Теплое терпкое вино скатилось в желудок, и Росин ощутил, как бархатисто-ласковый хмель наползает на сознание. Еще бы! С утра не жрамши, да еще мечом помахав, да не меньше полулитра залпом вылакав… Не мудрено.
– А закуска будет? – с интересом пробормотал он.
– Закуска? – фогтий завертел головой: – Клепатник! Ты где?
– Здесь я, господин, – слуга поднес полный кувшин вина и поставил его перед Кузнецовым. – Горячее еще не поспело, а холодное вчера все употребили. Гостей встречать не готовились, наготовили мало…
– Ладно, подождем, – махнул рукой Витя и наполнил свой кубок: – На, выпей.
– А я знал, знал, – горячо доказывал усевшийся в середине стола, между двумя кувшинами, Архин, широко размахивая руками. – Так завсегда получается, когда цивилизации разного уровня дерутся. Соотношение примерно один к десяти в пользу более развитых получается. Казаки в Сибири туземные племена громили, имея сил раз в десять меньше, китайцев громили имея сил меньше раз в сто. Янки во Вьетнаме в семь раз меньше местных потеряли, наши в Афгане тоже примерно так же по потерям соотносились, с чехами точно так же получается, с татарами и монголами та же петрушка…
– Это да, – опричник услышал мишину речь и не смог промолчать, – под Тулу нас государь повел, татар было, как песка текучего… Раз в пять более, а то и еще того… Эх, хороша была сеча!
Зализа неожиданно выхватил саблю и положил ее на стол:
– Трех татар на этот клинок под Тулой взял. Под Казанью еще двоих.
Сталь холодно блеснула под падающим из окна вечерним светом, темные тонкие завитки выдали в нем настоящий московский булат.
– Коли татар считать… – боярин Батов обнажил свой клинок и положил его рядом с зализовским. – Еще троих добавьте.
– А что так мало? – пьяно хмыкнул Архин.
– А мы все больше на Литву ходим, – пожал плечами боярин.
– Пока одного.
– И ты, Варлам? – послышался изумленный Юлин выдох.
– Один раз под Казанью был, одного на пику взял, – чуть не повинился сын боярина Батова, протискиваясь к столу и выкладывая свой клинок.
– Вот бли-ин… – восхищенно сглотнул фогтий, простирая руку над лежащими перед ним клинками, но так и не решаясь к ним прикоснуться. – Клепатник! Вина всем налей! Мужики, слушай меня. Давайте выпьем за счастье наше… За то, что родились на земле русской. За то, что кровь великих предков в жилах наших течет. За то, что всегда мы такими, как есть остаемся. И здесь сейчас, и в нашем сорок первом году, и в девяностых, и Бог даст в трех тысячном году чтобы дети наши такими же остались. Ну, давайте!
Воины чокнулись кубками и осушили их до дна.
– Егор! – тряхнул головой Кузнецов. – Горячее сырым не бывает. Тащи все как есть, а то уже в голову ударило…
– Ты мне скажи, – опустился на скамью Росин. – Почему ты, коли патриот такой, в Ливонию подался, в Орден? Почему с нами не остался?
– Костя, ну ты вопросы задаешь, – хмыкнул фогтий, присаживаясь рядом. – Кто же знал? Наверное, потому, что заигрался. Потому, что в реальность так до конца и не поверил. Потому, что рыцарей только по картинкам видел, да по "Айвенго" знал. И самому уж очень на Айвенго походить хотелось. Ну, оказалось, что братва-братвой, ну и что? Замок теперь бросать, земли наши этим уродам назад отдавать? Я вот что думаю, Костик: давайте лучше вы к нам. Мы тут сидим прочно, замок, деревни, границы на замке. Ребята вы крепкие, да еще и оружием хорошим обзавелись. Мы обе ближние комтурии быстро себе подгребем, вы в них и сядете. А что? Тут сейчас бордель полнейший. Хватай что хочешь, греби под себя. Главное, удержать суметь. А мы, коли вместе будем, хрен у нас кто чего оттяпает.
– Хороший ты парень, Витя, – со вздохом покачал головой Росин, – но только не получится у нас ничего. Мы ведь тоже осесть успели. И, вроде, при деле все. Кое-что из знаний своих вспомнили, дело запустили. Если хорошо пойдет, то лет через пять уже буржуинами станем. Чай, головы не пустые. Производство, сам понимаешь, расти будет. Если не лениться, на всех хватит. А на землю сесть… Ну, будешь ты графом, а я при тебе графинчиком. А остальные? Крестьянами да бюргерами? В нищей-то Европе? Ты заезжай, посмотри, как у Зализы смерды живут.
– Ерунда, Костя, – понизил голос Кузнецов. – Если кулак хороший собрать, Ливонию всю подгрести можно. Ничейная она сейчас, мамой клянусь. Просто подобрать ее, позаброшенную, поляки да шведы ленятся. Пользоваться моментом надо. Будете вы все дворянами. По замку каждому гарантирую!
– Разбойный у тебя характер, Витька, – засмеялся Костя. – Настоящий крестоносец! Вот только… – он опять понизил голос. – Юлю помнишь? Вон она, у окна с боярином в кольчуге. Захомутала, похоже, парня. Игоря Картышева видишь? Все племянницу свою дурную уговаривает? Хорошее стекло варит, зараза. А вон, мужика с бердышем помнишь? Из ментовки, нас на фестивале от хрен знает чего охранял. Бабу себе сосватал из Еглизей. Сама крепкая и хозяйство такое же. И службу, самое смешное, сохранил, патрульно-постовую. Просто теперь при Зализе служит, при опричнике. А я вот этими самыми руками бумажную мельницу пустил. И теперь скажи, чего ради нам это все бросать? Ты хоть помнишь, что Польша и Литва скоро объединятся и тут Баторий со стотысячной армией шастать начнет? И что ты тут тогда с полусотней бойцов сделать сможешь? Пресмыкаться, да милости просить? Нет, Витя, лучше на Руси крестьянином быть, чем в Европе дворянином. У нас расклад простой: хочешь удаль показать – иди в армию служи, воюй, Родину защищай. Неохота голову под пули подставлять: плати тягло, да сиди, делом своим занимайся. Землю паши, мануфактуры строй. И ни о чем не беспокойся.
– Ну да! Ты можешь вспомнить год, когда Русь ни с кем не воевала?
– Это Русь, Витя, – вздохнул Росин. – Русь. Когда война в кургузой Европе начинается, где все страны размером с помещичью усадьбу, ее быстро от моря до моря затаптывают. А у нас… Россия в мире, это как волк в курятнике. Поклевать ее еще можно, а вот вред весомый причинить…
– А как же татары?
– "Казань брал, Астрахань брал, Шпака… Шпака не брал", – начал цитировать Костя, загибая пальцы. – Но попадется: и Шпака возьмем.
– А теперь, бояре, – вернув саблю в ножны, поднял кубок Зализа, – выпьем за здоровье государя нашего, Ивана Васильевича, да будут годы его долгими, а царствие благополучным.
Бояре Батовы дружно перекрестились.
– А что? – поднялся сапиместкий фогтий Виталий Кузнецов. – За Грозного выпить можно. Великий был царь. Почитай, именно он нашу Россию и создал!
Кузнецов одним махом осушил кубок и зашарил ладонью по столу – но никаких закусок не нашел.
– Клепатник, мерзавец твою мать! Ты где?
Но на этот раз слуга не откликнулся.
– Ладно, черт с ним, – отмахнулся фогтий. – В одном ты, Костя, прав. Сейчас в Европе такого фарта, как здесь, больше нет. Куцая она, все земли уже раздерганы. И сесть здесь в замке, застолбить право сильного: это последний шанс для нового человека стать истинным рыцарем и потомственным дворянином. Упустите – больше не появится.
Росин тоже поднялся с кубком в руках, оглядел своих одноклубников.
– За здоровье государя! – опрокинул он в себя вино, занюхал его рукавом и упрямо мотнул головой. – Нет, Витя, русские мы. Никуда со своей земли за счастьем не пойдем. Сами выстроим.
– Ох, шатуны-шатуны, – махнул рукой фогтий. – Бесполезно с вами о рыцарском кодексе говорить. Придется самим крутиться.
– В Испанию можно податься, – неожиданно напомнил Миша Архин. – Они ведь недавно Америку открыли. Там тоже можно земли застолбить.
– В Америке рыцарей отродясь не было, юноша, – покачал головой Куснецов. – И не будет. Да и через Европу сейчас лучше не ходить. Купцы французские, когда вино привозили, проболтались, что холера там гуляет. Города вымирают пачками… – он пьяно зевнул и упал назад на скамью. – Итальянцы все, говорят, в Крым от эпидемии свалили, англичане с кораблей сходить боятся. Скоро, наверно, и до нас доберется. Сейчас май, холодно. Вибрион в такой воде дохнет. А как потеплеет, так и на Руси падеж начнется… Тьфу, эпидемия, хочу сказать, будет.
Фогтий поднялся, нетвердыми шагами добрел до окна, сделал несколько глубоких вдохов свежего воздуха.
– Вот такие пироги, шатуны. Вы после июня-июля со своих мануфактур лучше не высовывайтесь. Подхватите этакую дрянь, всем клубом сдохнете. Я своих сервов уже упредил, чтобы во второй половине лета из фогтии ни ногой, и к проезжим купцам-молодцам даже пальцами не прикасались.
– Погоди… – поднялся Росин и пошел за ним следом. – Так ведь делать нужно что-то?
– А ничего не сделаешь, – снова зевнул фогтий. – Прививки против холеры неэффективны, антибиотиков нет. Водоемы дустом засыпать? Так и дуста тоже еще не существует. Единственное средство: карантин. Да и то я не уверен, что какой-нибудь носитель на наши земли не забредет. Границы ведь колючей проволокой все не заплетешь. Так что: не пейте сырую воду, мойте руки перед едой и молитесь. Молитва, она как витамины. Когда больше ничего не помогает, надеяться остается только на нее. И не шляйтесь нигде. Наши широты, вообще-то, холеростойкие, холодные. Сами не завезете, так и не подхватите.
– А юг? Юг России? Там что будет? Волга, Дон? Орел, Елецк, Тамбов, Воронеж?
– Вымрут, – устало пожал фогтий плечами, привалился спиной к стене и сполз вниз. – Ой, вымрут…
– А Москва?
– И Москва…
– Что такое? – крепко ухватил Зализа Росина за плечо. – Что он про Москву говорил?
– Эпидемия, говорил, идет. Холера.
Опричник испуганно отдернул руку и перекрестился. А Костя заметался вдоль стола мимо удивленных одноклубников, прослушавших половину его разговора. В затуманенном вином сознании возникали и тут же рушились планы один фантастичнее другого, но с каждым разом Росину становилось все яснее, что фогтий прав: останавливать холеру им нечем. Ее и в двадцатом веке с трудом гасили, а уж сейчас…
– Семен Прокофьевич, – резко остановился он. – А иностранцев у нас на границе ловить сподручно? Ну, подержать их месяцок в карантине, чтобы заразу какую не привезли?
– Так больных, Константин Андреевич, и так не пущают.
– Больных мало, – мотнул головой Росин. – Здоровых нельзя. Какой у холеры инкубационный период? Блин, не помню!
– Что-то типа недели, – почесал в затылке Андрей.
– Неделя… Ладно, пусть две. – Росин снова остановился перед опричником. – Всех иностранцев, на Русь приезжающих, нужно на границе останавливать, и под замок на две недели сажать. Обязательно! Если не заболеют за это время – отпускать. И так до первых холодов.
Фогтий что-то неразборчиво пробормотал, всхрапнул и медленно завалился набок.
– Как можно, боярин? – пожал плечами Зализа. – То ж купцы, посольские люди, бояре едут. Почто их под стражу сажать?
– Что бы холеру не провезли! – Росин сжал и отпустил кулаки. – Тайно чтобы не привезли, понял?
– Как можно бич Божий тайком, ако золотой за щекой, протащить? – недоверчиво покачал головой Зализа. – Не дело говоришь, боярен. Где же это видано?
– Я, я знаю, Семен Прокофьевич, – ударил себя в грудь Костя. – Ты мне поверь просто. Лето подступает, жара скоро встанет, поздно может быть. Нужно до середины лета все сделать, до самого пекла.
– Все в руке Божьей, Константин Алексеевич, – широко перекрестился опричник. – Милостью его живем, он мора не попустит.
– Да ты чего, Семен Прокофьевич? – не поверил своим ушам Росин. – Холера ведь! Ты хочешь, чтобы в Москве холера была?
– Господь не допустит, боярин Константин, – опять перекрестился Зализа. – Что ты такое говоришь?!
– Да не Господь, люди допустить не должны! Люди! Ну, Семен Прокофьевич, ты хочешь, чтобы царь умер?
– Да ты что, боярин!!! – Зализа повысил голос и изменился в лице. – Речи охальные ведешь…
– А ведь может, – Росин понял, что попал в больную точку и решил давить ее до конца. – Может царь умереть. Знаю я, что против него вся эта мерзость придумана, для его уничтожения лазутчика подбирают…
– Нислав! – во всю глотку рявкнул Зализа. – Сюда!
– А?! – бывший патрульный милиционер, сбивая по дороге столы, ринулся на призыв командира.
– Верно ли говоришь, Константин Андреевич, – пересохшим, как присыпанная из печки зола, голосом переспросил Зализа. – Верно ли, что крамола тебе известна, супротив государя нашего Ивана Васильевича затеянная?
Росин понял, что перегнул палку, и хмель из его головы улетучился в считанные мгновения.
– Верно ли… – не дождавшись ответа, начал повторять вопрос опричник.
– Да вы чего, ребята? – первой спохватилась Юля. – Мало ли, что спьяну человек сболтнул? Да пошутил он!
– Да правда, не надо так сразу… Всерьез-то… – послышались с разных сторон другие голоса, и даже боярин Батов, приблизившись к государеву человеку, успокаивающе положил руку ему на плечо: – Полно тебе, Семен Прокофьевич…
– Да… – в нарастающем гомоне никто не понял, что короткую фразу из двух звуков произнес Росин, и ему пришлось повторить: – Да, ведомо мне о крамоле. Знаю!
В зале повисла тишина всеобщего ошеломления. Первым пришел в себя опричник, и закончил свой так и не отданный приказ:
– Нислав, отныне боярин Константин Андреевич под стражей. Доглядывай за ним, ибо головой отвечаешь. Сбирайтесь в дорогу, бояре. Ныне дело государево у нас, а оно спешки требует. Выступаем немедля.
* * *
До замка дерптский епископ домчал за два часа, бросил повод взмыленного, загнанного едва не насмерть коня новому привратнику, взятому начетником из молодых сервов, стремительно поднялся в малую залу, с яростью метнул в стену серебряный колокольчик стоявший на столе рядом с высоким и тонкогорлым, чем-то похожим на лебедя, кувшином. Пока покатывающийся по полу сладкоголосый звонок издавал жалобно-удивленный перезвон, правитель сбежал вниз, в пыточную, перехватил с верстака широкий нож для снятия кожи, кроваво блеснувший в темно-красном свете жаровни, так же торопливо поднялся наверх.
– Вы меня звали господин епископ? – Служка стоял уже здесь, зябко кутаясь в коротковатую рясу.
– Да, – хозяин замка подступил к нему, сжимая в правом, крепко сжатом кулаке нож, указательным пальцем левой руки приподнял мальчишке подбородок.
Служка мгновенно посерел, став похожим на древние каменные стены, но правитель всего лишь покачал за подбородок его голову из стороны в сторону, вглядываясь в лицо.
– Родинки на теле есть?
– Д-да, господин епископ, – дрожаще кивнул служка.
– Раздевайся.
Мальчонка послушно скинул рясу, под которой оказался совершенно обнаженным.
– Г-господин н-начетник велел п-прачке отдать, – заблаговременно попытался он оправдать отсутствие исподнего, но дерптского епископа этот вопрос интересовал менее всего. Священник обошел мальчишку кругом, заметил на боку расположенные треугольником крупные родинки, измерил пальцами расстояние между ними.
– Руки подними…
На руках у служки тоже ничего не оказалось.
– Опусти руки. Одевайся. Возьми у начетника кадушку и большой бурдюк молока, чтобы наполнить ее хотя бы наполовину. Вели оседлать двух лошадей. Поедешь со мной.
– Н-но у нас в замке… Нет коровы… – осторожно напомнил служка.
– Иди сюда, – поманил его правитель, ехватил за загривок и повернул лицом к стене. – Видишь тень от решетки? Когда след этого прута опустится на пол, ты должен стоять здесь с молоком и кадушкой. Иначе ни ты, ни начетник этой тени больше уже никогда не увидите. Пока еще не знаю, почему…
Но мальчишка мгновенно понял, что ничего хорошего подобное обещание ему не сулит, и опрометью кинулся выполнять приказание. Правитель замка подошел к колокольчику, подобрал его, хозяйственно поставил на стол. Подул на ладонь, словно ожегся о серебряную безделушку, потом повернул кресло к тени, на которую указывал служке и уселся, положив руки на подлокотники и следя за перемещением темной полосы с таким интересом, словно перед ним танцевало не меньше десятка полуобнаженных турчанок.
Тени оставалось до пола еще никак не менее двух пальцев, когда в зал ввалился запыхавшийся служка:
– Кони оседланы, господин епископ. Молоко и кадушка приторочены к седлу.
– Что же, ты очень расторопен, – кивнул дерптский правитель. – Сегодня вечером ты получишь за это достойную награду. Какое здесь ближайшее болото?
– Лобицкая вязь, господин епископ.
– Очень хорошо. Мы едем туда. Ты покажешь дорогу.
Расстояние в десять миль застоявшиеся в конюшне войсковые лошади одолели с восхитительной легкостью, почти не запыхавшись. Двое всадников свернули с дороги на некошенный луг, проскакали по нему еще около полумили и остановились неподалеку от низких ивовых зарослей, застилающих пространство на сотни шагов вперед.
– Это именно то, что нужно, – спешился дерптский епископ, подошел в кустарнику, закрыл глаза и развел руки в стороны, ладонями вперед. Некоторое время он стоял неподвижно, потом начал тихонько покачиваться в такт ветру.
Служка ощутил, как у него пересохли губы. Он попытался облизнуть их, потом потянулся к фляге, в которой плескалось слегка подкисленная уксусом вода.
– Не делай этого, – внезапно предупредил правитель здешних земель. – Бери молоко и кадушку и ступай за мной.
– Там же вода! Болото!
Однако священник, не меняя позы, двинулся прямо в заросли. Мальчишка волей-неволей спешился и двинулся следом за ним. Как ни странно, хотя впереди постоянно поблескивала вода, но под ногами не хлюпало, словно епископу удалось нащупать те редкостные в здешних местах кочки, что не проваливаются мгновенно, стоит на них ступить человеческой ноге.
Кустарник закончился, началась рыхлая травяная подстилка, что плавает поверх темной болотной воды, колтыхаясь от мелких волн и проваливаясь от прикосновения обычной жабы – но и здесь священнику удавалось каким-то чудом угадать место, где под тиной и травой скрывается твердая земля. Служка, с полной ясностью сознавая, что по сторонам от проложенного правителем пути таится бездонная топь, старался ступать след в след.
Наконец впереди показался холмик, похожий на человеческую лысину, окаймленную редкой порослью травяных волос. Дерптский епископ выбрался на него, сел, поджав под себя по-турецки ноги, подставил лицо вечернему солнцу. Служка с ужасом понял, что за все это время его господин так и не открывал глаз.
– Садись, отдыхай, – разрешил правитель. – Скоро темнота. Ночью по болотам ходить не надо. Ночью здесь случаются беды.
– Но как же м-мы…
– Не бойся. Скоро все закончится. Осталось совсем чуть-чуть. Я обещаю тебе, все будет хорошо и закончится еще до полуночи. А я всегда выполняю свои обещания.
– Д-да, господин епископ, – согласился мальчишка. – Вот только… Комары… Они нас до утра съедят… М-мы ведь не сможем возвращаться в-в т-темноте?
– Комаров не будет, – дерптский епископ повернул руки ладонями вверх. – Здесь очень свежий ветер. Неужели ты не чувствуешь?
Служка и вправду почувствовал – но ветер показался ему отнюдь не свежим, а темным и затхлым, словно дохнуло холодом из темного зева погреба. И промозглой, пронизывающей до самых костей сыростью… Хотя, какой еще может быть воздух на болоте?