Глава 1 Cеверный фас
Команды "Подъем!" никто не давал, но Быков и сам проснулся около шести утра – старая армейская привычка.
Было тихо, спокойно, и он опять задремал.
Солдат спит, служба идет…
Отоспался вволю.
Часов в девять Григорий встал, с ленцой проделал утреннюю зарядку, умылся – даже полотенце "вафельное" нашлось, причем чистое.
Сразу похорошело.
Холодная вода для лица лучше всяких кремов. И бодрит.
Встал он, как оказалось, вовремя – охранник торжественно внес завтрак.
"Овсянка, сэр!" И вчерашний компот.
Едва Быков покончил с завтраком, как явился пожилой еврей в белом халате.
Он тащил с собою кувшин с кипятком, бритву и прочие причиндалы брадобрея. Однако…
– Приказано вас побрить, молодой человек! – проблеял цирюльник.
– Исполняйте, – улыбнулся Григорий, занимая стул.
Туго повязав на шее у Быкова белую салфетку, по размерам схожую с пеленкой, еврей натянул кожаный ремень и стал править бритву.
Лезвие так и мелькало в умелых пальцах.
Брил он просто божественно, словно перышком по щекам водил.
Тщательно вытерев остатки пены, брадобрей смочил полотенце в горячей воде и наложил Быкову на лицо.
Блаженство…
Баня для лица.
Сжимая резиновую грушу, еврей брызнул Григорию на щеки одеколоном "Шипр" и отшагнул, любуясь сделанной работой.
– Спасибо, – сказал Быков.
Брадобрей постучался в двери, створка приоткрылась, и он вышмыгнул в коридор.
А в комнату шагнул давешний охранник.
На вытянутой руке он нес вешалку с парадным мундиром Василия Сталина.
Не поленились же, притащили…
Ишь ты, даже оружие вернули…
Быков подозревал, почти уверен был, куда именно его так наряжают.
Вернее, не куда, а к кому.
А вот и охранничек заявился… Нет, это другой.
– Машина подана, – доложил он.
Григорий не стал интересоваться, для чего да зачем – кивнул и оглядел себя в зеркале.
Весь он не отражался, но и так было ясно, что выглядит на все сто.
Только прическу Быков изменил – то, что творилось у Васи Сталина на голове, выглядело старомодно.
Натянув фуражку, Григорий покинул "место заточения".
Во дворе был подан черный "Опель-адмирал".
Неплохо для начала…
Водитель в форме дождался, пока пассажир устроится, и завел двигатель.
Машина мягко выкатилась со двора.
Улицы, улицы, улицы… Дома, дома, дома… Люди, люди, люди…
Лишь кое-где Быков замечал приметы войны – воронку на площади, которую шустро засыпали полуголые, пропыленные работяги; косые бумажные кресты на стеклах окон; очередь у колонки за водой.
Мужчин на улицах встречалось немного, да и те, как он, щеголяли в военной форме.
Война…
"Опель-адмирал" выехал на пустынную трассу в Кунцево и снизил скорость – впереди нарисовалась "ближняя дача".
Это был белый одноэтажный дом, скрытый за высоким деревянным забором.
Тут стоял первый пост охраны.
Строгий капитан заглянул в салон, кивнул Быкову и велел пропустить.
Перед вторым постом пришлось покинуть машину.
Путь ей преграждал забор из колючей проволоки.
Здесь Григорий сдал оружие, его профессионально обыскали (мало ли, вдруг – двойник!), и "Опель-адмирал" медленно проехал к дому.
На крыльце Быкова встретил третий пост.
Под бдительными взглядами ребятишек-волкодавов он прошел в холл с высоченным потолком – три Григория станут друг другу на плечи, и верхний дотянется рукой.
Офицер, лощеный и наутюженный, появился в зале и пригласил Быкова пройти в кабинет.
В кабинете царил приятный полумрак – зашторенные окна пропускали ровно столько света, чтобы можно было разглядеть большой письменный стол и пару диванов, тоже не маленьких.
Хозяина кабинета Григорий разглядел в последнюю очередь.
Сталин стоял у стола, перебирая пальцами не чубук излюбленной трубки, а папиросу "Герцеговина-Флор".
Неторопливо повернув голову, Иосиф Виссарионович глянул на вошедшего и отложил цигарку.
Сделав несколько шагов по глушившему звуки ковру, вождь приблизился к Быкову и обнял его.
Григорий напрягся, чувствуя учащенное дыхание человека, которого все знали, как его родного отца.
Он уловил легкий запах дорогого табака и дешевого парфюма, как бы не "Тройного одеколона", и осторожно приобнял "батю".
– Спасыбо тебе за Якова, – глухо проговорил Сталин, отстраняясь. – В кои веки глупость совершил, а вышло что-то путное.
– Лаврентий Палыч… – начал было Быков, но вождь отмахнулся.
– А то я нэ знаю Лаврентия! – рысьи глаза "отца народов" блеснули смешинкой. – Да никогда бы он нэ решился тебя вставить в свои хитроумные схемки. Твоя работа!
– Четырнадцатого апреля Якова должны были расстрелять.
Иосиф Виссарионович нисколько не удивился, вообще, никаких эмоций не проявил при этом известии.
Покивал только, принимая к сведению.
– Садись, – указал Сталин на диван, а сам стал медленно ходить, напоминая Быкову крадущегося тигра.
Григорий сел, хоть ему было и неудобно.
Диван располагал к тому, чтобы развалиться на его мякоти, но только не в присутствии руководителя будущей сверхдержавы.
– Одиннадцатого марта тебя прэдставили к "Красному знамени". Потом решили обойтись орденом "Александра Невского". А когда ты сбил пятый самолет врага, снова в наградной лист вписали "Знамя". Но ты отказался. Пачэму?
– А у меня уже есть, – усмехнулся Быков, касаясь ордена на груди. – Незаслуженный.
– Теперь, значит, заслужил?
– Да, отец.
Сталин покивал задумчиво.
– Твой рапорт я, признаться, порвать хотел и выбросить, но потом мнэ стали докладывать о твоих побэдах, и я перечитал его заново. Подумал, что это вовсе и не каприз, а трэзвое решение моего повзрослевшего сына.
– Войну выигрывают не именем, а умением.
– А Бабков? Он достоин?
– Да. Бабков – великолепный тактик.
Вождь снова кивнул.
Сжал зубами папиросу, чиркнул спичкой, закурил, выпустил струю ароматного дыма – все это он делал не спеша, с толком, чувством, расстановкой.
– Пока побудешь комэском, – решил Сталин. – Осэнью подумаем. Одно условие – больше никаких авантюр!
– У меня больше нет братьев, – улыбнулся Быков.
Вождь хмыкнул только.
– Отец…
– М-м?
– Благодарить надо не меня.
– А кого?
– Поликарпова.
– Конструктора?
– Без его самолетов мы бы погибли.
– Вот как?
– Просто не ушли бы от погони.
– Мнэ говорили. "По-7"?
– Это лучший в мире истребитель.
– А "Яки"?
– И "Яки", и "лавочки" хороши, но "По-7" лучше.
– Все КБ хотят, чтобы заводы выпускали именно их самолеты, – проворчал вождь. – Яковлев – самый настырный. Туполев, хоть и брыклив, а тоже зубаст…
– Надо вернуть Поликарпову его людей.
– Это можно.
– И пустить "По-7" в серию.
– Это сложнее.
– "Все для фронта, все для победы!", отец.
– Хм.
– Для фронта, а не для хитрожопых Яковлевых.
Сталин рассмеялся, выдыхая дым, и закашлялся.
Маша на Григория рукой, он выговорил, перхая:
– Хорошо сказал! Ладно, подумаем…
Открыв неприметную дверь, он повел головой, кого-то приглашая войти.
Вскоре порог переступил Яков Джугашвили.
Выбритый, отмытый, во всем чистом, он все еще поражал худобой и впалыми щеками – концлагерная бурда кому хочешь жирку убавит.
– Брат! – расцвел Яков.
Быков молча улыбнулся и обнял "родственничка".
Вспоминая при этом Юрку Сегаля, который попал в плен к душманам.
Это было трудно – вызволять, но рота сделала это.
А командир тогда скупо улыбнулся и сказал…
– Мы своих не бросаем, – вслух произнес Григорий.
– Что думаешь дальше делать? – спросил Сталин у Якова.
– У меня одна дорога – на фронт, – нахмурился Джугашвили.
– Подлечись сначала, – насупился вождь.
– И откормить бы тебя не мешало, – добавил Быков.
– Счет у меня к фрицам, – сжал кулаки Яков, – крупный счетец…
– Ты бы пока написал обо всем, – посоветовал ему Григорий.
– О чем?
– О Заксенхаузене.
Яков помрачнел и закатал рукав.
– Этот номер уже не стереть. Заклеймили, как скотину!
– И об этом напиши. И о газовых камерах…
– Это – да…
– О том, как из детей кровь выкачивали…
Джугашвили вздохнул прерывисто.
– Как на людях опыты ставили… Обо всем.
Иосиф Виссарионович сощурил глаза, затягиваясь, и покивал:
– Вэрно. Пусть малодушные знают, что в плэну куда страшнее, чем на пэредовой. А ты, – обратился он к Быкову, – коль уж так радеешь за Поликарпова, сам все проинспектируешь. И кабэ, и завод. Тебя вызовут. Все, идите, мне работать надо…
Внизу, в зале Григорий заметил Берию.
Нарком нервно вздернул голову, блеснуло пенсне, и Быков успокаивающе кивнул.
– Все в порядке, Лаврентий Павлович, – сказал он.
Бледно улыбаясь, Берия погрозил ему пальцем и поспешил на доклад.
"Трудяга", – подумал Григорий, глядя наркому вслед.
Столько работы переть на себе, это надо уметь.
Расскажи правду будущему либералу, заскучает ведь.
Дерьмократам-либерастам куда ближе брехня про "кровавую гэбню" да про сексуальную ненасытность Берии.
Подумали бы, чмошники, когда наркому по Москве кататься, под юбки заглядывать, ежели столько дел на тебе – и госбезопасность, и милиция, и погранвойска, и пожарная служба, и дороги, и ЖКХ…
Все на нем.
И ведь справлялся, "эффективный менеджер". А скоро на него и атомный проект навесят…
– Лаврентий Павлович! – окликнул Быков. – А мои как?
На секундочку остановившись, Берия сказал, едва повернув голову:
– Борщ казенный лопают. Пилоты-проглоты…
На Малино-1 "пилоты-проглоты" вернулись на следующий день – бдительность не терпела суеты.
Григорий устал, но все равно ощущал себя победителем, и виктория, им добытая, была наитруднейшей.
Тут даже не в спасении Яшки дело, а в спасении "лучшего в мире самолета".
Ей-богу, стоило рискнуть для такого-то дела.
Безусловно, "По-7" недолго продержится на пьедестале – и сто девяностый "фоккер" его поджимает, и новые модели "Мессершмиттов".
Немецкие авиастроители не стоят на месте.
Но, если он сможет реально помочь Поликарпову, то появится и "По-8", и "По-9", а там и до реактивного истребителя недалеко…
Вот только…
Быков призадумался. Тут он не спец…
Год спустя Николай Николаевич скончается от рака. И как быть?
Предупредить? А как?
Так, мол, и так, Николай Николаевич, опухоль у вас?
"Что за глупые шутки, молодой человек?" – холодно скажет конструктор и откажет ему от дома…
Но, все равно, надо что-то придумать. Пусть не сейчас, а осенью.
Или зимой. Но зима – это крайний срок.
Каким-то образом наслать на Поликарпова светил медицины, те его просветят, прощупают и скажут: "Ну-с, батенька, давайте лечиться!"
И куда Николаю Николаевичу деваться? Ляжет на операцию, как миленький…
Бабков встретил "Колорада", нетерпеливо перетаптываясь.
– Ну?!
– Ну, живы, как видишь.
– Ты мне тут…
– Я брата спасал. Из концлагеря.
– Понято… – выдохнул майор. – Ничего себе… И что теперь?
– Отец сказал, все остается по-прежнему.
– То есть… Ты эскадрильей командуешь, а я – полком?
– Именно.
– А с этими вашими "По-7" что?
– Сдвиг есть. К лучшему.
– Понято… Ну, тогда, комэск, продолжай занятия. На твою эскадрилью выделили "Ла-5ФН".
– Машинки хорошие. Займемся.
– Ну, тогда вперед и с песней! Чтоб налет был.
– Будет.
Возвратившись в избушку эскадрильи, Быков застал всех пилотов – сидели по лавкам и улыбались, как именинники.
– Что лыбитесь? – вежливо поинтересовался комэск.
– Вот за что я чту нашего командира, – осклабился Микоян, – так это за утонченную вежливость.
Эскадрилья грохнула, здоровым смехом исторгая из себя недавние страхи, тревоги и опасения.
– Спасибо вам за все, – с чувством сказал Григорий. – Один я бы ничего не стоил.
– Всегда рады, командир! – воскликнул Орехов. – А те "худые", что мы сбили в Белоруссии, нам уже не засчитают?
– Скажи спасибо, что хоть живым засчитали, – проворчал Коробов.
– Во-во… А то улетели на вражескую территорию, и с концами. Кому надо, живо бы в предатели записали!
– Заходил уже особист. Тихий какой-то.
– Видать, позвонили ему с самого верха и велели разбор полетов не учинять.
– Похоже на то.
– Ладно, ребята. Пора часы налетывать.
– "Ла-5"?
– Они. По самолетам!
И началась "учебка".
На "Ла-5ФН" устанавливался новый мотор – форсированный, с непосредственным впрыском топлива в цилиндры.
Мощность его на взлете достигала 1850 "лошадок", разгоняя самолет почти до 580 километров в час на высоте 5600 метров.
Кроме того, исполнилась давняя мечта летчиков – на новой "лавке" установили каплевидный фонарь, а это сразу улучшило обзор задней полусферы.
Теперь просто так фрицу будет не подобраться!
Только наземная подготовка отняла 198 часов.
Летчики совершили чуть ли не полтыщи учебных самолето-вылетов, налетав 223 часа.
Впрочем, за бравурными цифрами, уходившими от начштаба полка командованию дивизии и выше, скрывалось многое, в том числе и печальное.
Например, в один прекрасный день "лавочка" старлея Лепина попала в плоский перевернутый штопор. Летчик погиб.
И тем не менее "Ла-5" пилотам понравился.
26 апреля стал праздничным днем в 3-й гвардейской истребительной авиационной дивизии.
В этот день перед фронтом пятидесяти самолетов 32-го и 63-го гвардейских истребительных авиаполков выстроился личный состав 3-й гвардейской иад.
– Под знамя, смир-рно!
Командир 1-го гвардейского иак генерал-лейтенант авиации Белецкий вручил гвардейские знамена командиру 3-й гиад полковнику Ухову и командиру 63-го гиап подполковнику Иванову.
– Полк, напра-во! Торжественным маршем ша-гом марш!
– Да здравствует воздушная гвардия!
Затем командир авиакорпуса обратился с приветственным словом к летчикам-гвардейцам и выразил уверенность в том, что они преумножат славу дивизии и своих полков.
Ухов опустился на правое колено, за ним преклонила колени вся дивизия.
В торжественной тишине прозвучали слова клятвы:
– Принимая в решающий момент Великой Отечественной войны гвардейское знамя, завоеванное нами в боях с немецкими оккупантами, клянусь тебе, Родина, пронести это знамя незапятнанным до победного окончания войны, разгрома немецких оккупантов! Клянусь звание гвардейца отстаивать и умножать удары по врагу! Наш закон – драться до последней капли крови, до последнего вздоха, побеждая во имя свободы, чести и независимости Родины! Смерть немецким оккупантам!
2 мая ведомый Быкова проставлялся – в день международной солидарности трудящихся Указом Президиума Верховного Совета СССР "за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом мужество и отвагу" гвардии старшему лейтенанту Владимиру Александровичу Орехову было присвоено звание Героя Советского Союза.
Ведомый, за которым числилось одиннадцать сбитых самолетов, все равно смущался своей золотой звезды – у ведущего-то ее не было, – на что Быков, посмеиваясь, обещал стать дважды Героем.
Володя Орехов ему поверил…
В начале мая 1-й гиак получил приказ передислоцироваться в полосу Брянского фронта на усиление 15-й воздушной армии, которая готовилась к боям за Орел.
32-й гвардейский авиаполк оставался на аэродроме Бараново под Тулой, где продолжил обучение молодого пополнения.
26 мая 3-я гиад, ранее имевшая в своем составе два полка – 32-й и 63-й гвардейские истребительные, обогатилась третьим полком – 160-м иап, вооруженным, так же как и другие полки 3-й гвардейской авиадивизии, самолетами "Ла-5".
В начале июня 1943 года полк перебазировался на передовой аэродром у деревни Студенец и вошел в состав 15-й воздушной армии Брянского фронта.
Перебазирование летных эшелонов проводилось скрытно, небольшими группами, на малой высоте при полном радиомолчании.
Передовой аэродром находился в зоне тактической разведки противника, поэтому самолеты после посадки рассредоточивались и тщательно маскировались.
По прибытии в полку было организовано боевое дежурство. Дежурные истребители регулярно поднимались в воздух на перехват тактических разведчиков и корректировщиков противника.
Северный фас Курской дуги обороняли войска двух фронтов – Центрального, где рулил Рокоссовский, и Брянского, которым командовал генерал Попов.
Рокоссовскому подчинялась 16-я воздушная армия, а Попову – 15-я ВА.
В состав "пятнашки" к моменту начала операции входили два корпуса – истребительный – 1-й гиак – и штурмовой, и еще куча авиационных дивизий – истребительных, штурмовых, бомбардировочных.
Советским войскам противостояла 9-я немецкая полевая армия под командованием генерала Моделя, действия которой обеспечивала 1-я авиадивизия 6-го воздушного флота Люфтваффе, имевшая в своем составе чуть ли не восемь сотен боевых самолетов.
Основная часть немецких истребителей входила в состав эскадры JG 51 "Мельдерс", старых знакомых 32-го полка.
Что по-настоящему радовало Быкова, так это сохранение полка в целости.
Ведь "настоящий" Васька Сталин учудил в апреле "рыбалку" – вздумал глушить рыбу эрэсом – реактивным снарядом.
А тот рванул на берегу.
Один "двухсотый" и несколько "трехсотых".
Много тогда голов полетело… Тогда!
А теперь все тихо и пристойно.
Полковник Сталин всемерно повышает боевую и политическую подготовку 4-й эскадрильи…
В мае – июне 1943 года ни наши, ни немцы активных боевых действий на земле и в воздухе не вели.
И Красная армия, и вермахт готовились к предстоящим боям.
Поэтому после передислокации в полосу Брянского фронта 1-й гиак в бой не вводился.
Полки корпуса наставляли молодое пополнение, а также осуществляли рутинное прикрытие наземных войск.
Однако затишье на фронте было кажущимся: советские бомбардировщики не прекращали наносить удары по противнику.
8 июня наши отбомбились по трем десяткам аэродромов противника, разгромив группировку Люфтваффе, которая совершала ночные налеты на важные промышленные центры страны – Горький, Саратов, Ярославль.
В тот же день летчики 1-го гиак блокировали аэродромы противника Кулики и Хомуты.
В районе аэродрома Кулики восьмерка "Ла-5" "братского" 63-го гвардейского полка вступила в тяжелый бой с "мессерами" и понесла потери.
Согласно приказу, 4-я эскадрилья обеспечивала выход наших штурмовиков и истребителей на свою территорию после выполнения боевого задания.