Остановить напор не остановила, но развернула вражину.
"Санитар" даже потерял равновесие, отшагнул, и Григорий тут же прострелил ему опорную ногу.
Верзила с грохотом выстелился, рыча: "Hure!"
Тяжело дыша, Быков приблизился и уткнул трость в шею немцу.
– Имя? Звание? – резко спросил он.
– Ганс-Ульрих, – просипел его визави, судорожно глотая, – обершарфюрер СС.
– Кто послал?
– Большой человек. Из самого Берлина. Я не знаю, кто он.
– Кто еще в вашей группе?
– Пилот…
Не отнимая трости, Григорий полапал Ганса-Ульриха и вытащил у того "Вальтер".
– Задолбали вы меня уже… – пробурчал он.
Покачав пистолет в руке, Быков подумал, как же ему вызвать подмогу.
Пожал плечами, прицелился в угол и нажал на спусковой крючок.
Грохот выстрела сработал, как сигнал "Тревога!".
На счет "три" распахнулись двери, и на пороге нарисовался Ховаев собственной персоной.
– Т-товарищ полковник… – выдохнул он, обозревая побоище.
– Спите на посту, – буркнул Григорий, вставая и опираясь на трость. – Это эсэсовец, по мою душу.
– Забирать? – глупо спросил энкавэдэшник.
– Сделай одолжение. И там еще их девка.
– Убита?
– Спит.
Прибежал Кадыров, вскоре и сам Стельмашук нарисовался.
– Опять?! – воскликнул майор.
– А что вы хотите? – развел руками Быков. – Не любит меня Главный буржуин!
После попытки похищения замполит и особист проявили трогательную солидарность и приставили к Григорию Ховаева с Кадыровым – в качестве телохранов.
Быков терпел этих простых, бесхитростных парней, тем более что близилось время его выписки из госпиталя.
Однако возвращение в полк снова откладывалось – Григория вызывали в Москву.
Зачем именно, он догадывался и не сказать, что шибко расстраивался.
Просто не хотелось затягивать нежданный-непрошенный "отпуск".
Пока он тут отлеживался, парни из его эскадрильи били фашистов. Оттого и на душе было неспокойно.
Быков чувствовал себя так, словно увиливал от исполнения воинского долга.
Понимал, что все это ерунда, что всякий мог попасть под пулю, которая, как известно, дура, но понимал опять-таки умом…
Вечером его предположения подтвердились – главврач лично передал Григорию телеграмму из дивизии:
"Командование поздравляет полковника Сталина В.И. с высоким званием Героя Советского Союза. Желает ему доброго здоровья и новых успехов в боевой и политической подготовке. Ухов, Бабков".
На следующее утро – 24 июля – Быков, при полном параде, был усажен в "Дуглас-Дакоту" и отправлен в Москву.
Места не в слишком комфортабельном салоне делили с ним несколько раненых танкистов, которых решено было отправить в столицу, а еще повсюду были свалены тюки с почтой.
Сел "Дуглас" на поле Центрального аэродрома имени Фрунзе, первом аэропорту Москвы.
В 20-х годах он был назван в честь Троцкого, а еще раньше его знали, как Ходынский аэродром.
На поле Быкова уже ждал черный "ЗИС" – церемония награждения должна была состояться сегодня же, а самолет еще и запоздал чуток, обходя тучи – болтанка для раненых могла бы стать последним, что они пережили.
Григорий распрощался с танкистами, молча пожал руку водителю "ЗИСа" и лощеному офицеру, приданному для сопровождения, после чего забрался на заднее сиденье, вместе со своей тростью.
Он так привык к ней, что ходить просто так, без палочки-выручалочки, было даже боязно.
Москва показалась Быкову чуть более оживленной, чем весной.
Немецкие бомбардировщики уже не прорывались к столице СССР, зато множество москвичей, ранее убывших в эвакуацию, вернулось.
А вот и Кремль.
Гордо вознесшиеся шпили упрямо держали рубиновые звезды.
"ЗИС" плавно въехал в ворота Спасской башни и замер у отделения комендатуры.
Добродушного вида офицер тщательно проверил документы, отдал честь и сказал слегка доверительно:
– Награды вручать вам будет Михаил Иванович Калинин. Он не совсем здоров, и к вам есть просьба – не выражайте свою радость очень сильным рукопожатием.
– Постараюсь, – улыбнулся Григорий.
В приемном зале Кремля было людно – человек тридцать или больше, в парадных мундирах и в штатском.
Быков составил им компанию.
В первый ряд он не полез, скромно пристроился в третьем, с краю – Григорий терпеть не мог пробираться, мешая сидящим.
Ожидание не затянулось – бесшумно отворилась дверь, и в зал вошел Калинин со своим помощником и секретарем.
Михаил Иванович выглядел именно так, как на своих фотографиях в учебнике истории, – черный костюм, седые волосы, бородка и усы.
Калинина встретили аплодисментами, но когда явился Сталин, рукоплескания резко усилились.
Все встали.
Иосиф Виссарионович, по-доброму улыбаясь, успокоил приглашенных.
– Товарищи! – сказал он, продолжая стоять около трибуны, словно подчеркивая – речей не будет. – Третий год идет Великая Отечественная война. Нам было трудно, очень трудно, но мы выстояли. Рабочие и колхозники все силы отдают фронту, наша героическая Красная армия одерживает все новые победы. Недалек тот день, когда советский солдат войдет в Берлин победителем!
Переждав шквал аплодисментов, вождь продолжил:
– Помнится, Гитлер всенародно заявлял, что в его задачи входит расчленение Советского Союза и отрыв от него Кавказа, Украины, Белоруссии, Прибалтики и других областей. Он прямо заявил: "Мы уничтожим Россию, чтобы она больше никогда не смогла подняться!" Если бы не наш великий народ, человеконенавистнические планы фашистов могли бы воплотиться. Но этому не бывать, товарищи! Советский государственный строй доказал свою жизнеспособность, а сегодня в этом зале собрались те, чьим ратным трудом и попечением здравствует и процветает наша Родина!
После того, как буря аплодисментов переросла в овацию и общий подъем снизил свой накал, настало время награждений.
Быков не слишком внимательно следил за теми, кто был внесен в наградной список.
Он оглядывался в поиске знакомых лиц и не раз примечал тех, кого видел в старом кино.
Романа Кармена, например.
Впрочем, с этим человеком Василий Сталин был в размолвке – он, помнится, увел у Кармена его невесту…
А вон Алексей Толстой.
Совсем молоденькая Майя Плисецкая.
Повернувшись в другую сторону, Григорий обнаружил на соседнем месте смутно известного человека.
Это был Туполев.
– Андрей Николаевич? Здравствуйте.
– Приветствую, Василий Иосифович, – чопорно ответил конструктор.
– Да бросьте вы, – поморщился Быков.
Туполев смягчился.
– Извините, конечно. Просто я обидчив и злопамятен. Но как раз вам я обязан нынешней своей реабилитацией. Спасибо.
– Не стоит, – усмехнулся Григорий. – Просто фронту нужен ваш "Ту-2".
Андрей Николаевич фыркнул насмешливо.
– Говорите, что хотите, – сказал он, – все равно я благодарен и рад. Когда обвиняемого оправдывают – это такое счастье!
– Согласен. Тогда ускорьте выпуск своего бомбера! Хочется поскорее "обрадовать" немцев…
– Василий Иосифович! – прервал его Туполев. – Вас!
Быков встрепенулся, встал и пошагал к Калинину.
"Всесоюзный староста" издали кивал ему ласково.
Четко печатая шаг, Быков вышел к трибуне и отдал честь.
– Полковник Сталин по вашему приказанию прибыл!
"Всесоюзный староста" вручил Григорию грамоту красного цвета с золотым тиснением – "Герою Советского Союза" – и две небольшие, такого же цвета коробочки с орденом Ленина и Золотой Звездой.
– Поздравляю вас, – сказал Михаил Иванович.
– Служу Советскому Союзу!
Уже вернувшись на свое место, Григорий выдохнул.
Что бы он там ни говорил и ни выдумывал, а волнение в нем жило.
Быков с интересом прочитал титульный лист грамоты:
"Союз Советских Социалистических Республик Президиум Верховного Совета Герою Советского Союза
За Ваш героический подвиг, проявленный при выполнении боевых заданий на фронте борьбы с немецкими захватчиками, Президиум Верховного Совета своим указом от 13 июля 1943 года присвоил Вам звание Героя Советского Союза.
Председатель Президиума Верховного Совета СССР: М. Калинин
Секретарь Президиума Верховного Совета СССР: А. Горкин"
Туполев помог Быкову прицепить к кителю орден Ленина и Золотую Звезду.
После награждения Михаил Иванович пригласил всех сфотографироваться.
В первом ряду сидели Герои Советского Союза, а с ними Сталин и Калинин.
Сразу расходиться никому не хотелось, было желание продлить чарующие минуты, да никто никого и не торопил особенно.
Прохаживаясь по кремлевской галерее, Григорий неожиданно услышал:
– Василий Иосифович!
Не сразу, но Быков обернулся на зов – порой он не обращал внимания на "чужое" имя-отчество.
Его догонял Поликарпов.
За недолгое время Николай Николаевич будто помолодел. Понурость сменилась энергичностью, а выправка совершенно затушевала прежний усталый надлом.
– Здравствуйте, Василий Иосифович! Поздравляю вас!
– Спасибо. Как успехи?
– О-о! – конструктор закатил глаза. – Все инженеры вернулись ко мне, все до единого! А это чуть ли не самое главное. Что я могу один? А вместе мы – сила! На саратовском авиазаводе работы идут буквально день и ночь, я вчера только вернулся с Волги. Готовимся к массовому выпуску "По-7". Малые партии уже идут в войска, но настоящий поток начнется ближе к осени. Скорее просто нельзя, все и так на пределе человеческих сил и возможностей!
– Да что вы оправдываетесь? Все равно же – победа!
– Да! – просиял Поликарпов. Посерьезнев, он сказал: – Ваш отец предложил мне пост заместителя наркома авиапромышленности, который занимает… занимал Яковлев.
– То есть вы согласились?
– Ну-у… да…
– Ну, и отлично!
– Вы полагаете?
– К этому посту кое-что "прилагается"…
– Что?
– Должность советника.
– Да, Иосиф Виссарионович сказал, что надеется прежде всего на мою честность и бескорыстность… Он имел в виду мои предполагаемые консультации в отношении новой техники. Я, правда, не понял насчет честности…
– Это как раз понятно, – серьезно сказал Быков. – Вы не станете писать доносы.
– Господи! Ну, конечно же, нет!
– О том и речь.
До конструктора стало доходить.
– Вы думаете, Яковлев…
– Не думаю. Знаю.
Поликарпов нахмурился.
– Это ужасно…
– Такова жизнь.
Попрощавшись с конструктором, Григорий покинул Кремль.
Самолет ждал его завтра утром, так что время было.
Весь день Быков бродил по Москве, узнавая в ней то, что будет знакомо в детстве, когда родители проезжали с ним через столицу, направляясь в родную деревню матери.
Казанский вокзал, метро, Красная площадь!
В пять или семь лет это было, как сказка. Теперь-то детские впечатления стерлись.
Машин на улицах было мало, автобусы с трамваями тоже попадались редко, зато людей хватало.
На лицах почти не мелькало беспокойство, страха и вовсе не было.
Да и то сказать – последняя воздушная тревога в Москве прозвучала две недели назад!
Все, больше ни одна немецкая бомба не грянет с неба.
Аллес капут!
В парке Горького работала выставка трофейного оружия.
Билет стоил 1 рубль, для красноармейцев, инвалидов войны и детей – 20 копеек.
Скоро сюда и "Тигра" приволокут, "пойманного" на Курской дуге.
Быков пил газ-воду с двойным сиропом, продаваемую с лотков на колесах, покупал удивительное мороженое – брикетик между пары вафель, но не брусочком, а кругляшом.
Гулял по зоопарку и скормил уткам булочку за семь копеек.
Покопался на книжном развале у Кузнецкого Моста.
Отдыхал.
При всем, при том Григорий не терял бдительности, все держал под контролем.
Немецких агентов он не ждал, а "своих", доморощенных…
Эти пока не давали о себе знать.
Затаились? Не хотят поднимать лишний шум?
Похищать Героя Советского Союза, да еще в день награждения – это явный моветон…
Когда стало вечереть, Быков доехал на метро до станции "Площадь Свердлова" и вышел в город.
Остановиться в гостинице "Москва"?
Григорий оглянулся на солидное серое здание. Можно…
Быков перевел взгляд на знакомый дом у начала улицы Горького.
Или "дома" переночевать?
А что? Он же обещал навещать…
И вообще как-то он соскучился, что ли…
Странно? Возможно, именно в этом проявляется "полиментализм" его натуры?
То, что осталось в нем от Василия Сталина, притягивается к родному и близкому? А что?
Если уж даже татушка на плече проявилась, отчего бы в нем не задержаться кусочку сталинского сознания, маленькой дольке души?
Наверное, он никогда не узнает, куда девалась "бессмертная субстанция, нематериальная сущность" Василия Иосифовича. Перенесло ли ее в будущее, осуществляя этакую межличностную рокировку? Бог весть…
Слушай, Григорий Батькович, а не ищешь ли ты оправдания своему интересу к Гале Бурдонской?
Хорошенькая женщина с великолепной фигурой.
Даже талия на месте, несмотря на двух детей.
А у тебя давно уже секса не было…
Быков поморщился. "А в СССР секса нет!"
Да при чем тут это?
Он реально скучает по детям Василия Сталина, хотя никогда не был замечен в чадолюбии.
Но они такие милые, забавные. Беззащитные.
Быть может, стоит даже говорить о том, что это отныне его долг – помогать жене и детям Василия, не лишать их "отца".
Малышня-то не виновата в том, что случилась эта дурацкая "рокировка".
Дурацкая?
А что? Много ли приятного в том, чтобы тебя принимали за другого?
Вот, у него на кителе сияет, переливается Золотая Звезда.
Он ее заслужил.
Он! Гриша Быков!
А вручили орден, получается, Василию Сталину… Обидно-с!
Хотя… Тут сложно.
Если разобраться, ему интересно не быть Сталиным, а прожить за того жизнь по-новому. По-своему.
Коли уж не получилось у него исправить ошибки в Гришином житии, то хоть Васино выправить.
Не допустить житейских ляпов, выровнять, выпрямить кривую "мировую линию" Василия Иосифовича.
И тут уж никак не обойти семью.
Развестись с Галиной проще простого, вот только развод – это всегда проигрыш. Для обоих.
А для детей – это крушение мира…
Вздохнув, Быков направился вверх по улице Горького.
Ничего еще не решив для себя, он уже действовал. И ощущал при этом облегчение.
Стало быть, верным путем идет товарищ…
Немного робея и злясь на себя за это, Григорий поднялся на знакомую лестничную площадку и постучал.
Еле слышный топоток, и дверь открылась.
На пороге стояла Галина.
Слегка встрепанная, в халатике и тапках со смешными помпонами, она выглядела очень хорошенькой, а румянец и блеск в глазах придавали ей еще больше живости.
– Ты пришел! – негромко воскликнула она.
– Да, вот…
Быков шагнул в прихожую, и Галя порывисто обняла его, прижалась…
Наверное, Григорий смог бы совладать с собой, но вот беда – он этого не хотел.
Близость женщины кружила голову, и все те сложные умопостроения, которые одолевали его совсем недавно, рассыпались, упростились, потеряли былое значение.
Быков тискал шелковистое, тугое, податливое, горячее, и ничего ему больше не надо было…
…Они лежали в постели, затихшие и довольные жизнью.
Григорий обнимал Галю, а девушка положила ему голову на плечо и дышала в шею, иногда ласково проводя ладонью по груди.
Тогда Быков улыбался, не раскрывая глаз.
Хоть Москва и отвыкала от воздушных тревог, режим светомаскировки никто не отменял – на улице было темно, ни единого огонька.
И в спальне царила тьма.
Глаза смутно различали тени, угадывая за ними шкаф или трюмо – в большом овальном зеркале отражалась звезда.
Девушка…
Может, это было и не верно – называть девушкой мать двоих детей, но, глядя на Галю, такую молоденькую и радующуюся жизни, язык не поворачивался назвать ее женщиной.
Вот, когда станет взрослой теткой… Да нет, не станет.
Наверное, все-таки миф о прекрасной парижанке вовсе не выдумка. Галльская кровь Бурдонэ придавала Галине некий особый шарм, незримую ауру.
Легчайший, не нарочитый изгиб тела, изящный жест, лукавая улыбка, взмах ресниц – это возбуждало куда сильней, чем "гоу-гоу" в стрип-клубе.
И этому нигде не научишься, с этим надо родиться.
Галя была именно такой, полной опасной женской силы.
– Знаешь, – прошептала она, – я чувствую себя странно… Будто я изменила Василию с тобой. Этого никому не расскажешь, сразу в Кащенко упекут…
– Понимаю, – вздохнул Быков. – Самому трудно.
– Со стороны, – подумал он, – это, наверное, похоже на утонченное извращение – соблазнять женщину, принадлежавшую тому, чье тело ты занял.
– Муж соблазнил свою жену…
– Вот-вот! – подхватила девушка. – Соблазнил! Ты был такой кова-арный, а я такая слабая… Ну, что я могла? Только отдаться…
Знаешь, у меня до сих мелькают всякие мыслишки… Они нехорошие, и я ничего не могу с ними поделать. Очень трудно вовсе отбросить сомнения.
– Никогда не сомневается только дурак.
– Вот-вот. Я тебе поверила тогда, правда-правда. Это было совершенно невероятно, то, что ты рассказал, но строго логично. Ты не представил никаких доказательств, но я сама их видела, слышала… А теперь и ощутила. Ты – другой, совсем другой.
То, что было между нами, было именно между мной и тобой, Гриша. В темноте я не видела лица, но твои руки гладили не так, и губы не так целовали… Все так сложно, запутанно… Но хорошо.
Я, наверное, влюбилась.
– В кого? – улыбнулся Григорий.
– В тебя… Знаешь я всегда хотела, чтобы Василий был таким, как ты, – сильным, смелым, твердым, уверенным. У него это не получалось, хоть он и пытался, но лишь срывался, то в запой уходя, то… вообще… А тебе не надо стараться, тужиться – ты именно такой, каким должен быть. Знаешь, как девчонки рассуждают: вот, если бы взять Колю, да ему мозги Игоря, да решительность Славки… Идеальный получился бы парень! Но эти глупые девчоночьи мечты сбылись – для меня одной.
– Ты меня не знаешь…
– Узнаю…
– Я вредный…
– Да и я не ангел.
– Холодный…
– А я тебя согрею…
Прошушукавшись допоздна, они заснули в первом часу.
День удался. Ночь – тоже…
Из мемуаров С.М. Исаева "Страницы истории 32-го гвардейского Виленского орденов Ленина и Кутузова III степени истребительного авиационного полка":
"17–18 июля в полосе Брянского фронта готовилась к наступлению 3-я гвардейская танковая армия. 1 гиак обеспечивал прикрытие развертывания и ввода в бой танкистов генерала Рыбалко.
32-й гвардейский авиаполк осуществлял поддержку танкистов и обеспечивал действия штурмовиков и бомбардировщиков в районе Желябуга – Паниковец – Головинка.