Златоуст. 07:45.
В Златоуст я прибыл еще вчера. Город наши ударные части захватили с наскока, ворвавшись в него на плечах отступающих белогвардейцев. В самом городе боеспособных частей у противника не было. Поэтому части Четвертой армии под командованием Михаила Васильевича Фрунзе фактически "проскочили" город и устремились к Челябинску.
Златоуст для белогвардейцев был не только металлургическим и оружейным арсеналом, в котором производился текущий ремонт техники и вооружения, но и городом, где потрепанные в боях под Уфой части отдыхали и комплектовались пополнением. Кроме того, в городе были организованы лазареты, куда отправляли раненых с уфимского направления.
Захват города произошел так быстро, что отступавшие белогвардейцы не только не успели эвакуировать склады с вооружением, боеприпасами и амуницией, но и оставили всех раненых.
Металлургический завод Златоуста практически не работал, выполнял только ремонтные работы. В 1918 году десятитонная кислая печь старого мартеновского цеха инструментального завода выпускала только "самокалку" - самозакаливающуюся сталь. Необходимо было как можно скорее наладить производство в городе. Насколько я помнил, в предыдущей истории, первый шаг в восстановлении завода - поставка восьмидесяти вагонов оборудования из Краматорска. Только летом 1922 года начнется его монтаж в новом прокатном цехе. Прокатные станы запустят в 1923–1924 годах. Ермоловскую домну, первую домну Златоустовского металлургического завода с производительностью шесть тысяч пудов в сутки, запустят только в 1924 году. Для чего в 1923 году восстановят углевыжигательные печи, чтобы создать запас древесного угля. Домна № 2 рассчитанная на десять тысяч пудов суточной выплавки чугуна на коксовом топливе, будет задута лишь в 1927 году. В основном восстановление завода завершится только в конце двадцатых годов.
В принципе, если на востоке страны все закончится так, как задумано и достаточно быстро, необходимо уже сейчас демонтировать и вывозить оборудование Краматорского металлургического завода, вместе с рабочими и их семьями. К 1919 году там оставалось около двух тысяч рабочих. Все равно толку сейчас никакого от Украины, пока там установится порядок - пройдет минимум год, если не два, а сталь и чугун нужны сейчас, как и полностью работающий инструментальный завод Златоуста.
"Заодно и рабочих-металлургов сохраним, - думал я. - Необходимо уточнить обстановку на Украине и, если есть такая возможность, эвакуировать из Краматорска оборудование и рабочих".
На данный момент обстановка на фронте была следующая.
После занятия Златоуста Южная ударная группа, практически не встречая организованного сопротивления, рвалась к Челябинску. Передовые части Четвертой армии Восточного фронта находились в 30–35 верстах от города, и существовала вероятность того, что Челябинск будет захвачен если не сегодня, то уже завтра. Во всяком случае, доклад Фрунзе был весьма оптимистичен. Михаил Васильевич сообщал, что потери были невелики, темп наступления высокий, а противник в панике разбегается.
На Пермском фронте все шло так, как предполагалось.
В Перми Сталину удалось заманить наступающих белогвардейцев в ловушку. Затея с телеграфом полностью оправдала себя и операция "Бантик" прошла почти без сбоев.
Как и было задумано, в момент, когда колчаковцы подтянули для штурма города практически все свои ударные силы, в Перми началось "восстание офицеров", которым дирижировал лично председатель ВЧК товарищ Дзержинский. Было устроено несколько пожаров в самом городе и серия взрывов за линией обороны красных. Поверив сообщениям с пермского телеграфа, в назначенное лично товарищем Сталиным время, колчаковцы бросились на решительный штурм города и напоролись на подготовленные обороняющимися позиции.
Конница белогвардейцев, рванувшаяся в атаку, попала под перекрестный пулеметный огонь. Из ловушки сумели уйти очень немногие кавалеристы. Ударные пехотные части колчаковцев, наступавшие вслед за кавалерией, тоже попали в огневой мешок и были практически уничтожены сосредоточенным артиллерийским огнем. Превосходство в артиллерии и пулеметах у большевиков было подавляющим. Последовавшая затем атака красных кавалеристов поставила жирный крест на планах Колчака в захвате Перми.
Адмирал Колчак, который в предвкушении громкой победы, находился вместе с войсками под Пермью, сразу же после того, как разгром его ударных частей стал очевиден, направился поездом в Екатеринбург. Он не мог даже подумать о том, что главный сюрприз от Троцкого - не поражение белогвардейцев под Пермью, а наступление Красной армии на Челябинск, начавшееся практически одновременно с пермским разгромом.
Узнав о начале наступления Красной армии и о взятии Уфы, Колчак попытался ускорить отступление своей армии из-под Перми, но Шапошников и Лашевич не давали белогвардейцам оторваться от преследования. Тем самым они выигрывали время для Южной ударной группы под командованием Фрунзе, которая рвалась к Челябинску. Попытки колчаковцев наладить оборону на направлении Пермь-Екатеринбург и перебросить под Челябинск подкрепления были пресечены. Большевики нанесли из Кунгура удар в направлении на Екатеринбург.
Части Второй чехословацкой пехотной дивизии, оборонявшие прямую дорогу на Екатеринбург, начали оставлять свои позиции. Не последнюю роль в этом сыграла как пропаганда, которую проводили среди солдат чехословацкого корпуса, так и простое нежелание этих людей воевать и умирать на чужбине за непонятные им идеи.
Несмотря на это прискорбное для всего фронта обороны Колчака событие, части Первого Средне-Сибирского корпуса, командование которым принял генерал Каппель, попытались выправить положение. Седьмая Уральская дивизия горных стрелков, прикрывавшая правый фланг чехословаков, практически сразу нанесла контрудар во фланг и в тыл наступающему Кунгурскому корпусу Красной армии. Как оказалось, генерал Каппель, предвидя именно такое развитие событий, сумел сосредоточить резервы на левом фланге своего корпуса.
Контрудар колчаковцев был достаточно силен и мог бы положить конец рывку красноармейцев на Екатеринбург. Однако своевременная реакция командира Тридцатой дивизии Блюхера, который нанес удар в направлении на Верхние Исады, заставила каппелевцев перебросить силы с кунгурского направления для ликвидации прорыва. Рейд кавалерийских частей большевиков по тылам белогвардейцев создал угрозу уральским горным стрелкам, которым пришлось приостановить атаку частей наступающего Кунгурского корпуса. Вместе с этим, возникла опасность окружения всей группировки белых, отступающей от Перми, так как Блюхер получил возможность захвата станции Кормовище железной дороги Пермь-Екатеринбург. Каппель не мог оставить без внимания оба направления, но ему элементарно не хватало сил прикрыть бреши, пробитые в обороне фронта.
В течение двух дней на Кунгурском фронте держалось шаткое равновесие, конец которому положил рейд Первого уральского кавалерийского полка в район станции Тулумбасы железной дороги Кунгур-Екатеринбург. Красные кавалеристы прошлись сначала по тылам Второй Сибирской стрелковой дивизии, практически уничтожив Томский полк, после чего, разметав Офицерский батальон, занялись тылами дивизии горных стрелков. Один из эскадронов, которым командовал Константин Рокоссовский, который вполне возможно так и не станет маршалом, выдвинулся в сторону станции Тулумбасы и вышел в тыл частям чехословацкой дивизии. Увидев конницу большевиков в своем тылу, белочехи просто побросали оружие и начали сдаваться. Это стало последней каплей. Оборона колчаковцев развалилась.
Вместе с прекращением сопротивления белочехов, рухнули все надежды Колчака на стабилизацию, теперь уже окончательно развалившегося фронта.
Началось паническое бегство белогвардейцев вдоль Горнозаводской ветки к Екатеринбургу. Бежали быстро и налегке, бросая тяжелое и обычное вооружение, амуницию, боеприпасы, раненых и продовольствие. Цель у колчаковцев теперь была одна - успеть в Екатеринбург быстрее красных.
На фоне всеобщей паники и дезорганизованности, части Первого Средне-Сибирского корпуса генерал-лейтенанта Каппеля, особенно прибывшие с ним из-под Уфы, проявили себя наилучшим образом. Каппелевцы отступали организованно и во многом благодаря их стойкости на направлении Кунгур-Екатеринбург, полного окружения колчаковцев на Горнозаводской ветке еще не произошло.
Можно было ожидать, что, при сохранении текущих темпов наступления, колчаковцы не успели организовать оборону Челябинска, как не успеют организованно отступить от Перми на Екатеринбург.
"Ну, что же, поживем-увидим. Главное, что в Перми Сталин справляется. Не дает Колчаку быстро отступить от города, - я мстительно усмехнулся. - Пусть господин адмирал повертится как уж на сковородке. Ему полезно".
После того, как я переговорил с несколькими как уфимскими, так и местными крестьянами, мне стало понятно, по какой причине наступающую Красную армию местные крестьяне встречают с объятиями и со слезами на глазах.
Колчаковцы не то, что не церемонились с местным населением, они вообще делали все, что душа пожелает. Рабочие страдали в меньшей степени, в силу того что были необходимы на заводах, а крестьянам доставалось в полной мере. Исконное отношение дворян, интеллигенции и буржуазии к крестьянству как к недочеловекам и последнему быдлу уже принимало самые жестокие и уродливые формы.
Белогвардейцы, совершенно не задумываясь о том, чем будут питаться до следующего урожая местные жители, отбирали все, что только могли. Как и при царе, никого не интересовало, как и чем будут жить простые люди, которые растят хлеб и кормят за свой счет толпу дармоедов. Грабежи, которые у колчаковцев, так же как и у большевиков, назывались "продразверстка", выглядели как нашествие саранчи. Зачастую крестьянам не оставляли зерна даже на посевную. При малейшем подозрении в большевизме пороли. Иногда пороли целые деревни, не жалея ни стариков, ни женщин, ни детей. За отказ отдать последнее - расстреливали.
На языке любителей "хруста французской булки" это называлось - "усмирение". В будущем происходящее получит название - "колчаковщина". Прав был мой покойный друг Алексей, который отзывался о "золотопогонниках" последними словами. Чужими они были, есть и будут в нашей стране. Не все, но большинство.
Я припомнил, как один из крестьян жаловался мне на произвол белочехов, за то, что те произвели жестокую экзекуцию всего села.
- Вишь ты, товарищ большевик, или как тебя называть, не знаем, - рассказал мне один крестьянин, - у нас некоторые горлотяпы отказались идти в солдаты, ну, к примеру, как большевики они. А некоторые решили миром идти. Скажем так: полсела, чтобы идти в солдаты, а полсела против того. Пришли эт-то две роты чехов и всех перепороли без разбору? правого и виноватого. Что ж, это порядо-ок? Да еще как пороли! Смехота! Виновных, самых большевиков, не тронули, а которых, те, что решили идти в солдаты, перепороли. Вон дядя Филипп сидит. Тогда вообще сидеть не мог, а у него два сына в солдаты в Народную армию ушли. Потом вернулись. Сейчас за большевиков воюют.
Крестьяне, стоявшие вокруг, сочувственно и безобидно засмеялись, а дядя Филипп неловко заерзал на лавке.
- Что ж, товарищ большевик, и когда конец будет этому? Кто порядок-то установит? - обратился ко мне с вопросом старый крестьянин в армяке и лаптях.
- Скоро, почтенный. Порядок наведем, землю дадим, да по справедливости судить будем. Что еще надо? - я посмотрел на крестьян. Те закивали. Больше ничего и не нужно было.
Я уже давно размышлял о том, что делать с крестьянством. Мысли были, но стройная система пока не складывалась.
***
Некоторое время спустя я вызвал стенографистку, попросив прислать ко мне Любовь Кудрявцеву. Эта девушка вызывала во мне настоящую бурю эмоций, и я не мог определиться в отношении ее. С одной стороны - она мне невероятно нравилась, с другой - я отчетливо осознавал, что она, скорее всего шпионка, которую мне подсунули кадеты в лице профессора Котляревского. Поразмышляв о том, что же мне делать с Любовью Владимировной, я решил, что Кудрявцева будет заниматься только моими статьями, теоретическими работами, нешифрованными письмами и телеграммами личного характера, что ограничивало ее доступ к информации стратегического значения. Как бы там ни было, а рисковать не хотелось. Никакой гарантии того, что у Любаши, как я начал называть ее про себя, нет канала связи, у меня не было. Кроме того, мне с самого начала ее карьеры стенографистки было заметно, что Любовь Владимировна чувствует себя явно не в своей тарелке. Девушка очень переживала и чувствовала себя скованно. Иногда создавалось впечатление, что она готова расплакаться. Можно было бы заподозрить, что это все искусная игра и Кудрявцева - великолепная актриса, но реакции девушки были естественны и обусловлены скорее воспитанием и этическими соображениями. Отдавать ее чекистам просто так, совершенно не хотелось.
Любовь Владимировна, постучалась, вошла в купе и, присев в кресло, приготовилась стенографировать. Вот уже второй день я диктовал статью для "Правды". Статья была посвящена текущему моменту и трудностям, с которыми столкнулась молодая республика Советов.
Я диктовал, Любовь Владимировна записывала. Периодически она поднимала на меня свои глаза, в которых читались явно противоречивые чувства. Удивление, непонимание, иногда восхищение. Ее явно ко мне тянуло, но при этом я был врагом людей, которых она любила и уважала. С другой стороны, ожидать чего-то другого от молодой неопытной девушки было бы странно.
Надиктовав солидный кусок статьи, я решил сделать паузу и обратился к Кудрявцевой:
- Любовь Владимировна, вы несколько раз так удивленно на меня посмотрели, что у меня невольно возник вопрос. Что же вас так удивило? Если это не секрет конечно.
Кудрявцева мило покраснела и, подумав, ответила:
- Меня удивляет ваше отношение к происходящему, Лев Давидович. Никогда бы не подумала, что вас так занимает крестьянский вопрос. Мне всегда казалось, что крестьянами вообще никто не интересуется, а большевиков они интересуют только с точки зрения мобилизации и продразверстки. Тем более вы - председатель Реввоенсовета. Я всегда думала, что вас волнует только классовая борьба, война и Мировая Революция.
- Нет, Любовь Владимировна. Меня волнует не только Мировая Революция. Кроме нее, меня волнует еще очень и очень много вопросов. В том числе и вопрос вашей милой улыбки.
Кудрявцева опустила глаза и покраснела так, что ее можно было спокойно прятать в помидорах. Не найдут.
- Простите меня, Любовь Владимировна, за несколько вольные слова. Я не хотел вас смутить. Не смог удержаться, чтобы не сказать комплимент такой красивой девушке, как вы. Не обижайтесь на меня. Пожалуйста. Если вам неприятно, скажите.
Любовь Владимировна посмотрела на меня и улыбнулась.
- Я не обижаюсь на вас, Лев Давидович. Мне приятно ваше внимание. Просто я немного теряюсь. Я представляла вас другим.
- И каким же вы меня представлял?
- Не таким хорошим, Лев Давидович. Вы охватываете такой громадный круг вопросов, решаете столь громадное количество проблем, что я поневоле восхищаюсь вашим умом, организованностью, работоспособностью, энергией, эрудицией.
- Теперь вы меня смущаете, Любовь Владимировна. Я же не кадет… чтобы разглагольствовать и заговоры устраивать. Мне дело надо делать. Революцию защищать, о солдатах, крестьянах, рабочих, о хлебе думать, о том, где его брать. Продразверстка - вынужденная, временная мера, хлеб еще вырастить и собрать надо. Накормить же людей необходимо сейчас, как можно быстрее, сию минуту.
Кругом все сидят и умничают. Что кадеты, что эсеры. То заговор устроят, то убийство большевика видного или не очень. Между собой договориться не могут, но, тем не менее, нашли крайних. Большевики у них во всем виноваты. Мы же для них плохие - на немецкие деньги революцию устроили, "прогрессивную общественность" разогнали, с мужичьем сиволапым дружбу водим, не хотим воспринимать "общечеловеческие ценности", не даем осколкам Империи жить, как им заблагорассудиться. Только забыли, что про эти самые их "ценности" девяноста процентам населения этой страны ничего не известно. У этих людей другие ценности - земля и воля, хлеб и дети, хозяйство, мир. Другие вопросы их занимают. Я, например, занимаюсь как раз поиском путей решения этих вопросов. Вот и приходится работать, а не болтать как профессор ваш с его кадетами.
Я сделал небольшую паузу, чтобы выпить воды. Моя стенографистка сидела ни жива, ни мертва. Слушала очень внимательно, хотя немного побледнела, после того, как я сказал про заговор.
Подобные диалоги мы вели уже вторую неделю. Я методично, в стиле одного моего знакомого по прошлой жизни, "взрывал" девушке мозг. Знакомого звали Володя, он отличался умением "взорвать" изнутри любой коллектив людей, если было нужно. "Пацаны" часто пользовались его навыками. Для того чтобы не терять квалификацию Вова тренировался на женском поле и на семейных парах. Любовниц у него было около пятнадцати. Создавалось впечатление, что все эти женщины знают друг о друге, последними словами ругают Владимира, но по каким-то причинам ничего не могут с собой поделать стоит ему только появиться на их горизонте. Я лично слышал, как однажды Вовке заявили: "Ты совсем охренел! Четыре месяца не звонил! Ну, приезжай!" Умел он найти единственно верные слова для каждого человека, чем с успехом и совершенно беспринципно пользовался. Те, кто его знал и работал с ним, старались ни при каких обстоятельствах не приводить Володю в свой дом и держали его подальше от своих семей. Он разрушал семьи и отношения между людьми походя, поэтому его "талантами" умные люди предпочитали пользоваться на расстоянии. В отношении Кудрявцевой я пользовался проверенными Володиными методами. Результат был налицо.
- Лев Давидович, напрасно вы так говорите о Сергее Андреевиче. Он тоже за страну болеет, за людей, за их будущее, - вступилась за Котляревского Люба. - Он великий ученый, подвижник науки.
- Все это очень хорошо, Люба. Для кого он ее двигает-то? Зайдите в первый попавший крестьянский дом и покажите мне, что для этого дома сделал ваш профессор. Чем он помог этому крестьянскому хозяйству и этой конкретной семье? Ничем.
- Но, Лев Давидович это же НАУКА! Исследования Сергея Андреевича очень помогут всему человечеству.
- Да плевать мне на все человечество, Любовь Владимировна. Мне здесь и сейчас людей кормить надо. Одевать, обувать и лечить тоже нужно сегодня. Я понимаю, что фундаментальная наука необходима людям, но не тогда, когда из сотни девяносто девять - голодные. В этом случае нужен хлеб и прикладная наука, которая помогает решить насущные проблемы. Разве не так?
Я немного помолчал. Кудрявцева тоже сидела молча, что-то обдумывая.
- Вот ваш профессор Котляревский мажет масло на хлеб за завтраком, сверху, на английский манер, джем положит, потом откусит кусок, запьет это кофе с сахаром и сливками и начинает размышлять вслух о том, что же хорошо для русского человека.
Как там было-то…. "Утром мажу бутерброд - сразу мысль: а как народ? И икра не лезет в горло, и компот не льется в рот".