* * *
Северо-восточный ветер хазри унялся, задула с юга моряна, и лодьи с сафинами расправили паруса. К Олегу неуверенно подсел давешний клейменый гигант.
– Ты... это... – замялся он, – не шерчай, што я... того... развыступался тогда... Я так, шдуру...
– Пустяки, – проговорил Олег, – дело житейское.
– Ну да, ну да... Меня Кирилл звать, я из ромеев.
– Олег.
– Ага... И куда нас... потом?
– А куда хотите. Вы все били с нами ширванцев-засранцев, а теперь гребете на нашем корабле. По нашим законам, если раб дерется с мечом, то он получает свободу. Если раба садят за весла, то его тоже отпускают на волю. Так что вы все дважды свободные! Можете расходиться по домам...
– По домам... Кто меня где ждет?
Напевая какой-то варварский мотивчик, подошел Котян.
– Ты ж говорит, ест невеста в Кустандине! – припомнил печенег.
– Была... – беззубо заулыбался Кирилл, и Олега резануло жалостью. Надо же, как человеку жизнь изломали...
– Ты знаешь, кто я? – спросил он Кирилла.
– А как же! – пригасил улыбку тот. – Варанг!
– Четвертый год пошел, Кирилл, как я перестал быть рабом.
– Как?! – дуэтом вскричали Кирилл с Котяном.
– А вот так!
Олег изложил свое несвятое житие, скомкав года в минуту.
– А я по-глупому попал... – пригорюнился Кирилл. – Мы с Марией моей хотели пожениться... Тоже четыре уж года тому... Я и домишко пришмотрел в регеоне Пемптон, рядом совсем с Влахерной, там мы тогда комнату снимали. И все бы хорошо, да вот деньжат на хозяйштво все время не хватало. И решил я поджаработать. У дядьки моего кубара была, штаренькая, но крепкая еще, на ней он в Левант за товаром ходил. Вот я к дядьке моему – Максим жовут его – и приштроился. Приказчиком, "подай-принеси". Сходили мы раз в Алекшандрию, и привез я кое-что из того плавания – Мария рада была, мы до шамого утра сидели, думали вслух, как это все у нас будет – и дом, и хожяйство, и дети... А потом пришла наша кубара в Антиохию. Золото там дешевле, чем у нас, и решил я прикупить побрякушек для Марии. Но не шторговались мы с тамошним среброделом-аргиропратом, дорого мне покажалось... И тут какой-то араб – толштенький такой, глазки бегают, – давай меня завлекать. Пошли, говорит, совсем даром отдам! Все есть – чепи, кольца, серьги! И черт же меня дернул пойти за ним... В общем, дали мне по башке, и очнулся я прикованным к веслу. Потом в Багдад отплыли, там меня перепродали сюда, на море Кашпийское...
Все помолчали.
– А меня родной брат продат... – выцедил Котян.
– Ну! – выдохнул Кирилл.
– Ага... У нас как – ест большой орда и над ней хан...
– Очень большая? – поинтересовался Кирилл.
– Сорок тысяч воин! – гордо сказал Котян. – Ага... Хан у большой орда был Мурзай – это как конунг у русов, хан у малой – Албатан, он как ярл. А я был бек, имел брат кровный Халил... Ш-шакал! – Котян смолк ненадолго, словно заново переживая давнишнее предательство, и продолжил глухо: – До сих пор снится мой юрта из белого войлока... Кибитки кругом, арбы, кошары, а дальше – стада мои и табуны, и надо всем кизячный дым стелет... Просыпаюсь иногда – вот оно! – а это дым с жаровни... Халил всегда ласков был, и я отмечат его, рядом с собой в юрте сажат... Три зимы назад откочевали мы за реку Данепр, а, когда бродом ходи, Халил и говорит: "Тут, мол, недалеко ромейская ладья стоит, у меня там друзья. Давай, мол, приходит в гости – у ромеев вино, что мед сладко, а уж веселит не в пример кумысу!" Ну я, дурак, и согласился. Надо же, думаю, попробоват! Иначе как сказат "нравится", коли не испытат? Заявились мы... Встретит меня с почетом, усадит на ковры, чару вина подносит... Короче, споили бека Котяна. Последнее, что помню, – это как Халил, трезвый как стеклышко, на коня садит, а соматопрат, к коему я угодит, кланяется ему... А я лежу как конь взнузданный и кисну от смеха... Потом... – печенег прерывисто вздохнул. – Меня долго водит по Кустандине, показыват, как обезьяну, в Большом Дворце. Я забавлял царедворцев, пока не надоел, и тогда меня продали на Кандию сарацинам. Я пас их коз, два раза пытался бежат, но меня ловили. В третий раз выжгли тавро на плече, словно я бычок в гурте, и отправили сюда, – Котян топнул по палубе.
Он смолк. Не вел речей и Кирилл. Оба словно пытались осмыслить свое теперешнее положение и тянули на себя одеяло жизни прежней, чтобы прикрыть дыру во времени, оставленную подлостью и рабством, чтобы сметать на живую нитку прошлое с настоящим и определиться с будущим.
– Я не могу обещать, Кирилл, – сказал Олег негромко, – что Мария ждет тебя по-прежнему, но мы непременно найдем ее в Константинополе. Разыщем и Халила...
Больше в тот вечер они ни о чем не говорили. У каждого на душе столько наросло болючего и палящего, что утолить эту боль и залечить этот ожог можно было только наедине с собой, с морем, с небом и с тем Богом, которому возносились молитвы.
Глава 7,
из которой доносится шепот любви, скрип колес и шелест шелка
С ветрилами, поймавшими попутное дуновение, плылось легко и просто. Лодьи и сафины бодро резали форштевнями мелкую волну, а бек Котян, сменивший убитого кормщика, даже песню затянул. Слов ее никто, кроме бека, не понимал, но гортанный голос, выводивший мелодию, унылую, как зимняя степь, странно сочетался с шумом морских валов и посвистом ветра, путающегося в штагах и шкотах.
Пончик принес немудреный ужин Олегу и спросил:
– Ты чего такой скучный стал?
– Да так... – попытался отвертеться Сухов.
Шура, памятуя, что его друг отличается не только страстью к языкам, но такоже изрядным женолюбием, ухмыльнулся с пониманием:
– Шерше ля фам? А? Ля фам шерше?
– Ля фам... – вздохнул Олег. – Такая ля фам, Понч, что тебе и не снилась... Чем-то на нее Софи Лорен смахивает. Заметь – не она на Софи, а та – на нее...
– Может, встретитесь еще... – неуверенно проговорил Пончик.
Сухов только плечами пожал – Бог его знает...
* * *
Рано утром, когда с левого борта еще таяла тьма, а с правого разгоралась заря, перекрашивая серые сумерки в гламурный розовый колер, по северному окоему показалась черта земли.
– Ну вот, – бодро сказал Турберн, – мы почти дома!
Пока корабли подошли к устью Итиля, красный шар солнца успел взойти, зажелтеть и изгнать ночную сырость.
Дельта великой реки разошлась в обе стороны, пропадая за горизонтом. Еще немного, и лодьи с сафинами вошли в узкую протоку. По болотистым берегам вставали высокие зеленые стены камыша, перемежаясь с зарослями чакана, похожего на гибкие мечи. В воде плескались осетровые, нагуливая вес, на мелководье у берегов гуляли цапли. По затонам крутились стаи уток, в тростниках шелестели кабаны, откапывая вкусные корешки.
Река текла под уклон, и вскоре топкие берега "просохли", их заняли ивы в три обхвата. Ветлы, склонившиеся над водою, отражались в мощных струях – там, где речную гладь не покрывали зеленые лепешки листьев лотоса и его царственные цветы.
За ивами потянулась равнина, заросшая камышом вдвое выше человеческого роста. Над ровной гладью колеблющихся метелок вздымались продолговатые бэровские бугры, на сухих вершинах которых качались под ветром колючие кусты перекати-поля.
– Благодать! – сощурился Железнобокий.
К борту подошел князь и поглядел из-под руки.
– Кажись, керхане встречают, – проворчал он. – Бона, едут...
Разъезд керхан, свободных воинов-хазар, показался из камышовых дебрей. Человек десять всадников были вооружены щитами и плетьми, арканами, привязанными к седлу, и копьями. Черноволосые и смуглые, керхане больше всего напомнили Олегу гастарбайтеров-узбеков. В левом ухе у каждого по бронзовому кольцу, у левого бедра – кривой нож.
Турберн сделал приветственный жест.
– Хон керба! – крикнул он, исчерпав наполовину запас хазарских слов.
Керхане сильно удивились и повернули коней обратно, а их предводитель не придумал ничего лучшего, чем обернуться в седле и погрозить варягам кулаком. На лодьях захохотали.
А местность по берегам Итиля все более "одомашнивалась" – потянулись садочки и огородики, появились виноградники. На зеленых пастбищах, обнесенных изгородями из колючих кустов, паслись лошади. Раз за разом из камышей выплывали узкие рыбацкие челны, в которых трепыхались огромные серебристые белуги.
– Вот где рыбы... – проговорил Фудри, жадно приглядываясь к чужому улову.
– Она здесь дешева, – подтвердил Турберн, – большого осетра можно за полданика купить... И вообще, ничего у хазар своего нету, окромя белужьего клею!
– Подгребаем, однако! – крикнул Котян. – Город Итиль видат!
Олег даже привстал с места, чтобы разглядеть знаменитую столицу Хазарского каганата. Итиль его малость разочаровал – после чудес и диковин Константинополя город на волжских берегах поражал убожеством.
И слева, и справа тянулись на десять верст сплошные глинобитные дувалы, зигзагами ограждая улочки, заросшие зеленой травой. Высокий западный берег был застроен вразброс саманными мазанками с покатыми кровлями и островерхими войлочными юртами, деревянными домами богатеев с горбатыми крышами и культовыми зданиями – церквями с золочеными куполами, облитыми глазурью минаретами, плоскокрышими синагогами и караимскими кинассами.
На низменном восточном берегу расположился Сарашен – "Желтый город" – средоточие купеческих складов и приземистых, с плоскими кровлями и крохотными оконцами, караван-сараев, присыпанных желтоватой пылью. В Сарашене селились купцы и располагались базары – Понедельничный, Вторничный, Средний, Четверговый и Воскресный. Велась торговля на Сук Ар-Раких, невольничьем рынке, на Платяном, Ковровом, Арбузном, Рыбном, Мясном. Продавцы просиживали весь день на корточках в Саффах, торговых рядах вдоль улиц, или запирались в будках менялен. Сарашен был тем перекрестком, где сходились пути из Хорезма и Багдада, Булгара и Альдейгьюборга, и начиналось великое торжище.
А посреди реки лежал длинный остров, вытянутый с севера на юг и окруженный широкой глинобитной стеной. От него к обоим берегам протягивался на цепях наплавной мост из бревен. Из-за стены, окаймлявшей остров, поднимались могучие дубы, посвященные богу Тенгре, но даже они не могли скрыть ровный кирпичный куб дворца и высокую башню – Белую Вежу.
– Там живет сам каган, – показал пальцем Турберн. – Он думает сразу за всех хазар, а те слушаются его во всем, как дети – отца. Каган приказывает, а его управитель иша исполняет повеления. Раньше Вениамин в ишах ходил, а нынче сын его, Аарон, на побегушках у кагана...
– Тогда лучше ишой быть, – рассудил Малютка Свен. – Думать не надо.
Варяги посмеялись и принялись облачаться в "парадную форму" – надо же блеснуть перед хазарочками, выдержать марку.
– Большая деревня, – пренебрежительно высказался Пончик, оглядывая проплывающий пейзаж.
– Большой аул, – поправил его Олег.
Лодьи отшвартовались у причалов Сарашена и совершенно затерялись в длиннющем ряду торговых кораблей. Больше всего было арабских завов и хазарских каюков, плоскодонных, четырехвесельных суденышек, годных лишь для плавания по реке.
Кряхтя и разминаясь, варяги полезли на сушу. Видя целое воинство, на берег высыпали арсии, хорезмийские наемники на службе иши, – все в кольчугах и чеканных нагрудниках, в шлемах, с копьями и кривыми мечами. Но варяги вели себя мирно, и арсии успокоились. Зато мигом оживились сборщики податей в длинных халатах и круглых шапочках, с медными чернильницами у поясов. Часто кланяясь, они окружили Клыка, униженно, но настойчиво требуя выплатить десятину.
Князь спорить не стал – не с руки ему ссориться с ишой. А то, чего доброго, в следующий раз и вовсе не пропустит русскую гридь в набег на сарацин. Боевой Клык повернулся к лодьям и махнул рукой. Ярлы и княжич Халег передали приказ дальше, и вот отобранные гридни потащили на берег охапки ширванских шелков – драгметаллами Клык делиться не собирался.
Сборщики еще чаще забились в поклонах и мигом оприходовали выданные ценности.
Теперь варяги были свободны. Следовало набрать припасов в дорогу, распродать добычу, чтобы до дому привезти звонкую монету. Ну и гульнуть как следует.
– Ты куда собрался? – поинтересовался Пончик.
Сухов безразлично пожал плечами:
– Да так, пройдусь...
– А я на базар!
– Один не ходи, пристройся к Свену, а то тут сплошной криминал...
– Ладно! Ну, ты как стиляга местный.
– Топай, топай...
Олег вырядился в кожаные штаны и шелковую рубаху, в сапоги из сафьяна, а сверху, скрывая меч на поясе, накинул плащ-кису. "Первый парень на деревне, – подумал он с иронией, – а в деревне один дом!"
Но то была присказка, а вокруг творилась сказка. Огромная толпа народу шаталась вдоль пристани, тщательно перемешивая знать и чернь. Высшие жрецы в белых мантиях пересекались с желторизными, разрядом пониже. Проститутки в красных кожаных шароварах приставали к купцам-базарганам, ведущим местную торговлю, и клеились к рахдонитам, везущим товар из-за моря. Сафиры-чиновники, прозванные "синеподушечниками" по цвету подушек, на которых они восседали в диване, раскланивались с "красноподушечниками" – амилями, то бишь таможенниками. Женщины-простолюдинки ходили в платьях из цельных четырехугольных кусков, оголявших шею, руки и ноги выше колен, и щелкали деревянными сандалиями, а хазары-хукерчины, коровьи пастухи, кутались в халаты, из-под которых выглядывали штаны-дотаай и сношенные сапоги. Караимы гуляли в таких же халатах, только головы прятали под высокими войлочными или парчовыми шапками тузурке, похожими на кувшины.
Мелькали чекмени торговых гостей из Хорезма и Самарканда и черные одежды христианских священников, простирающих веру истинную в краю хазар и печенегов. Скрипели арбы, кричали ослы и верблюды, мычала толпа ярбигал – рабов с деревянными колодками на шеях. Воины-каткулдукчи важно шествовали, покрикивая в толпу: "Нижит е! (Будем бить палками!)" И толпа смирела на время, а после снова поднимала крик.
– Конгшиу! – бросил Турберн, морща нос. – По-здешнему это значит "вонь", – похвалился он знанием хазарского, исчерпанного на все сто.
– Похоже, – улыбнулся Сухов.
– Ступай, Олег. – Железнобокий хлопнул его по плечу. – Погуляй как следует, а то потом до самого Булгара будет только степь да река, река да степь... Давай!
И они разошлись, как в море корабли.
* * *
Олег вышел к мосту на остров и пошагал по качавшемуся настилу. Надо полагать, мост служил не только для передвижения – он запирал реку, как стены Дербента – Каспийскую дорогу.
Наплавное сооружение состояло из двух частей, соединенных посередине высоким горбатым переходом, аркой приподнятым над рекой, – это был единственный проход для кораблей, идущих на север или следующих на юг, и он был заперт тяжелой цепью. Граница на замке.
Затопав по гулким ступеням, Олег миновал "виадук", опиравшийся о палубы двух барж, и продолжил путь. Ворота в стене, окружавшей остров, были раскрыты – горожанам дозволялось пересекать дворцовую площадь и выходить к мосту, ведущему в Итиль. Тем более что рядом с дворцом кагана возвышались главная церковь и главная мечеть города. И главный иудейский храм, неуклюже копирующий тот, что был выстроен по приказу Соломона. Его плоская крыша была вся утыкана позолоченными гвоздями, дабы птицы небесные не садились и не гадили на святое место.
Перед дверьми храма стоял жрец в желтой ризе, окруженный негустой толпой торговых гостей, по виду – арабов или хорезмийцев, и вдохновенно вещал, похожий на пророка. Олег прислушался. Похоже, что, в самом деле, тут богословскими прениями пахнет.
– Не всем дано войти в храм, – говорил жрец, – а уж в Кодеш ха-Кодешим, святая святых, скрытую завесой парохет, и вовсе нет доступа обычным смертным. Туда является один лишь первосвященник и только раз в году, в Судный день. Он окропляет святилище кровью быка и козла, возжигает благовония в золотых курильницах перед Ковчегом Завета и произносит всуе тетраграммат – сокровенное имя Господа. И все это время он чует Шехину вкруг себя, и ему даже открывается скрытый лик ее...
– Ты нас совсем запутал, – сердито сказал толстый купец. – Какая еще Шехина?
– Шехина, – строго сказал жрец, – это женская ипостась Господа. Когда вы рядом с нею, то ощущаете присутствие божественной силы. Уста наимудрейших гласят, что Шехина была низвергнута коварной Лилит с места Царицы Небесной и ныне бытует среди людей, отсоединенная от Господа. Вся земля преисполнена ею, грехи удаляют Шехину от нас, а благие деяния возвращают ее к людям. Христиане говорят о Святом Духе... Что ж, в приближении и упрощении Шехина есть Святой Дух...
– Нечего нам про неверных рассказывать, – снова оборвал жреца толстяк. – Скажи лучше... Вот тут мне нашептали... Правда ли, что пророк Мусса, коего вы зовете Моисеем, жил с этой вашей Шехиной, снизошедшей к народу, и бросил ради нее свою человеческую жену?
– Это так, но то была не измена, а праведный способ приблизиться к Господу, ибо никто не может видеть лицо Его и не умереть! – жрец заголосил: – Во имя Священного и Благословенного и его Шехины!..
Олегу надоело прислушиваться к богословской перебранке, и он отвернулся. Скучая, оглядел площадь, примыкающую к красным кирпичным стенам дворца. Площадь была вымощена известняковыми плитами. Внутрь дворца вели высокие двери, покрытые золотыми и серебряными бляхами. Неплохо устроился Небоподобный, Небом рожденный, мудрый каган, равный богам...
Олег усмехнулся, повернул голову – и будто умер. Воскрес и снова погиб. И ожил, чтобы, затаив дыхание, слушая, как часто тарахтит сердце, видеть Елену. Это была она! Кто еще способен так идти, обычной походке придавая вид эротического танца? Шехина, разве что... Или это богохульство?
Женщина шла, кутаясь в длинный плащ, прикрывая им голову, но ее великолепная фигура словно просвечивала сквозь ткань, и Олег испытывал в эти мгновения радость узнавания тех волшебных изгибов и выпуклостей, которых он касался своею рукой. Подумать только!
Незаметно оглядываясь, Елена подошла к дверям, ведущим во дворец. Двое арсиев-великанов скрестили перед нею копья и грозно спросили о чем-то.
Женщина нетерпеливо ответила, и стражи расступились, открывая двери. И затворили их за нею.
Первым порывом Олега было проткнуть мечом обоих арсиев и ворваться следом за Еленой, но он быстро остудил разгоряченный мозг. Не хватало еще заварушку устроить в чужом городе. Тут голову потерять ничего не стоит, но как бы не навредить самой Елене... Да и зачем мертвому даже лучшая из женщин?
Сухов подошел, не торопясь, ко входу во дворец и постарался изобразить простофилю.
– Это здесь каган проживает, что ли? – спросил он у арсиев.
Те его поняли. Гигант, стоявший слева, усмехнулся и ответил густым басом:
– Нету тут кагана, кочует он. Проваливай!
– А можно глянуть, как оно там, внутри? – не унимался Олег.
– Не дорос ты еще, – вступил в разговор другой великан, – чтобы по дворцам шастать. Сказано – проваливай!