- А когда я подрос, отец отдал меня учиться в гимназию. Все мои братья выучились, все к знаниям тянулись. Учились с охотой, с желанием, а после занятий помогали отцу в его мастерской, но учеба была для нас прежде всего. Да и отец строго за нами смотрел.
- Вишь ты, ты не токмо грамотный, а еще и ученый. А в подмастерьях-то был или токмо у бати, а потом сразу на завод рабочим?
- Конечно, был. Как без этого? В двенадцать лет отец отправил меня на подработку к своему другу. Вот у него я и был в подмастерьях.
- За вихры-то таскали?
Кузнецов настолько удивился этому вопросу, что даже замолчал на некоторое время. Недоуменно пожал плечами, - Я же не ленивился, за что меня таскать?
Андрон покачал головой, - Вот у меня был знакомец один, из рабочих, так он рассказывал, что отец его привез в город, отдал в подмастерья и уехал. Краюху хлеба оставил, да гривенник. Не к другу своему, а туда где подмастерье нужон был. Если завсегда голодный, где уж тут ученье без битья-то? Вот ты про выучиться думал, а он о горбушке хлеба. Видно, паря, что не голодал ты никогда. И, слава Богу, что не голодал.
- А с чего голодать-то? Не только у нас, а почитай у всех ижевцев были свои коровы, а значит, свое молоко, своя сметана, масло. Были свиньи - мясо на столе у заводских не переводилось. За каждым домом был длинный огород. Это мать занималась и младшие дети. Всегда в подполе гора картошки, гора морквы, в бочках квасится капуста, соленые огурцы, грибы в бочатах и кадках, с лета до весны стоит в глиняных горшках перетертая с сахаром смородина и малина, банки с малиновым, крыжовниковым и земляничным вареньем, туеса и бочата с медом.
Если надо чего было, то в деревню ехали. Родичи в окрестных деревнях почти у всех были. У кого в Завьялове, Паздерах, Старых Зятцах, Чутыре, что к северу, у других Каракулине, что к югу от Завода. С деревень везли шерсть, из которой старухи вязали теплые вещи, шли овчины, кожи, домотканые холстины. Да много всего везли. У нас и лошади свои были, и телеги. У отца моего шарабан, а у деда и коляска своя была. Не то, что не голодали, а в вотякских да и русских селах, бывало, по пять-шесть лет стояли необмолоченными "быки", особым способом собранные скирды - не было нужды, некуда было ссыпать хлеб. На Ижевские пекарни и так хватало с перебором, и мука была первосортная.
На Базарной площади чего только не было - мясные ряды дымились свежатиной, в хлебных работали безменами да гирьками, отмеряя, отвешивая, торгуясь… Мука, крупы, масло коровье, масло деревянное, овощи, сыры из местных и дальних сыроделен, копчения, свежая и соленая рыба, мануфактура, кожаные и меховые изделия, деревянная точеная посуда, плетенные короба, корзины, - все продавалось, все покупалось. Э-эх!
Инвалид горестно вздохнул, - Э-эх…
- Да уж, солдатик, повезло вам. Всем бы так жить, глядишь и никакой революции не надоть.
- Где уж повезло, дядя, ничего уже и не осталось, поди. Как началась война в четырнадцатом году, так и стало все у нас меняться.
С этого момента Селиванов слушал очень внимательно. Ему действительно было интересно, что же произошло в Ижевске. Он и раньше слышал рассказы, только от воткинцев, о том, какой у них был упорядоченный мир, знающий законы жизни, веровавший в Бога. Мир, где все было отлажено, сбалансировано.
Всем миром работали и отмечали православные праздники, устраивали потешки на Пруду. Были и гостевания у родных, учеба в школах, гимназиях, чтение и посиделки на вечорках, пение душевных песен, свадьбы, рождение детей, преодоление болезней, тихое угасание отработавших свое стариков, похороны, поминки. Все было в этом мире.
Роман рассказал о том, что несколько тысяч ижевцев отправили в действующую армию после начала Великой войны, а на смену им были присланы десятки тысяч полупролетариев, крестьян и солдат.
Зачем рабочие высочайшей квалификации, чьим делом было рисование, чеканка, художественная гравировка, чернение серебра, золочение металлов, резьба по дереву и по кости, художественное литье из меди, бронзы, чугуна, понадобились в окопах?
Непонятно, а спросить теперь уже и не с кого.
Это при том, что слава об ижевских ружьях и ножах уже летела по всему свету. Город был знаменит не только оружием, но и "бодалевским пивом", миллионщиками из народа, "царскими кафтанниками", семейными оркестрами и заводскими романсами, своими инженерами и непревзойденными мастеровыми.
Как бы там ни было, а получилось то, что получилось.
Потомственные рабочие кланы сталкивались с пришлым элементом. Ижевский пытался перемалывать этих чужаков, перековывал в кадровых рабочих. Процесс шел очень трудно. Потом, весной и летом 1917 года, с фронта стали возвращаться старые ижевцы. Их рабочие места оказывались заняты. Они посчитали это несправедливым.
С этого времени начались в Ижевске драки. Улица на улицу, квартал на квартал. До волны чужаков, до массового нашествия люмпенов уличных драк в Ижевском не было. Сам характер производства, заводские порядки, само жизнеустройство в Ижевске не допускали этого. Были раньше бои на Пруду, но без такого озлобления и ненависти. Зимой, на Крещение выходили парни, да и мужики постарше. Однако если вдруг кто свинчатку в кулак вложит, его свои же так лупцевали потом, что на всю жизнь запоминал. Бои были честные. Ножи, огнестрельное оружие - вообще забудь! И главное, что злобы не было - было это что-то вроде спортивной забавы. После потасовок, прихватив шапки и рукавицы, всей гурьбой отправлялись в трактир. Там мирились уже за рюмочкой, под шутки-прибаутки.
Теперь же все поменялось. Уличные драки между "пришлыми" и старожилами стали принимать массовый характер.
Чтобы защитить свои права, старые ижевцы создали "Союз фронтовиков".
Куда шел процесс, было совершенно неясно, но скорее всего, не случись революции, все бы потихоньку успокоились и мастера заняли бы свои рабочие места. Но вышло иначе.
В целом, февральская революция 1917 года была принята в Ижевском положительно. Тем более что она обещала перемены к лучшему. Война должна была победоносно завершиться, военные заказы должны только увеличиться, заработки должны расти. Был создан Совет рабочих и крестьянских депутатов. Совет получил всю политическую власть в Заводе. Впрочем, что касалось конкретного управления мастерскими и фабриками, то на это были инженеры и техники, были умелые мастера и "царские кафтанники".
Совет депутатов в Ижевске прижился быстро и прочно. В депутатов ижевцы выбирали не по политическим программам, а по реальной значимости каждого человека для Завода. Другими словами, за заслуги. И потому в него сразу вошли представители потомственных кланов, старые и опытные оружейники, литейщики, люди практической сметки, возвращающиеся фронтовики, рабочие, ценность которых определялась в мастерских и у станков, а не в говорильнях на митингах.
По возникновению Временного правительства из крупных и губернских городов в Ижевск стали наезжать разные политиканы. Лезли эсеры и социал-демократы, возникли на грязной волне разброда анархисты, были говоруны умеренного толка, обещали установить в России такую форму правления, которую выберет сам народ. Тем более что об этом при своем отречении говорил последний Царь.
Всех этих болтунов заводчане всерьез не воспринимали и продолжали заниматься своими делами, тем более, что работы было полно.
Точно так в Ижевске отнеслись и к каким-то большевикам, которые появились осенью 1917 года и объявили о перемене власти. Власть, по их словам, теперь принадлежала пролетариату. Ижевцы были только "за". Пусть пролетариату, главное, чтобы Завод работал, чтобы поступали заказы, чтобы жене да детишкам обновы достались, чтобы на столе была миска щей, да пожирней. Тем более, что они и сами были пролетариатом.
Перебоев с поставками провизии, как в Питере или Москве, ижевцы не испытывали. Десятилетиями отлаженный заводской механизм большевики поначалу не трогали. Создали какой-то свой Ревсовет, какие-то комиссии, какие-то партячейки. Но в жизнь не вмешивались - и то ладно.
Зима 1917–1918 годов прошла как обычно, в трудах, в праздниках, в заботах, в строительстве, в налаживании и утряхивании. Винтовки выделывались, стволы растачивались, жалование выплачивалось, крестьяне приезжали на базар. Все было хорошо.
Потом как-то неожиданно новая власть урезала заводчанам огороды.
Дескать, мелкобуржуазные пережитки это, огороды. Рабочий должен выполнять задание у станка, а не думать о хлебе насущном, об окучивании картохи, о прополке грядок, о заготовке сена для коровы. Это произошло весной 1918 года.
Наверное, с того момента и стали присматриваться более внимательно рабочие к новой власти: почему это в красной гвардии состоят бывшие пленные австрияки? Кто заправляет в реввоенсовете? Из кого набирают милиционеров? Куда потащили купцов эти, в кожанках, под названием "чекисты"? Откуда они взялись, эти "чекисты"? Как распределяется продовольствие? Почему большевицким и чекистским женам и гражданским подругам выдают консервы, сухофрукты, муку, сахар, чай, кофе, вино - немеряно? Почему женам рабочих и служащих в Заводе выдают крохи и только по продовольственным карточкам? Совершенно справедливо говорили рабочие, были и перегибы, и злоупотребления. Как без этого?
Вопросов накопилось много, а за ними последовали требования навести порядок в управлении, в работе, в политической и общественной жизни.
- "Не может такого быть, чтобы моя родная пролетарская власть отнимала у меня, рабочего, мой покос и выгон. - Думали и говорили рабочие. - Налог на "нетрудовой доход"? Это какой же доход у меня нетрудовой? То, что сдаю комнату в моем доме? Так дом-то рубил еще мой дед с отцом и дядьками. Труды вкладывали, мне дом передали. Сейчас за их труды у меня прибавка".
В результате такого отношения со стороны рабочих большевики дважды, в конце мая и в конце июня, потерпели поражение на выборах в Ижевский Совет. После этого большевики и эсеры-максималисты с помощью вызванных из Казани подкреплений разогнали городской Совет, и власть в городе перешла сначала к новому исполкому, в котором большинство было за большевиками и максималистами, а затем Ижевскому военно-революционному штабу. После разгона Совета и последовавших за ним арестов лидеров оппозиционных партий недовольство многих ижевцев продолжало расти.
Ошибки, допущенные большевиками, прежде всего при проведении земельной и аграрной политики, а также запрет свободной торговли привели к недовольству не только жителей Ижевска, но и крестьян близлежащих деревень. Популярность большевиков падала, и в апреле-мае 1918 года численность их организации в Ижевске сократилась с 1700 до 250 членов. Свою роль в падении популярности блока левых сыграли и действия ультрареволюционных максималистов. Возмущение ижевцев вызвало убийство эсерами-максималистами меньшевика Сосулина, популярного среди заводских рабочих.
Поэтому совершенно не стоит удивляться тому, что в мае 1918 года политическая инициатива в городе перешла к блоку меньшевиков и правых эсеров.
Летом 1918 года, после того, как на прошедшем в середине мая в Москве VIII Совете партии эсеров было принято решение о начале вооруженного восстания, в Ижевск с целью организации восстания прибыли члены ЦК ПСР Н. Н. Иванов и И. И. Тетёркин.
Позиции правых социалистов еще более усилились после перехода на их сторону городского "Союза фронтовиков". Несмотря на то, что формально руководителями организации были рядовые солдаты и унтера, фактически Союзом руководило офицерское ядро, ещё более правое, чем эсеры и меньшевики. Организация, которая насчитывала около четырех тысяч членов, у многих из которых дома хранилось оружие, и стала ударной силой восстания.
"Пришлые" и большевики не учли и того, что десять тысяч заводчан, работающих в две смены в заводских мастерских, у станков, в литейных и сборочных были высококвалифицированными работниками со сложной и мощной культурой труда в двести лет на одном этом месте. Зачастую люди работали за теми же станками, что и их отцы, а иногда и на том же самом месте, где стоял их дед. Кроме того, производство материальных ценностей, а тем более шедевров искусства без соответствующего культурного уровня невозможно. Поэтому ижевские мастера, как и воткинские, были особой кастой в рабочей среде и очень этим гордились.
Большевикам же и "пришлым" было все равно, какие заслуги были у ижевцев. Вся страна голодала, и никого, в общем, не интересовали ни ижевские традиции, ни привычки, ни уклад их жизни. Пришедшие извне в Ижевск голодранцы видели перед собой хоть и рабочих, но богатеев.
Со своей стороны рабочие-оружейники не привыкли и не собирались работать на новую власть только за паек и лозунги, а не за деньги и паек, как раньше. Зарплата снизилась, и даже товаров не завезли для обмена на их продукцию. То, что этих товаров не было, воткинцев и ижевцев волновало мало. Живя в своем маленьком мирке, они не хотели принимать необходимости что-то делать для каких-то большевиков, тем более, бесплатно. У них же были свои Советы, которые постановили - оружие просто так большевикам не давать. На общем фоне пролетариев-босяков оружейники были зажиточными людьми и по-своему были правы. Люди искренне не понимали, по какой причине они должны бесплатно делиться плодами своих трудов с какой-то пришлой голытьбой. В крупных городах, да и вообще в стране, ситуация с работой, хлебом, жалованием была хуже, чем у них, но понимание происходящего вокруг их заводов у этих людей отсутствовало напрочь.
Восстание в Ижевске началось сразу после падения Казани 6 августа 1918 года под ударами войск Чехословацкого корпуса. Основные силы большевиков и эсеров-максималистов ушли из Ижевска на фронт, и в городе остались только несколько десятков красноармейцев и милиционеров. Для борьбы с чехословаками в Ижевске была объявлена мобилизация. Именно этот момент и был выбран организаторами восстания.
Начались митинги против мобилизации, во время которых были убиты несколько милиционеров, что послужило сигналом к началу выступления ижевцев.
Офицеры из "Союза фронтовиков" начали формировать из повстанцев организованные отряды: отделения, взводы, роты - которые затем атаковали немногочисленные части красноармейцев. К исходу 8 августа Ижевск полностью контролировался повстанцами.
Крестьяне окрестных деревень поддержали восставших, так как были связаны с заводчанами очень крепкими узами, иногда и родственными.
Воткинские фронтовики держали непрерывную связь с ижевцами. В день восстания из Воткинска прибыли в Ижевск посланники, доставившие просьбу как можно скорее прислать оружие. Для этого в Ижевске было решено послать на помощь воткинцам роту из двухсот пятидесяти человек, причем каждый боец должен был нести по две винтовки. Эта рота должна была подойти к Воткинскому заводу на рассвете 17 августа, и её первый залп должен был быть сигналом для восстания воткинцев.
В 8 часов утра 17 августа раздался оружейный залп - цепи ижевцев вошли в город с западной стороны, со стороны Сарапульского тракта.
Численность красного гарнизона в Воткинске составляла восемьсот бойцов. Большевики оказались застигнуты врасплох. Среди красноармейцев началась паника, но все же большевики сумели сгруппировать ядро сопротивления, и начался бой с ижевской ротой. В это время воткинцы сбили красные посты, захватили Ревком, вооружились взятыми там винтовками и бросились на помощь ижевцам, заходя в тыл красноармейцам. В начавшихся уличных боях большевистский гарнизон был быстро разбит. Красногвардейцы разбегались, бросая винтовки, уходя по тракту на село Дебёсы. Коммунисты и чекисты, попавшие в руки рабочим, безжалостно уничтожались. Через час город был очищен от большевиков. В первый же день их отбросили километров на 40 от завода.
После изгнания большевиков на подконтрольной восставшим территории было организованное собственное правительство - Прикамский КОМуч, и сформирована повстанческая армия.
Через три месяца, уже после того как отбили Казань, большевики вернулись в Ижевск. До этого было несколько попыток захватить город и подавить восстание, однако наличные силы красных не позволяли это сделать. Как только появилась такая возможность, высвободившиеся после взятия Казани силы были брошены на подавление ижевско-воткинского восстания. Бои под Ижевском были очень ожесточенные, и большевики понесли серьезные потери.
Руководство восстания, посчитав, что удержать город не удастся, приняло решение отступать к Воткинску. В ночь с 7 на 8 ноября около 15 000 жителей покинули город.
Среди них было не менее 10 000 боеспособных мужчин, остальные - члены семей повстанцев. Всего же с Прикамской Народной армией ушли сорок-пятьдесят тысяч рабочих, членов их семей и других жителей Ижевска и Воткинска.
Утром 8 ноября части Красной армии вступили в Ижевск и начали расправляться с восставшими. В первый же день овладения Ижевским заводом расстреляли около восьмисот рабочих. Некоторые рассказывали, что на площади Михайловского собора расстреляли еще четыреста рабочих, из числа оставшихся в городе.
Кузнецов рассказывал о том, как они отступали к Воткинску, а потом и дальше за Каму, о том, как ижевцы и воткинцы разделились и воевали на разных участках фронта, о солдатах и командирах.
Селиванов вполуха слушал молодого солдата, а сам думал о том, что ему, еще в Вятке, рассказывал один из солдат, который волей судьбы, был очевидцем ижевских событий. Обманывать Антипа, такому же, как и он, крестьянину, никакой нужды не было, а придумать такое на потеху - это надо было очень постараться. Да и зачем? Очевидец сам был одним из участников восстания в Ижевске, но разочарованный и возмущенный режимом террора, установленным властью правых социалистов, ушел из Прикамской Народной армии через полтора месяца после начала восстания в Ижевске, перешел на сторону большевиков, и воевал за них уже как идейный.
Солдат, фамилию его Селиванов не мог вспомнить, рассказывал, что с началом восстания повстанцы сразу начали жестоко уничтожать не только большевистское руководство Ижевска, но и вообще всех представителей и сторонников прежней власти. Издевательствам подвергались даже тела убитых. Например, убитому председателю ревкома Холмогорову один из участников погрома вставил в рот огурец и пнул труп со словами: "Жри, собака, не жалко теперь".
Такая же картина наблюдалась позже и в Воткинске, а также в других заводских посёлках и деревнях Прикамья, где власть брали повстанцы. Арестам подвергались большевики и красноармейцы, а также их родственники.
"Чтобы где ни сказали, или ни сделали, в пользу арестованных, даже за передачу и посылку табаку, и те лица привлекались за сочувствие", - рассказывал очевидец.
Зачастую, вместе с большевиками, расстреливали и их арестованных родственников.
Постепенно репрессии падали на все более широкие слои населения. За недостатком тюремных помещений под временные тюрьмы приспособили баржи. У пристани Гольяны на этих плавучих тюрьмах содержалось около трех тысяч заключённых, примерно столько же заключенных было и в Воткинске, где для их содержания использовался, в том числе Дом Чайковского. Около тысячи арестованных находилось на баржах в Сарапуле.
Заключённые содержались в нестерпимо тяжёлых условиях, в условиях грубого произвола со стороны охранников.
Собственно солдат ушел к большевикам после того как стал свидетелем одной из экзекуций, регулярно проводившихся тюремщиками. Солдаты доставили партию арестованных. Надсмотрщики позвали солдат посмотреть на то, как они развлекаются по вечерам. Очевидец рассказывал: