- Правда, - подтвердил я.
- И все остальное тоже правда? - задал он следующий вопрос, видимо, намеренно ничего не называя своими именами.
- Да, и это тоже правда.
- Когда? - опять спросил он, не уточняя, что именно.
- В начале июня, точного числа не помню, кажется, до десятого.
- И ничего нельзя сделать, все уже свершилось? Свершится? - поправился он.
- Этого я не знаю. Я уже говорил Ксении, что о вашем времени известно мало, я рассказал то, о чем читал. Если что-то сейчас удастся изменить, то, наверное, изменится и будущее, Но об этом я смогу узнать только когда вернусь домой, если, конечно, мне удастся вернуться.
- Я не дам себя убить! - порывисто воскликнул юноша.
- Господь дал нам жизнь, Ему и знать, когда ее забрать, - вмешалась в разговор Марья Григорьевна. - Все в руках Его, а нам должно каяться и молиться.
Однако молодой человек не проявил такого же, как мать, христианского смирения, сжал кулаки и попросил:
- Расскажи, все что знаешь!
Я опять начал с преамбулы, что их время для нас древнее и темное. Что на первый взгляд нам известно довольно много, но за точность информации никто поручиться не может. Объяснил, что история составляется по отдельным дошедшим через несколько рук, кем-то записанным рассказам, редким письменным свидетельствам очевидцев и сохранившимся документам.
Годуновы слушали молча, пытаясь вникнуть в незнакомую и непонятную им систему мышления. Даже Федор приостановил свой бег, стоял, прислоняясь плечом к стене. Покончив с предисловием, я рассказал все, что знал о грядущем государственном перевороте. Упустил только подробности их гибели и судьбу Ксении.
Федор это тотчас отметил:
- Что будет с нами? Мы погибнем?
Я развел руками. Мария Григорьевна начала шепотом молиться.
Состояние было такое тягостное, как будто в комнате уже был покойник.
- Значит, выхода нет?
Вопрос, честно говоря, был не по адресу. Объяснять и доказывать, что Борис Федорович был и объективно, и субъективно не самым лучшим правителем, что у него осталось слишком мало сторонников, которые но побоятся рисковать собой ради его семьи, я не мог. Осталось предложить:
- Может быть, раза в два повысить жалование стрельцам, приблизить к престолу несколько влиятельных боярских родов, выпустить из темниц невинно осужденных, тех же Романовых?
- Ничего не получится, - грустно сказал Федор. - Казна пуста. Отец во время голода почти все раздал. А если пообещать и не выполнить, то будет еще хуже.
- Подумайте, пока есть время, может быть, можно найти выход. Я, к сожалению, ничем не могу помочь, просто не знаю, что у вас тут делается…
- Пойдешь со мной завтра в Боярскую думу? - неожиданно предложил царь. - Может быть, что-нибудь присоветуешь. На свежую голову виднее…
- Хорошо, почему не пойти, - сразу же согласился я, - никогда еще не был на заседании правительства.
- Вот и хорошо. А пока утро вечера мудренее. Идите по своим покоям. Матушка, я тебя провожу.
Федор с царицей вышли, мы остались вдвоем с Ксенией. Она тоже встала и внимательно смотрела на меня.
- Ладно, прощай до завтра, - сказал я, с трудом представляя, как в середине ночи смогу добраться до имения Блудовых.
- Проводишь меня? - попросила девушка.
- Да, конечно.
Она пошла к выходу, я двинулся следом. Собственно, провожать ее было особенно некуда, разве что на другой конец коридора. Мы дошли до ее покоев. Она открыла дверь, вошла, а я остался наружи. Ксения, оглянулась через плечо, удивилась:
- А ты что не входишь?
Почему я не вошел, мне было понятно, а вот ей, кажется, не очень.
- Пойдем, у меня опять болит голова, - спокойно сказала она.
Мне осталось только вздохнуть и последовать за ней, однако совсем не в том качестве, в каком бы хотелось. Не успели мы войти, как поднялся шум и началась беготня. Заспанные полунагие "фрейлины", которые, оказывается, ночевали вповалку тут же в покоях царевны, рьяно демонстрировали свою преданность хозяйке. Ксения устало махнула рукой, и все разом успокоились.
- Спите, - велела она и кивнула мне в сторону своей опочивальни. - Пойдем, еще полечишь меня.
Мы вошли в светелку, в которой я уже был днем. Навстречу уже шла босоногая статная девушка в одной льняной рубашке и накинутым на голову льняном же платке. Она низко поклонилась и уступила дорогу.
- Анюта, - попросила царевна, - помоги мне раздеться.
Девушка, стараясь не смотреть в мою сторону - меньше знаешь, крепче спишь - начала помогать Ксении разоблачаться. При таком туалете я присутствовал впервые и с волнением ждал, до какой степени царственной наготы мне будет разрешено присутствовать.
Анюта между тем, не спеша, снимала одну за другой драгоценные одежды, все эти летники, поневы, кофты, я до сего дня путаюсь в точности названий всех видов женского платья, и полная, статная Ксения превращалась в стройную, юную девушку. Чем дальше заходил процесс раздевания, тем больший интерес он вызывал и сильнее приковывал внимание. И вот наступил самый ответственный момент. Я соляным столбом стоял в дверях, ожидая последнего, заключительного действия горничной. И вдруг услышал обычное, обидное для любого мужчины:
- А теперь отвернись!
- Да ладно, - примирительно сказал я, - мне как лекарю смотреть можно, что уж тут такого…
Однако Анюта так и не сняла последнюю завесу, застыла, ожидая приказа госпожи, и мне пришлось издохнуть, тайно обидеться и отвернуться. Опять в тишине шелестела одежда, оставляя только место разыгравшемуся воображению. Наконец, Ксения подала голос:
- Теперь можно, я легла.
О, прекрасные дамы, если бы вы только знали, сколько можете принести чистой, эстетической радости, позволив только созерцать то, чем вас наградила природа, то…
- Голова, говоришь, болит? - задумчиво сказали, приближаясь к широкой дубовой лавке, на которой во взбитых, как морская пена, перинах утопала царевна.
- Болит. Страшно мне, что с нами будет, - безжизненным голосом сказала девушка, сразу же вернув меня на грешную землю.
- Закрой глаза, - попросил я, - и постарайся заснуть. Все как-нибудь образуется.
Несколько раз проведя ладонями над ее головой, я почувствовал, что сам бесконечно устал, хочу спать, и если сегодня по-человечески не отдохну, то завтра на заседании Боярской думы делать мне будет просто нечего.
- Ксения, - позвал я.
Она не ответила, уже заснула. Я огляделся. На соседней с царицей лавке сидела полусонная Анюта, широко зевала и ждала, когда я, наконец, уберусь восвояси и дам ей лечь спать.
- Ложись, спи, - сказал я и так, как бы это само собой разумелось, пошел в соседнюю со светелкой комнату, повалушу - неотапливаемую летнюю спальню, в которой, на мое счастье, никто не ночевал, лег на крайнюю лавку и, как был одетый, в сапогах, сняв только кольчугу и шлем, заснул тяжелым, тревожным сном.
- Алексей, проснись, - позвали меня тонким детским голосом.
Я приоткрыл глаза. В повалуше было светло. Прямо передо мной, на одном уровне с головой, маячило лицо карлицы Матрены. Я окончательно проснулся и сразу же сел. Матрена молча смотрела на меня своими широко поставленными, неправильной формы глазами. Конъюнктивит у нее почти прошел, белки глаз приобрели свой естественный цвет.
- Доброе утро, Матрена, - поздоровался я, - уже пора вставать?
Однако тут же сориентировался, что свет не дневной, комнату освещают две свечи.
- Тихо, - прошептала она. - Там кто-то ходит…
- Где там? - так же тихо спросил я.
- Стража пропала, а в сенях какие-то чужие люди, боюсь, это не к добру!
- О, господи, - только и нашел, что сказать, я, вставая. - Сейчас пойду, посмотрю.
- Свечу возьми, - предложила карлица, протягивая мне горящий огарок восковой свечи, - там темно.
- Не нужно, - отказался я, задувая ее светоч. - Сейчас глаза привыкнут к темноте, разберусь. Куда могла деться охрана?
- Не знаю, в наших сенях всегда стоят два стрельца, да еще двое в больших и на крыльце у входа. Я проснулась по нужде, услышала шорох, дверь приоткрыла, выглянула, меня внизу не видать, а там чужие люди шепчутся в темноте. Я сразу сюда, тут ведь в царевниных покоях одни бабы и девки. Ты саблю возьми да кольчугу-то надень, - посоветовала она, - Мало ли что!
- Ничего, и так справлюсь, пошли потихоньку.
Я обнажил кинжал и, мягко ступая, чтобы не потревожить спящих "фрейлин" и раньше времени не спугнуть непрошенных гостей, направился к входу. Рядом неслышно двигалась Матрена. Возле дверей мы замерли, прислушиваясь. С внешней стороны все было тихо. Простояли так несколько минут. Карлица завозилась, видимо, чувствуя свою вину за то, что зря меня разбудила.
- Т-и-х-о, - одними губами прошептал я. Она опять замерла.
Интуиция подсказывала, что за дверями таится опасность. Из передней комнаты, которая выходила во внутренние сени, было слышно дыхание спящих людей. Кто-то из женщин негромко похрапывал.
Я начал медленно приоткрывать дверь, двигая ее миллиметр за миллиметром, пока не образовалась сантиметровая щель. Теперь можно было слышать все, что делается в наружных сенях. Там по-прежнему было подозрительно тихо. Не дождавшись ничего нового, я еще больше приоткрыл дверь. Из сеней пахнуло неприятным запахом, как будто там кто-то справил нужду.
- Пойди, зажги свечу, - попросил я Марфу, без опаски распахивая дверь. Запах усилился. Пока карлица взбиралась на скамью, запалить от лампадки огарок, я ждал, не пряча кинжал в ножны. Наконец она вернулась со светом. В небольших сенях на полу лежали два стрельца с перерезанными глотками. Их бердыши и мушкеты были прислонены к стенам.
- Господи, воля твоя! - запричитала шутиха, торопливо осеняя себя крестными знамениями.
- Тише, - попросил я, - запри за мной дверь и никого не буди, я скоро вернусь.
В голове мелькнула мысль, что на Годуновых покушается кто-то, кого стрельцы знают, потому и пустили своих убийц в сени, и погибли, не успев оказать сопротивление. Во дворце было по-прежнему тихо, скорее всего, пока нападающие убирают стражу, а в покои к царевне не вошли, чтобы там женщины не подняли шум.
Я забрал у Марфы свечу и быстро прошел в общие сони. Там, как и у нас, на полу лежали зарезанные стрельцы. Только их оттащили к стене и затолкнули под лавку. Двери в покои Федора, Марии Григорьевны и покойного Бориса Федоровича были закрыты. Я подкрался к ближним, ведшим в хоромы царицы. Прижался ухом к щели. Слава Богу, там охранники были живы, за дверями кто-то негромко разговаривал.
Теперь нужно было каким-то образом выманить убийц сюда, в общие сени. Я не придумал ничего лучшего, как легонько постучать костяшками пальцев в створ двери. Причем не просто, а как будто условным стуком, три удара подряд и два после паузы. Голоса разом смолкли. Я поставил огарок свечи на пол в двух шагах от двери и встал от нее сбоку в небольшую нишу. После чего повторил "условный стук". Дверь начала тихо открываться. В сени высунулась голова в стрелецкой шапке. Стрелец посмотрел на свечу, шепотом выругался.
- Я сейчас, - сказал он кому-то за своей спиной, - без меня не пейте.
- Что там? - спросил его невидимый собутыльник.
- Это ко мне, Аким пришел, - ответил он и в узкую щель выбрался в общие сени.
Сквозняк чуть не задул огарок. Огонек начал метаться, клониться к полу, и я не смог даже толком его разглядеть.
Да это было и не важно. Я просто сильно ударил стрельца рукояткой кинжала в висок. Однако в неверном свете, видимо, промахнулся. Человек, прежде чем рухнуть на пол, громко закричал. Тотчас в сени выскочило еще трое парней форме. Я разом оказался в незавидной позиции, двое вооруженных фирменными бердышами стрельца тотчас прижали меня пиками к стене. Третий, с саблей в руке, пытался дотянуться концом клинка. Все произошло так быстро, что никто ничего не успел сообразить, все, видимо, действовали на инстинктах.
- Стойте, вяжите его! - высоким как сирена голосом завизжала карлица, внеся в еще больший разлад в общую сумятицу.
Кроме меня, вязать было некого, но у меня в руке сверкал длинный кавказский кинжал, что препятствовало немедленному исполнению приказа.
- Что за шум! - вмешался в общий хор уверенный молодой голос. Царь Федор в одной рубахе с обнаженной саблей в руке выскочил из своих покоев и растерянно озирался по сторонам, не понимая, что здесь происходит.
- Вяжите его! - опять завизжала Матрена, но за малым ростом и темнотой никто ничего не понял.
Меня между тем окончательно припечатали к стене, я почувствовал, как в тело втыкается острое железо. Нужно было что-то предпринять, пока стрельцы по ошибке не сделали из меня шашлык.
- Царь Федор, помоги, убивают! - закричал я.
Стрельцы разом ослабили давление пик на грудь, однако оставался еще один заговорщик в стрелецкой форме, с обнаженной саблей, который, как мне показалось, пока не решил, кого заколоть первым, меня или Годунова.
- Федор, берегись! - опять закричал я и показал рукой на стрельца, который наконец решил, что царь подходит ему в жертву больше, чем я.
Годунов каким-то чудом успел сориентироваться, от кого ему нужно обороняться. Убийца захотел покончить с ним одним ударом, рубил сверху, но чуть не успел. Федор уже вскинул свою саблю. Со звоном скрестились клинки, и от них, хорошо видимые в полутьме, в разные стороны полетели искры. Сшибка была страстная и темпераментная. Мои "бердышатники" резво отскочили в стороны, чтобы не попасть под горячую руку или острый клинок.
Стрелец неплохо владел оружием. На его стороне были внезапность и неожиданность нападения, но молодой царь легко отбивал все выпады и вскоре начал теснить заговорщика. Разобраться в деталях, как проходит бой, было трудно, для этого здесь было слишком темно.
- Федя, не нужно! - пронзительно, с болью в голосе закричала вдовствующая царица. Однако призыв ее к милосердию запоздал. Стрелец выронил саблю, и она со звоном упала на пол, а он сам, нелепо икая, прислонился к дальней стене и медленно, как в замедленной съемке, сполз на пол. Перед ним, как ангел мщения, с мечом в руке, в одной короткой ночной рубашке стоял Федор Годунов. Он растерянно озирался по сторонам, видимо, еще до конца не осознавая, что здесь произошло. Все, кто оказался в сенях, молча, затаив дыхание, наблюдая агонию заговорщика.
- Это кто такие? - наконец выходя из ступора, спросил царь.
- Наш сотник, государь, - ответил один из стражников, наконец обретая голос. - Федька Блудов с десятником Тимофеевым.
- Как они сюда попали?
- Сотник сказал, что до тебя с посланием. Мы не знали, что они худое задумали.
Все свидетели происшествия продолжали молчать, переживая неожиданное событие. Началась общая суета. Из покоев выскакивали одетые в исподнее люди. Слуги принесли свечи и ярко осветили ими сени. Мой недавний приятель Блудов умирал. Он в предсмертной муке выгибался на полу, и его тело била крупная дрожь. Первый стрелец, тот, которого я ударил в висок, лежал ничком, без сознания. Присутствующие ждали, что скажет царь.
- Отправьте их в разбойный приказ, - наконец негромко проговорил Годунов. Он увидел небрежно засунутые под лавку тела охранников, повернулся ко мне. - Ты был с ними?
Теперь общее внимание переключилось на меня. Я, видимо, и правда походил на заговорщика, стоял полностью одетый среди полуголых людей с обнаженным кинжалом в руке.
- Нет, - коротко ответил я, но и сам почувствовал, как это неубедительно прозвучало.
Стрельцы начали незаметно перемещаться в мою сторону. Бердыши пошли вниз. Вдруг наступившую тишину вспорол высокий, детский голос:
- Государь, боярин Алексей спас тебе жизнь!
Все расступились, и перед Федором предстала карлица Матрена.
- Там, - она указала на покои Ксении, - еще убитые стрельцы.
Как обычно бывает, все разом кинулись смотреть. В небольших сенях столпились едва ли не все обитатели дворца. Зрелище убитых людей было отвратительно по своей обнаженной обыденности. Зарезали их, как баранов на бойне, раскроив горла от уха до уха.
- Я услышала шум, разбудила боярина, - продолжила рассказ Матрена. - Он тех, - она указала рукой на главные сени, - нашел и остановил.
Опять все внимание сосредоточилось на мне.
- Нужно позвать священника, пусть отслужит молебен за упокой усопших, - подала голос Мария Григорьевна.
Я посмотрел на нее. Царица была в одной рубашке, но успела покрыть голову платком. Лицо ее было спокойно и скорбно. Никакого испуга за себя, своих детей или ненависти к подосланным убийцам я не заметил. Я уже второй раз сталкивался с ее жизненной позицией и удивлялся этой женщине, дочери одного из самых страшных палачей средневековья, сестры отравительницы князя Михаила Скопина-Шуйского. Какие, однако, разные люди могут быть в одной семье!
Царицу не послушались, и за попом никто не побежал, слугам было не до того, они выносили убитых, затирали залитые кровью полы. Я же опять оказался на распутье. При таком стечении народа идти досыпать в повалушу царевны было неловко. Я вопросительно посмотрел на Ксению, которая была тут же, куталась в платок и не произнесла ни одного слова. Пришлось мне самому проявить инициативу.
- Тебе, Ксения, лучше уйти, - сказал я, подойдя к ней почти вплотную. - Все кончилось хорошо.
- Проводи меня, - попросила она, разом решив мои сомнения. - Мне одной страшно!
Я взял ее под руку и отвел в покои. Как только мы вошли в первую комнату, там все замолчали.
- Ложитесь спать, - приказала царевна и, не задерживаясь, прошла в свою светелку.
Вслед за нами туда вошли давешняя Анюта, помогавшая хозяйке раздеваться, и героиня дня, Матрена. Я довел Ксению до лавки, на которую она тут же устало присела.
- Царевна, - обратилась к ней Анюта, - принести квасу или водицы?
- Нет, идите обе с Богом, мне нужно отдохнуть. Ты мне поможешь? - добавила девушка, обращаясь теперь уже ко мне.
- Конечно, помогу.
Дождавшись, пока мы остались одни, Ксения попросила:
- Обними меня, мне так холодно.
Глава 7
Утром мы все отправились в баню. Все - это, понятно, Годуновы, обслуга, охрана, ну и я, то ли в роли прихлебателя, то ли оруженосца.
- Ну, надо же, - про себя радовался я, - сподобилось же такое, помыться в царской бане, да еще в Московском Кремле!
Правда, больше, чем сам факт такого интимного сближения с монархией, меня волновал конкретный вопрос, как это все будет происходить: девочки налево, мальчики направо, или все-таки все вместе? Последнее, конечно, было бы интереснее.
Баня, или как ее еще называли "мыльня", оказалась почти рядом, за царским двором в отдельном строении. Наше неспешное шествие сопровождалось любопытными взглядами и повышенным вниманием окружающих. Драматические ночные события на Годуновых никак не сказалась. Во всяком случае, внешне они выглядели вполне спокойными и достойными правителями. Что было неудивительно, у них уже была семилетняя привычка к публичности. Меня внимание публики так же не волновало, тем более, что я шел сзади всех, затерявшись между стрельцами, чему вполне соответствовал боевой наряд. Возможно, если бы меня вели под ручки специальные придворные, как они, по обычаю, поддерживали юного царя Федора, я бы вел себя соответственно торжественному моменту и не крутил головой по сторонам, как обычная деревенщина.