко задумывается. Спустя минуту вполголоса нарушает молчание:
- Николай Петрович никогда не даст подобного разрешения. У меня строжайший приказ даже сегодня, на нашей стороне, беречь вас, как зеницу ока… Чего уж говорить о… - молча разводит руками. - Причины подобного поведения командующего мне неизвестны.
Конечная станция русской железной дороги забита составами до отказа. Крик, шум и суета китайского базара, помноженные на рев футбольного стадиона во время матча. Плюс отзвуки орудийной канонады, впервые услышанные мною здесь, на суше. Лошадиное ржание, громкая ругань, чьи-то громкие стоны… Грузчики-китайцы, плевавшие на приказ Линевича, и подгоняющие их злые офицеры, имеющие в гробу этот приказ, - тоже. И - люди, люди… Человеческое стадо в своей огромной хаотичной массе… Спрыгнув в эту толчею, я тут же засасываюсь в воронку кавказской, судя по говору, части. Оказываясь прижатым лицом к лицу к бровастому горбоносому орлу с кинжалом и буркой на плечах.
В упор налюбовавшись друг на друга с полминуты, мы так же неожиданно растаскиваемся в разные стороны, и я вновь оказываюсь среди своих.
С трудом протолкнувшийся к нам бородатый сотник, запыхавшись, орет во всю глотку:
- Ваше превосходительство, туда, туда!.. - Отчаявшись перекричать толпу, машет куда-то в сторону. - Лошади тамось!..
Решение Мищенко, озвученное в вагоне, таково: за линию фронта уходит пять групп по пять пластунов в каждой. Каждая группа несет с собой по три клина. Установка должна происходить по возможности в вечернее время суток, непосредственно перед идущим составом, в прямой его видимости. Рассредоточение вдоль полотна следующее: первая группа уходит на десять верст, вторая - на двадцать и так далее. Последняя, таким образом, удаляется на пятьдесят. В случае удачного схода с рельсов состава стараться по возможности устройство снять и схоронить в земле. Сроку на все - четыре дня… Через которые обратно должна вернуться самая дальняя команда.
Низкая, приземистая лошадка подо мной хоть и не Жанна, но дама с характером. То и дело норовящая взбрыкнуть, почувствовав на себе неопытного седока. Впрочем, хоть и с трудом, но держусь в седле довольно сносно, и в моменты, когда никто не видит, украдкой треплю ее холку.
Свернув налево от станции и быстро оказавшись за пределами городка, наш отряд взял рысью по пыльной, усыпанной войсками с обозами дороге. Я то и дело с удивлением верчу головой, разглядывая бесконечные вереницы телег, тянущиеся вдаль вместе с облаками пыли. Повсюду, куда падает взгляд, нестройно марширующие усталые солдаты с "мосинками" за спиной, дым от горящих прямо возле дороги костров, с такими же солдатами на привале. С безразличием и пустотой в глазах провожающими марширующие мимо них войска. Крики возниц, лошадиное ржание, угрюмые, серые от прилипшей дорожной пыли лица… Кто-то еще верит в романтику войны? Наивные…
Бесконечная, всепоглощающая обреченность царит повсюду. Не усталость и не уныние, а именно - обреченность… И даже песня, витающая над этим торжеством фатализма, подобралась соответствующая. Другая просто не смогла бы звучать здесь:
А жинка поплачет, выйдет за другого,
За мово товарища, забудет про меня.
Жалко только волюшку во широком полюшке,
Жалко мать-старушку да буланого коня…
Больше всего мое сочувствие вызывают наши пластуны, у каждого второго из которых в холщовом мешке болтается немаленькая, габаритная железяка. Вес в полтора пуда которой способен испортить жизнь любому, кто ее несет. Тем более если к ней прилагается увесистый вещмешок, а дело происходит на вражеской территории.
Дорогой меня до глубины души поразила одна встреча. Нехарактерная, судя по реакции, даже для много чего повидавшего на своем веку генерала Мищенко.
Где-то в середине пути, пока мы обгоняли по "встречке" очередной обоз, на дороге возник затор. Подъехав ближе, я не сразу разобрал, в чем тут дело, - ну, телега с солдатами, ну, один из них со связанными за спиной руками. Пятеро других вооружены… Мищенко, остановивший сопровождающего штабс-капитана и эмоционально что-то у того выспрашивающий. Лишь когда поравнялись с повозкой, в глаза неожиданно бросается ромбовидная продолговатость деревянного ящика, небрежно лежащего в повозке, позади. Гроб… Зачем?
Тот же вопрос, видимо, интересует и генерала.
- …По судебному приговору, ваше превосходительство! - Выкатив глаза, капитан явно чувствует себя не в своей тарелке. - Везем исполнять… Приказано успеть к закату…
В эту самую секунду тот, что со связанными руками, встрепенувшись, на миг обретя потерянную навсегда надежду, дико оглядываясь на приготовленное для него смертное ложе, хрипло кашляет:
- Ваше превосходительство, пощадите… Простите, бога ради!.. Помирать страшно!.. - беспомощно воздевая скованные веревкой руки, всем телом устремляется к нему, но приблизиться вплотную мешает гроб. - Умоляю, ваше превосходительство, замолвите слово!.. - По искривленному в предсмертной муке лицу обильно струятся слезы.
- За что его? - Мищенко спрашивает вполголоса, почему-то отворачиваясь.
- Невыполнение приказа, ваше превосходительство… Приравненное к дезертирству. Приговор утвержден главнокомандующим!.. - спешно добавляет капитан, будто оправдываясь. С неприязнью косясь на угрюмо обступивших повозку казаков.
Громко щелкнув плетью, генерал молча пришпоривает коня. Вдогонку еще некоторое время раздаются отчаянные вопли несчастного…
Через пару часов, когда солнце скрывается за дальней сопкой, отряд наконец сворачивает с дороги. Еще верста тихим шагом, и Мищенко, а за ним все остальные, спешиваются.
- Построились, ребята, по пятеркам… - Голос генерала звучит без обычного апломба. - Все готовы? - совсем тихо спрашивает он, медленно проходя вдоль почти идеальной линии. - Кто нет, шаг вперед…
Тишина такая, что я слышу свое дыхание. Неожиданно пожилой казак из третьей группы, громко кашлянув и закинув за плечо мешок с клином, хрипло басит:
- Обижаешь, Павел Ваныч… Мы ж за тебя, сам знаешь…
Неожиданно со всех сторон, словно каждый из них только этого и ждал, разносится:
- Сделаем, ваше превосходительство…
- Павел Иванович, не сумневайся!
- Запустим под откосы макак окаянных, будь им пусто!..
- Впервой развя? Проползем так, что комар носа не подточить…
Дружный смех.
- И помните единственное… - Голос генерала звучит почему-то совсем хрипло. - Каждый из вас нужен мне живым! Здесь… Потому прощаться - не будем! - возвышая интонацию, осеняет он строй крестным знамением. - Кру… гом!
Через несколько минут черные накидки скрываются за ближайшей сопкой. Проводив взглядом последнего казака, Мищенко, закурив, прихрамывая отходит в сторону. Одинокое эхо далекого орудийного выстрела почти не нарушает окружающей нас тишины у самой линии фронта.
Вернувшись в Гунчжулин уже за полночь на попутном поезде, я браво, насколько могу после дня, проведенного в седле, вышагиваю к штабному вагону. Впотьмах и в невеселых раздумьях о бренном. А в частности - смогу ли я завтрашним утром встать на свои ноги… Мищенко же со мной обратно не поехал, оставшись в Сыпине.
Окна командного вагона, несмотря на поздний час, ярко освещены - "папаша" Линевич, как украдкой называют его подчиненные, не спит.
Удивительное дело, но доступ к телу главнокомандующего практически открыт. Несмотря на концентрацию русских войск в городке, за те полверсты, что отделяют вокзал от штаба, меня окликает лишь один часовой. Да и то перед самой точкой прибытия.
- Кто идеть?.. - Звук передергивания затвора.
- Поручик Смирнов… - останавливаюсь. - Служу при штабе!..
Мало ли что на уме у товарища. Пальнет ненароком, объясняй потом… С того света.
- Проходьте, ваше благородие…
Вот и весь фейс-контроль. Ей-богу, мало-мальски подготовленному подразделению, вооруженному пусть хоть саперными лопатками, взять штабной поезд штурмом - как два пальца… об асфальт.
Проходя мимо фонарного столба с агитплакатом, уверенно срываю средство пропаганды - для намеченного мною разговора требуются наглядные вещдоки.
- А-а-а, господин поручик… - Линевич радушно подымается из-за стола навстречу. - Ну, как ваше путешествие на линию фронта? А это у вас?.. - Красные от бессонницы глаза останавливаются на рисунке в моих руках. - Оттуда?..
Ага, только за ним и ездил… Самураи уперли ценный трофей, так мы всем мищенковским отрядом гнались по сопкам за хулиганами. При поддержке артиллерии с тачанками… Еле отбили драгоценность!
- Никак нет, ваше превосходительство, это я сию минуту снял здесь, у штабного вагона! - вытягиваясь и пожимая командующему руку, я украдкой оглядываю кабинет. За те несколько дней, что я здесь не был, - поменялось мало что. Разве над столом возник новый портрет: к двум царствующим особам и полководцам добавился отчего-то Петр Первый. С глазами навыкате и усами - в общем, все, как в моем времени. Та же репродукция. Че это, кстати? На реформы потянуло?
- Зачем сняли? - Отступив назад, Линевич подозрительно вглядывается в изображение бородатого казака. Который, что замечаю только сейчас, странным образом напоминает самого генерала. Разве косоворотка отсутствует. На Линевиче.
- Разрешите говорить начистоту, ваше превосходительство?
Генерал кивает в ответ, всем своим видом показывая, что конечно же разрешает.
Ну, раз даешь добро, то и получай всю правду. Без прикрас.
Набираю побольше воздуха в легкие:
- Моральный дух армии крайне низок, что видно даже мне, причем с первого взгляда. Войска утомлены, простой солдат не видит в этой войне никакого смысла… - Хозяин кабинета хочет что-то возразить, но я не даю ему этого сделать, уверенно продолжая: - То, что здесь, у вас, зовется агитацией… - тщательно развернув картинку, кладу перед ним на стол, прижимая массивным пресс-папье, - не лезет ни в какие ворота, Николай Петрович! - Я вновь забываю о субординации, переходя на гражданскую речь. И, не давая тому опомниться, по-свойски плюхаюсь на стул. - Давайте расскажу!
Через пятнадцать минут моего монолога выясняется, сколь далеко ушли средства пропаганды в народных массах за последние сто лет. Стараясь вытащить из памяти все, что помню об агитации, я увлекаюсь настолько, что незаметно начинаю рассуждать современной терминологией, ошарашив старика диковинными выражениями вроде "пипл хавает" и "пиар" - сказался опыт работы в одном из предвыборных штабов. К чести моего слушателя, тот стоически выдерживает вековые изменения языка. Лишь удивленно поигрывая бровями при очередном привете из будущего. На меня лично во время всего этого разговора смотрит подтянутый, воспитанный дворянин давно ушедших времен. От которого так и веет ароматом чего-то благородного и давно забытого… Хотелось бы знать лишь - а чем пахнуло из будущего на него?
- Интересно… - Заложив руки за спину, Линевич несколько раз прохаживается взад-вперед по вагону. - С плакатами, допустим, решим… Самому не нравятся. Завтра пришлю к вам художника, поработаете вместе. А как вам… - подходит к массивному сейфу в углу. Покрутив колесико замка, со скрипом отпирает дверцу. - Вот это, господин поручик? - поочередно выкладывает на стол несколько мятых рисунков.
Приглядываюсь внимательней - мать моя! От отвращения меня невольно передергивает. Первое же изображение являет собой уродливую гротескную гравюру характерного японского исполнения. На которой доблестный солдат Страны восходящего солнца с нескрываемым удовольствием совершает акт мужеложства. Разумеется, с солдатом нашим. Следующие шедевры выглядят поприличней - на них отважные самураи рубят, колют и режут русские войска в самых разнообразных телесных положениях. Завершает выставку восточной живописи колоритный натюрморт: солдат империи душит правой рукой человека, подозрительно напоминающего царствующую особу. В левой же держит за пояс русского мужичка с перекошенным от страха лицом…
- Павел Иванович привез из последнего рейда. - Генерал смущенно улыбается, перебирая рисунки.
- Ваше превосходительство, есть возможность каким-то образом размножить тот, первый плакат? - осеняет меня.
Эх, ксерокс бы сюда… Да промышленный! Да пусть хоть черно-белый!..
- Зачем это? - искренне удивляется тот.
- Ваше превосходительство, это ведь находка! Лучшего и придумать нельзя! - От волнения я забываю о субординации, выхватывая рисунок из-под носа опешившего генерала. - Показать солдатам в окопах да объяснить, где это взяли! Ну? Понимаете?
Лицо Линевича светлеет. Кажется, действительно дошло. Ну, слава богу!
- Решено, даю добро. Отправим в типографию. - Генерал собирает плакаты в кучу, оставляя на столе требуемый. - Говорите, театральные представления прямо на линии фронта? У окопов?
- Именно, ваше превосходительство! Но что крайне важно - не с патриотической и религиозной тематикой… А что-нибудь о том, что солдату близко. Дом, деревня… Незамысловатая, легкая комедия. Кстати… - Глубоко задумываюсь. - Методы психологического давления на противника у вас еще не используются?
- Методы… Чего?.. Какого, не разобрал, давления? - Генерал удивленно останавливается, причем делает это аккурат под ареопагом из портретов, вытаращившись на меня. Таким образом, на меня весьма подозрительно взирает весьма внушительное жюри. Особливо хорошо это выходит у новоиспеченного Петра Алексеевича, который с нововведениями в армии пока не знаком.
- Психологического… - зябко передернув плечами под его взглядом, опускаю глаза. - Доставка листовок, напечатанных на языке врага, в окопы противника. Убедительно доказывающие тому всю ненужность и фатальность этой войны. Разумеется, ненужность для японцев… - уточняю я сей скользкий момент.
- Можете привести пример? Из… - запинается на полуслове.
Да что ж ты будешь делать-то, а?!. Николай Петрович, ты либо верь, что я приплыл к тебе, аки ангел, из будущего… Либо сворачивай всю эту шарманку и действуй сам! Отошли меня обратно к Рожественскому и Куропаткиной да организовывай наступление с миром, самостоятельно. Надоело уже….
Впрочем, сдерживаюсь.
- …Будущего? - все же нахожу в себе силы улыбнуться в ответ. - Легко.
В голове тут же всплывают строки: "…Ахтунг, ахтунг! Доблестные солдаты и командиры Красной армии! Великая Германия ведет победоносное наступление… Уничтожено советских танков - столько-то, самолетов - столько-то…" Немного подправить стилистику, расписать японские потери, преувеличив статистику раза в два… Добавить эскадру, стоящую во Владике, напомнить о ранении адмирала Того… И смело можно забрасывать японцам. За неимением авиации, пользуясь попутным ветром, допустим.
После того как я заканчиваю говорить, генерал еще долго и усердно что-то пишет в тетради, часто обмакивая перо в чернильницу.
- Это не все, ваше превосходительство.
- Что еще? - Линевич подслеповато щурится на свет, отвлекаясь от записей.
- Необходима песня… Хорошая и объединяющая. Вы ее уже знаете наверняка, Николай Петрович. А вот солдаты, массово - вряд ли.
- Что-то готовы предложить? Что за песня?
- Так точно, ваше превосходительство. О подвиге "Варяга". Слышали уже?
Хмурит брови, усиленно вспоминая. В итоге беспомощно разводит руками:
- Память… Напоете?
- Попробую!
Несколько минут я старательно выпеваю известные слова, знакомые с детского садика. Картина маслом, кто бы видел: штабной вагон Маньчжурской армии, ночь, поручик адмиралтейства торжественно исполняет вытаращившемуся на него главнокомандующему песню о подвиге русских моряков.
Записав наконец последние строчки и отложив в сторону прибор, генерал неожиданно жмет кнопку звонка:
- Андрей Сергеевич, голубчик…
Неслышно возникший из-за моей спины молодцеватый адъютант весь превращается в слух.
- …Подготовьте приказ…
Адъютант каким-то невероятным образом из абсолютного осязания немедленно мутирует в блокнот с карандашом.
- …Главному интенданту, Губеру Константину Петровичу. О выделении в срочном порядке необходимых денежных средств для привлечения на передовые позиции театральных трупп из городов Дальнего Востока… - Потирая виски, Линевич вглядывается в записи. - Тоже в срочном порядке. Сроку ему даю - три дня.
Краем глаза замечаю, как у письменной принадлежности в фуражке начинает отвисать челюсть.
- Второе. Ему же, Константину Петровичу… Изыскать средства для отпечатывания в типографиях Харбина трехсот… - На секунду генерал задумывается, забавно хмуря брови. Отчего его казачье лицо приобретает черты гнома Гимли из "Властелина колец". - Нет, четырехсот тысяч листовок на языке японской письменности. А также… Отпечатать тиражом в сто тысяч вот эти вот стихи, - передает адъютанту листок со словами песни.
Напрягаю слух, чтобы не пропустить удара падающей на пол челюсти. Смотреть на адъютанта просто боюсь - еще заржу ненароком… Будет совсем не к месту!
Тем не менее парень молодец - пока вполне держится.
- Дальше… Отправить в типографию вот этот образец с нарочным… - Линевич подает вконец ошалелому офицеру образчик вражеской пропаганды. - Что, не видали? - ехидно интересуется Гимли у выкатившего глаза адъютанта. - Впитывайте, господин штабс-капитан. Что с вами враг собирается сотворить… Отправлю вот на фронт, супостата вразумлять…
Держаться, как говорится, нету больше сил. И я тихонько фыркаю в ворот кителя.