Скромный и благожелательный, он был истинным православным, чтящим Бога и желающим людям добра.
Даже своим врагам.
– Здравствуйте, молодой человек… – протянул Поликарпов. – Чем могу? Позвольте, позвольте… Василий Иосифович?
Григорий слегка поклонился.
– Добрый день, Николай Николаевич. Не помешал?
Конструктор замахал руками и сделал гостеприимный жест.
– Прошу! Сашенька, у нас гости!
Из кухни выглянула робкая женщина.
Испугавшись поначалу человека в форме, она сразу заулыбалась, разглядев, что перед нею военный, а не чекист.
– Не утруждайте себя, сударыня, – улыбнулся Быков. – Я ненадолго.
– Ну, хоть от чая-то не откажетесь, надеюсь? С плюшками?
– Вот тут слаб! Не откажусь.
Улыбаясь, Николай Николаевич проводил своего гостя в кабинет, три стены которого занимали книжные полки.
– Ну-с, и чем же вы меня займете?
– Николай Николаевич, вы верите в Бога?
Поликарпов посерьезнел и медленно кивнул.
– Пятого марта я был близок к тому, чтобы поверить в Него…
– И все же…
– Не знаю. Очень уж все странно…
– Неисповедимы пути Господни, – ласково проговорил конструктор.
– Николай Николаевич…
– Вы будто не решаетесь начать.
– Похоже. М-м…
– А вы сразу к делу, без предисловий.
– Ваш "По-7" не просто хорош, он лучше всех.
– "По-7"?
– "И-185".
– А, ну да, ну да. И?..
– Намечается секретная миссия, нужны будут восемь "По-7".
– Восемь?
– Семь таких, и одну спарку.
– Ах, вот оно что… Вы хотите кого-то вывезти?
– Именно.
– Дайте-ка мне потренироваться в логике… До пункта назначения вы доберетесь, израсходуете там весь боеприпас, и на обратном пути вас не спасет ничего, кроме…
– Скорости и маневра.
– Сколько самолетов противника вы сбили, Василий Иосифович? – неожиданно спросил Поликарпов.
– "Чертову дюжину". Засчитали только девять.
– Только! – фыркнул конструктор и добавил уже другим тоном: – Уважаю.
Тут дверь осторожно приоткрылась, и вошла Александра. Она несла поднос с дымящимися чашками и блюдом с плюшками.
– Извольте отведать!
– Благодарю, – улыбнулся Григорий.
Дождавшись, пока жена покинет кабинет, Поликарпов сказал:
– Вы совсем не похожи на того Василия Сталина, которого я видал еще этой зимой.
– Новую жизнь начал.
Конструктор поднялся и стал ходить.
– Восемь самолетов будут, – сказал он, – на доброе дело не жалко. Но у меня такое впечатление, что миссия, которую вы затеваете, не получила одобрения вашего командования. Оно о ней, скорее всего, и не догадывается. С другой стороны… Чем я-то рискую? Мой, как вы его назвали, "По-7" так и не пошел в серию…
– Надо спасти и человека, и самолет.
– И то, и другое – очень сложно.
– А я не один.
– Вы можете погибнуть.
– Все мы внезапно смертны.
– Хорошо, Василий Иосифович, самолеты будут! Надеюсь, вы откроете мне вашу тайну после возвращения? Кого именно вы спасли?
– Обязательно.
Быков встал, оправляя китель.
– Позвольте откланяться.
– А плюшки?
– Хм… Придется задержаться!
Душистому чаю и плюшкам было уделено полчаса, после чего Быков покинул-таки гостеприимный дом.
Посидел в машине, словно собираясь с силами, да и поехал из Москвы долой, выбираясь к Кунцево.
По узкой извилистой дороге проехал Фили и выбрался на Знаменскую дорогу, которую позже назовут Красногорским шоссе.
И снова к "ЗИСу" прицепился "хвост" – все тот же "Опель".
Добравшись до деревни Калчуга, Григорий свернул к госдаче "Зубалово-4" и покатил сосновым лесом.
"Опель" проехал мимо.
Неужто совпадение? Ага, щас…
Кому-то он нужен. Знать бы, кому.
Смеркалось.
Глухие железные ворота в высокой кирпичной ограде наплывали, качаясь в свете фар.
Приехали.
Домой, так сказать. На госдачу "Зубалово-4".
Еще до революции тут развернул строительство нефтепромышленник Зубалов, отгрохав четыре кирпичных дома. Весь участок огородил стеной почти в два человеческих роста, да еще и башни по углам поставил.
А Сталин любил все крепкое, надежное и защищенное.
Интересно, что Иосиф Виссарионович, высматривая усадьбу под резиденцию, остановил свой выбор на самом маленьком из четырех зубаловских домов, стоявшем в глубине огороженного двора, но двухэтажном.
Поприветствовав охрану – те взяли под козырек, – Быков прошествовал на территорию "дальней дачи", как Сталин называл это имение.
Парк, сад, теннисный корт, оранжереи, конюшня – не хило…
Да и убранство самого дома явно отличалось от пролетарских стандартов: на стенах – старинные французские гобелены, в окнах нижних комнат – разноцветные витражи.
Резной буфет в столовой, старомодная люстра, часы на камине.
Не дурно, совсем не дурно.
В этой-то обстановке и провел свое детство Васька Сталин.
После самоубийства жены Сталин редко появлялся на "дальней даче", да и от детей как-то отдалился – Яша, Света и Вася жили в Зубалово под опекой начальника охраны Власика да экономки Каролины Тиль.
В школу Васька ездил на трамвае и излишне не выделялся, снобизмом уж точно не страдал.
Читал мало, зато пил неумеренно…
Ну, это мы исправили, – усмехнулся Быков своим мыслям.
Он с любопытством разглядывал жилище, в котором как бы прожил годы, ожидая хоть какого-то отклика, но в памяти ничего не аукнулось.
Обычно в книжках о "попаданцах-вселенцах" пишут про подсказки подсознания, а тут – глухо.
Интересно…
А вдруг личность, психоматрица или душа Сталина тоже переселилась?
Только не в прошлое, как он, а в будущее?
И очнулся Вася Сталин за штурвалом "Грача"… М-да.
Или тут другая причина?
Старый-то дом взорвали, когда немцы подошли к Москве.
Отстроили новый, выкрасили в маскировочный темно-зеленый цвет…
Из гостиной донеслись голоса и смех, и Быков решил заглянуть. Открыв дверь, он увидел Константина Симонова – во френче и галифе, заправленных в сапоги, по моде собранных гармошкой, с аккуратными усиками, делавшими его похожим на ловеласа из латиноамериканских сериалов.
Симонов сидел, развалясь, на диване и небрежно обнимал за плечи миловидную женщину.
Надо полагать, Валентину Серову, актрису.
Ее первый муж был прославленным летчиком-испытателем, воевавшим в Испании.
Года четыре тому назад Анатолий Серов разбился, и Валя сошлась с поэтом.
Светлана, та самая Алиллуева, что в будущем очернит своего отца, наговорив всяких гадостей, оживленно тараторила, адресуясь к еще одному частому гостю "дальней дачи", тоже из "творческой интеллигенции" – Никите Богословскому.
Это был темноволосый парень лет тридцати, приятной наружности, ну, может быть, излишне томный.
Никита не слишком внимательно слушал Светлану.
Он иронически улыбался, наигрывая на пианино.
Творческая интеллигенция.
Хозяйка и гости не сразу заметили Быкова.
Григорий вошел в гостиную, оправляя китель, и с прищуром оглядел присутствующих.
– Добрый вечер, – мягко сказал он.
Реакция была разной.
Светлана вздрогнула и поджала губы.
Валентина радостно улыбнулась.
– Добрый вечер, Вася! С фронта?
– Оттуда.
Никита развернулся к нему на стульчике, протягивая руку, а Симонов сказал снисходительно:
– Слух прошел, что ты немецкий самолет сбил?
– Девять самолетов, – сдержанно ответил Григорий, пожимая вялую ладошку Богословского.
Улыбка как-то нелепо расползлась по лицу поэта.
– Девять? – промямлил Константин Михайлович.
Серова просияла.
– Поздравляю, Василий! – воскликнула она. – Это надо отметить!
Быков отобрал у нее бутылку коньяка, и плеснул себе на донышко.
– За победу!
Светлана, напряженно следившая за братом, переводила взгляд с бутылки на этого "пьянчугу-пилотягу" и ничего не могла понять.
– После первой и второй перерывчик небольшой… – пропел Богословский, наклоняя бутылку, но Быков отодвинул свою рюмку.
– И это все? – комически изумился композитор.
– Хватит.
Поднявшись, Григорий поправил ремень и сказал небрежно:
– Пройдусь.
Поклонившись Валентине, он покинул гостиную и обследовал дом, чтобы не сплоховать в случае чего.
Обойдя все комнаты и дивясь странной планировке, "Колорад" вышел на улицу.
Похолодало, но суховатым зимним морозцем и не пахло, все сыростью тянуло, знобкой погребной влагой.
Расслышав шаги за спиной, Быков оглянулся.
Почему-то он ожидал, что выйдет Валентина, но нет, это была его "сестра".
– Зачем ты врал про сбитые самолеты? – нервно спросила она, обнимая себя за плечи.
Григорий внимательно посмотрел на нее и усмехнулся.
– Я сбил больше, чем назвал.
– Не верю! С чего бы вдруг мой капризный, несносный братик возмужал?
– Не знаю, – честно признался Быков. – Просто пятого марта…
– Что – пятого марта? – перебила его Светлана. – Благодать на тебя сошла?
– Нет, – улыбнулся Григорий. – Я стал другим человеком.
– Ах, другим… – издевательски протянула девушка. – Тогда конечно!
Быков покачал головой.
– Господи, сколько же в тебе негатива! – вздохнул он.
– Чего-чего?
– Бессильной злобы, ненависти…
– Да! – с силою сказала Светлана. – Ненавижу! Ненавижу нашу жизнь, наш дом…
– …Нашего отца, – подсказал Григорий.
– А за что мне его любить? – запальчиво парировала девушка. – За то, что маму довел до самоубийства?!
– Он любил ее, – сдержанно ответил Быков. – Эта истеричка сама…
– Не смей так говорить о маме! – взвизгнула "сестра".
– А как еще? Мы сироты по ее дури!
– Ты ничего не понимаешь!
– А тут и понимать нечего.
– Как у тебя все просто, по-армейски! А если ей не нравилась такая жизнь?
– Не нравится – измени ее.
– Женщине нужна любовь!
– Погляди вокруг, – Григорий обвел рукою Зубалово. – Это все дал тебе отец.
– А мне это не нужно!
– Так иди на завод!
– И пойду!
– Вкалывать за тыловой паек и койку в общаге?
– Пойду!
– Не пойдешь. Будешь жрать булку с маслом и страдать.
Поглядев на дрожащую от холода и злости Светлану, Быков усмехнулся.
– Я точно знаю, кем ты станешь, когда вырастешь, – сказал он.
– Да что ты говоришь! И кем же?
– Предательницей.
Не слушая больше девушку, Григорий спустился в маленький парк и побрел аллеей.
Емким вышел день, насыщенным.
Миссия, которая еще вчера казалась невыполнимой, сегодня обретала зримые, реальные черты.
Быть может, те неведомые силы, что забросили его в это время, и ставили целью спасение Якова?
А зачем это неведомым силам?
Вернуть сына отцу, чтобы тот подобрел и не был столь непримирим?
Глупости…
Его мысли оборвал нетерпеливый гудок.
Створки ворот распахнулись, пропуская во двор черную "эмку".
Ее фары высветили спортивный "Паккард" – любимую машину Василия Сталина.
Вот, где она! Будем знать…
Хлопнула дверца, и захрустела щебенка под уверенными шагами.
– Павел Анатольевич? – окликнул Быков, скрытый темнотой.
– А, вот вы где… Здравия желаю, Василий Иосифович.
Пожав крепкую руку Судоплатова, Григорий пригласил его в дом.
Укрывшись в маленькой комнате на втором этаже, Быков зажег лампу-пятилинейку под зеленым абажуром и подкрутил фитиль.
Плотно задернул шторы.
Серьезное лицо комиссара ГБ выразило легкое нетерпение.
– Пленный рассказал, где Яков, – стал излагать "легенду" Григорий.
– Однако…
– Потом я сбил "мессер". Пилот сказал то же самое.
– Кто вел допрос?
– Я.
– Entschuldigung, sprechen sie Deutsch?
– Ja, ich sprechen gut.
– Однако… Я могу побеседовать с этими немцами?
– Нет.
– Почему?
– Я дал слово.
– Понятно… И где же Яков?
– Концлагерь "Заксенхаузен", барак номер три особого блока "А".
Судоплатов встрепенулся.
– А вот это уже серьезно, – медленно проговорил он. – У нас есть непроверенные сведения о том, что Якова Джугашвили держат именно в Заксенхаузене.
– Лишнее подтверждение.
– Ну, да… Ну, да… Так что вы задумали, Василий Иосифович?
– Просто Василий.
– Я слушаю, Василий.
Быков вкратце изложил свой план.
Павел Анатольевич не выдержал – вскочил и стал мерить комнату шагами.
– Это очень, очень опасно! – сказал он. – Очень! Вы понимаете? И что вам мешает просто-напросто написать рапорт или донесение? Не доверяете органам?
Григорий покачал головой.
– Времени нет, Павел Анатольевич.
– В смысле?
– 14 апреля Якова расстреляют.
Судоплатов замер, внимательно разглядывая Быкова.
Ответный взгляд Григория был спокоен.
– Разумеется, вы не назовете ваш источник?
– Нет.
Комиссар вздохнул и сел. Поерзал и сказал ворчливо:
– От меня-то вы чего хотите?
– Помощи и прикрытия.
– Василий, – вздохнул Судоплатов, – если вы окажетесь в одном блоке с Яковом…
– А если мы оба вернемся?
– Ох, и задачку же вы мне задали…
– Нужен аэродром подскока и…
– Горючее?
– И бомбы.
– Entschuldigung?
– Мы вылетим с подвесными баками.
– А-а… Ну, да… Тогда вам просто некуда будет бомбы вешать…
– Именно.
– Сколько эти ваши "По-7" смогут пролететь с подвесными баками?
– Больше двух тысяч километров.
– Ну, до Берлина добраться хватит…
– А маневры?
– Нет-нет, я просто соображаю. Бомбы вам обязательно потребуются, тут даже спорить не о чем. Итак, вам будет нужно, не долетая до цели, дозаправиться и подвесить бомбы. Подвесить, правильно? Бомболюков-то нету вроде на ваших истребителях.
– Нету.
– Ну, вот… Я, знаете, что придумал, Василий… В среднем течении Одера, как раз по вашему маршруту, имеется полузаброшенный аэродром Люфтваффе. Последний раз он использовался в 39-м, когда немцы лупили пшеков, но и взлетная полоса, и запасы горючего имеются. Орднунг!
– Сесть у немцев?
– Да! Наглость, конечно, но куда без нее? По правде говоря, я просто не смогу договориться с поляками, они больны антисоветчиной. А вот немцы… Вы сможете по радио ответить на запрос или вызвать аэродром?
– Ja, natürlich .
– Вот и чудненько! На "Яках" там появляться… м-м… нежелательно, а вот "По-7" немцам практически неизвестны. Скажете, что так, мол, и так, секретные аппараты. Все необходимые документы мы вам состряпаем.
– А немецкие шлемофоны достанете?
– Постараемся! Только ни крестов, ни звезд на самолетах малевать не надо.
– Понятно. И еще…
– Грузите, грузите, Василий. Грузят на того, кто везет…
– В "Заксенхаузене" – активное подполье…
– Связаться с ними?
– Желательно.
– Понял, понял… Якову весточку передать?
– Да. Все пройдет за минуты.
Обсудив детали, Судоплатов и Быков расстались, вполне довольные друг другом.
Комиссар – авантюрист еще тот.
Если миссию постигнет неудача, он отбрехается.
А будет успех, тут и шеф Судоплатова, сам Берия нарисуется, дабы урвать свою долю наград и прочих милостей.
Быков глянул на часы – одиннадцатый уже.
Пора баиньки. Завтра рано вставать.
Выйдя в коридор, он прислушался.
В гостиной пел Бернес.
Не с патефона, вживую. Марк тоже был частым гостем в Зубалово.
Темная ночь, только пули свистят по степи, Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают…
Григорий не выдержал, спустился и тихонько вошел в гостиную.
Богословский аккомпанировал на пианино, слабо улыбаясь, словно уносился в совершенно иной мир, далекий от земного.
Бернес стоял рядом, облокотившись на инструмент, и пел, склонив голову к плечу.
Он был задумчив, грустен даже – то ли в образ вошел, то ли чувствовал так.
Фильм "Два бойца" еще не вышел на экраны, и песня звучала внове, как будто в первый раз.
Заметив Быкова, Бернес встрепенулся, кивнул ему, как старому знакомому, а Григорий на цыпочках прошел к дивану – Валентина подвинулась – и он сел рядом.
Заметив гитару с пошлым бантом на грифе, Быков взял ее и стал подыгрывать пианисту.
Светлана с изумлением смотрела на брата: он еще и на гитаре может?!
Григорий усмехнулся и подмигнул "Пупку", как Васька в детстве дразнил сестру.
…Как я люблю глубину твоих ласковых глаз, Как я хочу к ним прижаться сейчас губами…
Быков и не заметил, как начал подпевать, а когда отзвенел последний аккорд, Валя Серова воскликнула:
– Марк! А у Васи хороший голос! Приятный такой…
– Да бросьте… – отмахнулся Григорий.
– А ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Бернес. – Спойте нам что-нибудь!
Быков поднял бровь и усмехнулся.
Он вспомнил кой-какие книги про попаданцев, где главный герой поет песни из будущего, выдавая их за свои.
Нет, спеть-то можно, отчего ж, только…
– Ладно, – сказал Быков и меланхолично затеребил струны.
Почему все не так? Вроде все как всегда: То же небо – опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода, Только он не вернулся из боя.
Мне теперь не понять, кто же прав был из нас В наших спорах без сна и покоя. Мне не стало хватать его только сейчас, Когда он не вернулся из боя.
Он молчал невпопад и не в такт подпевал, Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, А вчера не вернулся из боя.
То, что пусто теперь, – не про то разговор, Вдруг заметил я – нас было двое. Для меня будто ветром задуло костер, Когда он не вернулся из боя.
Нынче вырвалась, будто из плена, весна, По ошибке окликнул его я: – Друг, оставь покурить! – А в ответ – тишина: Он вчера не вернулся из боя…
Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие – как часовые. Отражается небо в лесу, как в воде, И деревья стоят голубые.
Нам и места в землянке хватало вполне, Нам и время текло для обоих. Все теперь одному. Только кажется мне, Это я не вернулся из боя.
Когда Быков прижал ладонью струны, он ощутил, что смолкла не одна лишь гитара – тишина стояла в гостиной.
Валя смотрела в стену, сжав ладони, будто молясь, и на ресницах ее дрожали слезинки.
Даже Светлана выглядела потерянной.
Богословский смотрел с интересом и удивлением.