– Да ты, никак, ревнуешь? – приподнял брови правитель. – А не ты ли называла себя моей рабой и соглашалась быть тем, кого я пожелаю и принимать любые мои пожелания, как счастье?
Дерптский епископ подошел к столу и уселся в кресло.
– В данный момент я хочу поесть. Уж очень аппетитно выглядел накрытый внизу стол. Ты что-нибудь имеешь против?
– Нет, мой господин, – после долгого мучительного колебания признала поражение певица и села в кресло с другой стороны стола.
– Отлично. Тем более, что мы уже очень давно не пробовали жаренных куропаток и красного вина.
Вышколенных за годы службы слуг в замке, стараниями русских налетчиков, почти не осталось, но и вновь набранные выполнили пожелание правителя довольно быстро. Дерптский епископ не спеша обсасывал косточки маленьких птичек, запивал их мелкими глотками вина и прислушивался к происходящему в подвале. Он пытался представить себе, какие танталовы муки испытывает сейчас сбежавшая от мужа гостья, какие эмоции, какие переживания, какой ужас роятся в ее душе, и на губах его невольно возникала легкая улыбка. Он настолько погрузился в сопереживания со своей жертвой, что даже забыл про существование певуньи, при про свое обычное желание восхищаться ее голосом снова и снова – и Инга, почти не прикасаясь к еде, осушала один кубок за другим.
До чего все-таки интересно играть со смертными в игры, которые они сами придумали, и от участия в которых так и не научились получать истинного удовольствия! Пожалуй, выиграй сейчас госпожа Болева этот заход, не поддайся на его правила, не сверни в единственные оставленные незамкнутыми ворота – он только порадовался бы вместе с ней и искренне восхитился ее мужеством. И может быть, даже отпустил бы, вознаградив за твердость – потому, что другого удовольствия от нее получить бы не смог, а ломать столь совершенное произведение Создателя, как человеческое тело просто так, без всякого смысла он не мог. Вся его сущность, нацеленная на поиски плоти и обладание ей, наслаждение доступными материальным существам возможностями – хоть на протяжении несколько кратких мигов их существования, все это не позволяло демону калечить и истреблять смертных с той легкостью, с какой они сами осуществляют подобные деяния.
Скрипнула узкая дверца за камином, и в малую залу вошла белая, как январский снег, гостья барона дю Тозона и остановилась, не доходя до стола несколько шагов.
– Вы уж отобедали, госпожа Болева? – удивился хозяин замка. – Значит, никаких дел в этом мире у вас больше нет?
– Я… – хрипло начала она, запнулась, сглотнула и попыталась еще раз: – Я могу… Я могу доставить очень большое наслаждение…
– Вот как? – не поверил господин епископ. – Интересно, каким образом?
– Лю… – она опять запнулась. – Любым…
– Вот как! – Инга с громким стуком поставила кубок на стол. – Ты решил завести себе новую подружку?!
– Еще не знаю, – пожал плечами правитель. – Ведь таких прекрасных девушек, как ты, в мире больше не существует. Ты красива от пальцев ног и до кончиков волос, у тебя сказочный голос и горячее сердце, ты ласкова, как теплый весенний ветер и преданна, как моя собственная плоть. А кто такая она? Обычная грешница, которой надлежит гореть в Аду, но которую можно от этого спасти, пусть даже вопреки ее собственному желанию.
Дерптский епископ думал, что беле снега не бывает ничего, но гостья побелела еще сильнее. Инга же зарумянилась, вновь взяла кубок со стола, и правитель понял, что с ее стороны никаких возражений больше не последует. Во всяком случае, в ближайшие минуты.
Итак, госпожа Болева не выдержала испытания и проиграла игру в первом же выходе. С одной стороны, священник испытывал разочарование, с другой – он понимал, что наконец-то получил женщину приятную как внешне, так и готовую выложиться целиком и полностью во имя его наслаждения. Будет интересно сравнить ее с певуньей. Вот только сделать это нужно так, чтобы сама Инга не испытала обиды или уколов ревности – терять ее саму или даже ее любовь или преданность хозяину замка никак не хотелось.
– Может быть, она умеет танцевать? – спросил то ли себя, то ли певицу господин епископ. – Давай, попробуй. Станцуй!
Женщина, бесшумно ступая по шкурам и коврам, принялась кружиться, подходить и отступать, слегка приподнимая длинные юбки, поворачиваться, взмахивая руками. По всему было видно, что ей не хватает кавалера – она танцует с воображаемым партнером.
– Ничего не вижу… – недовольно поморщился священник. – Только руки мелькают. Ни шагов, ни движений. Ну-ка, скинь эту одежду!
Гостья дернулась было что-то произнести, но тут же подавила возражения в зародыше и принялась расшнуровывать корсаж. Вскоре сюрко упало на пол, следом за ним туда же легло атласное нижнее платье, и дама осталась в одной камизе. Некоторое время она колебалась, с надеждой глядя то на хозяина, то на его подругу, а потом скинула лямки рубашки и выступила из нее вперед полностью обнаженная.
Теперь дерптский епископ смог оценить подарок алхимика в полной мере. Госпожа Болева имела не очень большую, но высокую и молодую грудь, которую приятно стиснуть в ладони, которая не болтается в ней опустевшим кожистым мешком. Не очень широкие бедра – но и костяшки не выпирают из-под кожи, как у изможденного голодом ослика. Легкий теплый жирок ощущается и на талии – не портя фигуру, а лишь делая ее формы мягкими и покатыми. Та самая красота, которую можно считать идеальной – не приторная, но и ощущаемая в каждом изгибе тела. Пожалуй, новая женщина оказалась даже красивее Инги. Хотя, конечно, никак не могла обладать хоть одним столь же уникальным даром.
– Так что ты умеешь делать? – на всякий случай поинтересовался правитель. Вдруг Создатель решил подшутить над ним и преподнести еще один неожиданный подарок?
– Все, что прикажете, мой господин, – все еще тихо, но уже вполне установившимся голосом ответила госпожа Болева.
– Что же, посмотрим, – кивнул дерптский епископ. – Инга, раздвинь, пожалуйста, ноги.
– Я что, "лесби", что ли? – немедленно возмутилась певица.
– Вопрос не в твоем желании, а в ее послушании, – спокойно сообщил священник.
Как ни странно, но для изрядно подвыпившей девушки этот аргумент показался вполне достаточным, чтобы раздвинуть ноги и поддернуть наверх подол.
Гостья жалобно посмотрела в сторону священника, но тот только поднял со стола кубок и отхлебнул немного вина, полуприкрыв от удовольствия глаза. Госпожа Болева, все еще не веря в серьезность отданного ей приказания, подошла к подруге хозяина замка, опустилась на колени, в последний раз покосилась в сторону развалившегося в кресле мужчины, опустила голову и засунула ее Инге под подол.
Теперь дерптский епископ стал наблюдать за поведением певуньи. Поначалу та сидела с полным безразличием во взгляде, потом облизнула губы, дернулась вперед всем телом. Замерла, откинулась назад, издала жалобный стон. Поставила кубок на стол, едва не уронив его, прикусила губу, откинув назад голову. Глаза ее закрылись, она тяжело задышала, поминутно облизывая постоянно пересыхающие губы.
"Пожалуй, будет интересно попросить ее спеть хорал именно в такие минуты, – подумал священник. – А еще интереснее будет понаблюдать и послушать это со стороны".
Но теперь просить девушку петь было уже бесполезно – она вряд ли слышала сама себя и чувствует что либо, кроме языка госпожи Болевой. А потому священник отставил вино, распустил штаны, обошел предельно занятых женщин, опустился на колени позади своей гостьи, проверил рукой, насколько она готова к вторжению и, убедившись, что именно этого ей хочется сейчас более всего, вошел в нее сильным глубоким толчком.
* * *
Пленных русичей замковой страже пришлось переносить в погреб на руках. Они никак не реагировали ни на приказы, ни на удары, ни на угрозы. Наверное, если бы Фрол зарезал парочку для устрашения прочих – остальные поползли бы сами в указанную сторону, но господин епископ приказал всего лишь кинуть их в подвал, и лишать кого-то из налетчиков жизни самовольно начальник стражи не рискнул.
Воинам маленького отряда и вправду было все равно, бьют их, тащат куда-то или убивают – после двух суток во власти лесной нечисти все остальное, чего бы не придумали ливонцы, казалось всего лишь досадной мелочью.
Холодный замковый подвал, пахнущий вековой сыростью, благодаря толстым стенам показался надежным, благостным убежищем, и почти на сутки пленники провалились в наполненный кошмарами, но все же восстанавливающий силы сон. А потом еще день просто приходили в себя, прежде чем начали подниматься и прогуливаться от стены к стене.
Подземелье, куда их бросил епископ, скорее всего было обычным погребом, хранилищем овощей, к весне опустевшим и теперь по случаю использованным для хранения совсем другого имущества. Именно имущества – а кем еще могли быть пленники в добром тысяча пятьсот пятьдесят третьем году? Хотя, конечно, если здешний правитель уж очень сильно обозлился набегом, он вполне способен казнить всех пленников публично и с соответствующими случаю истязаниями. Но скорее всего, практичность и жадность исконного европейца возобладает, и рядовые воины будут проданы в рабство, а за бояр и командира отряда он затребует из Москвы выкуп. Либо командира и родовитого боярина казнит, а всех прочих продаст.
В общем, как ни кинь – а к осени погреб свой дерптский епископ освободит, причем большинство воинов скорее всего попадут в турецкие или французские невольники, а Зализа и боярин Батов либо поедут домой за деньги немалые, либо на эшафот на немалые муки.
Подобное будущее не нравилось никому, однако, разобрать, подобно графу Монте-Кристо каменную кладку, скрепленную раствором на куриных яйцах, оказалось невозможным; за толстой дверью из сосновых досок, чем-то подпертой снаружи, постоянно дежурил караул из нескольких вооруженных воинов; а низкое узкое окно во двор перегораживали три коротких, но толстых железных прута.
– Ну что, боярин, – кивнул Зализа Картышеву на окно. – Ты, вроде, знаток по железу. Что скажешь?
– Скажу, что железо железу рознь, – Игорь, поморщился, отчего следы ожогов на его лице пошли складками, словно смятый пергамент, дотянулся до прутьев, пощупал пальцами. – Это, например, полное дерьмо. Сыромятина. Прослав, у тебя от моего капронового шнура нитки еще остались?
– Несколько штучек, боярин, – мужик сунул руку за пазуху и вытянул клубок, явно заначенный себе на потом, в хозяйство.
– Отлично, – Картышев примерил расстояние между прутьями. – Если два вынести, то можно пролезть.
– Как? – подступил боярин Батов.
– Как обычно: двое подсаживают, остальные по одному вылезают.
– Вынуть как? – переспросил Зализа.
– Песок нужен. Лучше кварцевый, но тут не до жиру… – Игорь поднял с полу грязь, растер между пальцами, поморщился: – Могли бы и нормальную отсыпку сделать.
Он поплевал на нитку, обмазал грязью и перекинул через крайний прут. Принялся старательно елозить нитью туда-сюда, временами снимая ее, поплевывая и добавляя поднятого с полу песка. Где-то через час, устав, скинул нитку и попросил опричника:
– Посмотри, Семен Прокофьевич, видно чего-нибудь?
– Блестит, – заглянул сбоку Зализа. – Начистил ты его, как шишак перед царевым смотром.
– Экий ты… – Картышев, похоже, хотел добавить пару слов, более привычных для двадцатого века, но сдержался. – Это означает, что абразив снял верхний, окислившийся слой металла. То есть, малехо потоньше прут уже стал.
Зализа недоверчиво покачал головой, ковырнул блестящую полосу ногтем и вдруг оживился:
– А ведь верно Игорь Евгеньевич сказывает, есть царапина! – потом снова погрустнел: – Только сколько времени нам этак елозить придется?
– А ты куда-то торопишься, Семен Прокофьевич? – подошел к окну Костя Росин. – Давай-ка, Игорь, я теперь поработаю.
– Не, это не дело, – покачал головой Картышев. – По одному прутику мы и вправду до осени ковыряться станем. Давайте так: встаем четверо, каждый берет по нити, два соседних прута трем сверху и снизу. И человечка у окна, песок добавлять, да наружу выглядывать, от греха. Как устанем, меняемся. Нужно только нити длинные брать, чтобы не у самого окна стоять, а в глубине подвала. Тогда снаружи, со света, не видно будет, чем мы тут занимаемся. А нитки и так тонкие. Заметано? Прослав, гони мои нитки!
Поначалу пленники взялись за работу без особого азарта, не столько с надеждой на успех, сколько от вынужденного безделья. Однако к вечеру выяснилось, то им удалось "протереть" прутья больше, чем на толщину ниток, и теперь Картышеву пришлось даже успокаивать излишне рьяных работников:
– Силу! Силу не применяйте! Нитку порвете. Тут дело не в силе, а в частоте движений. И песок не забывайте добавлять. Помните, это не нитка железо режет, это абразив работает. Без него толку не будет.
Стража относилась к пленникам, как к скотине – впихивала один раз в день большое корыто с какой-то овощной баландой, кадку воды, и больше не появлялось. В качестве отхожего места приходилось использовать дальний угол подвала, хлебать варево прямо из корыта – благо хоть ложки были у каждого либо за поясом, либо в сапоге. Зато больше днем никто к ним не заглядывал и делать свое дело не мешал.
После того, как нити углубились в толщу прута больше, чем на пару миллиметров, дело пошло еще веселее – теперь добавленный под нить песок не осыпался, постоянно оставаясь в "рабочей зоне". Обычная гряз постепенно выкрашивалась, и оставался только прочный, хорошо царапающий железо песок. Ровно через неделю, день в день, первая из ниток проскочила через узкую щель и повисла в руках Георгия Батова. Еще через пару часов закончила свое дело еще одна нить.
– Хорош выпендриваться, – остановил работу Картышев. – То, что осталось, рукой сломать можно. Теперь решить надо, когда вылезать станем?
– Я думаю, ночи дождемся, да и сдернем отсюда, – предложил Росин. – Юлю только найти нужно…
– Плохо ночью, – покачал головой Зализа. – Темно, дороги не видно, в замке тоже тьма. Куда идти, мы не знаем, а сослепу и вовсе заплутаем. К тому же, ночью стражу завсегда получше выставляют, все двери и ворота на запоре. Шум поднимется раньше, чем найти чего успеем. Перебьют, али назад загонят.
– А если сейчас?
– В замке стражи латников двадцать, – пожал плечами опричник. – Воина четыре, а то и пятеро за дверью нас караулят, эти не сразу наружу кинутся. Пока неладное поймут, пока нас хватятся. Еще пятеро наверняка отдыхает. Кто-то еще на посту стоит, кто-то на выходе по делам. Думаю, латников пять супротив поначалу будет, а то и меньше получится. А коли оружие найти успеем, так и со всем гарнизоном справимся. Чай, ливонцы одни, не впервой.
– Голосовать не станем… – Картышев взялся за один из надпиленных прутьев, качнул вперед-назад, обломил тонкую недопиленную перемычку, прикинул в ладони тяжесть сыромятного железа. – Берешь в руку, маешь вещь…
Он протянул кусок прута Зализе, потом выломал второй и заскреб ногами по камню:
– Да подсобите же кто-нибудь!
Росин рванулся вперед, сложил руки в замок и подставил их Игорю под ногу. Архин подошел к окну с другой стороны и подставил плечо. Картышев, упираясь, как на ступеньки, выполз в окно и, не вставая, откатился под стоящую неподалеку распряженную телегу. Минутой спустя рядом оказался Зализа, следом выбрался уже окрепший Малохин.
– Ну?.. – шепнул он.
– Жарким пахнет, – так же шепотом отозвался Картышев. – Кухня, похоже, вон в том сарайчике. Давайте за мной…
– Ты чего, самый голодный? – шепнул Сергей, но Игорь уже выбрался из-под телеги и побежал вперед. Опричник кинулся за ним. – Ну ладно, хоть пожрем напоследок…
Как на любой приличной кухне, главной гордостью поварской хибарки в замке дерптского епископа был открытый очаг со стоящим на нем огромным котлом. Повелитель бульонов и приправ, в одних полотняных портах и длинном переднике из тонкой кожи, негромко напевая, вылавливал из котла мясо специальным поварским крюком – длинным, почти метровым стальным прутом с тяжелым трезубцем из круто изогнутых шипов на конце. Готовил он явно не для хозяина, а для дворни – сам господин епископ ныне предпочитал более тонкие кушанья, а потому не стоило зазря тратить мясо только на похлебку, если из него можно сделать еще и нарезку в паренную капусту.
Появлению в дверном проходе какого-то человека повар не удивился – кухня, это такое место, куда, как магнитом, тянет всех и каждого. Не удивился он и тому, что мужчина оказался ему незнаком – на работы в епископский замок постоянно вызывают то одних, то других сервов из ближних и дальних деревень. И тому, что незнакомец, коротко взмахнув рукой, со всей силы ударил его в висок коротким железным прутом повар тоже не удивился. Просто не успел.
– О, вот это мне нравится куда больше, – наклонился Картышев к упавшему ливонцу и забрал у него из руки длинный прут с крючьями на конце. Деревянная рукоять как влитая легла в ладонь, и он с удовольствием пару раз рассек новым оружием воздух. – Чего смотрите? Выбирайте… – кивнул он подбегающим одноклубникам и боярам на поварской стол и стену над ним. Тут имелись и ножи разных форм и размеров, и топорики для рубки мяса, и топоры для укорачивания хвороста, и колуны для дров. Пожалуй, поварскими инструментами замковой кухни можно было вооружить целую армию.