Конечно, евреи-большевики.
Мы-то, Белая Гвардия, совершенно ни при чем. Мы же за Великую Россию боролись. Это не белый террор был, а военная и политическая необходимость. Крестьян пороли, жгли, расстреливали, пытали и издевались, забирая последнее? Порядок так наводили. Усмиряли так ничего не понимающую в Великой России "черную кость". У последнего императора Николая, невинно убиенного и святого, переняли военно-полевые суды, продразверстку и господское отношение к вечно голодным недочеловекам. Так и до него все делали. И деды наши, и прадеды. Они по Европам ездили. Их там научили такому обращению с быдлом, а в Европе плохому не научат.
"Заграница нам поможет!" (с)
Хотя колчаковцы суды уже не собирали, они пошли дальше. Просто пороли волостями по приказу, забирали последнее и расстреливали без суда и следствия. Террор же только у большевиков был, а бедное крестьянство совсем запуталось и оказалось сбито с толку. Еврейский центр в Москве виноват, а не бывший адмирал Колчак, отдававший приказы, и его колчаковцы, приказания те выполнившие.
На третьем месте в рейтинге главных врагов были те же самые большевики и евреи, которые все развалили, но почему-то на немецкие деньги.
Как будто у жидомасонов своих денег нет, если, конечно, считать, что речь о всемирном заговоре?
В голове Колчака была такая же мешанина, как и у его окружения. Для них наведение порядка и воссоздание Великой России казалось невозможным без уничтожения именно большевиков. Большевики же в их сознании прочно увязывались с еврейским заговором, за спиной которого стояли немцы.
- "Всех их надо пороть и вешать. Ради Великой России - любые жертвы. Главное - уничтожить евреев-большевиков!" - Александр Васильевич думал примерно так.
О том, что будет потом, адмирал не задумывался. Ему представлялись хоругви и иконы, крестный ход и созыв Учредительного Собрания, которое назовет его Спасителем России и поведет страну к воссозданию.
Чего и как делать, если понадобиться, Верховный Правитель укажет штыками и шомполами.
На вопрос - почему было именно так, а не иначе? - Александр Васильевич затруднился бы ответить. Точно так же, как затруднился бы ответить на вопрос - почему он назначил начальником Генерального штаба никому не известного, прибывшего от Деникина для установления контактов и видимо не сильно нужного на Дону, полковника Лебедева? Окружающие этого решения тоже не понимали.
***
Адмирал был типичнейшим представителем среды, обвинявшей все и вся кроме себя и того полуфеодального строя, представителями которого они были.
- Проклятые социалисты все развалили. Предатели эсеры. Чертовы большевики! - адмирал случайно задел и уронил на пол графин с водой. Графин упал, но почему-то не разбился. В припадке раздражения Александр Васильевич смахнул с подноса стаканы. Вот стаканы побились, хотя и негромко, помешал ковер на полу.
Если бы Верховный Правитель мог сейчас кого-то расстрелять, он бы сделал это немедленно. Пороть самолично не позволяло воспитание.
Поезд начал замедлять ход, машинист почему-то останавливался на небольшой станции. Адмирал выглянул в окно. Он увидел маленький, невысокий и совершенно занесенный снегом перрон, явно не чищенный с последнего снегопада, и к тому же практически пустой. Лишь на крохотной вытоптанной площадке перед небольшим зданием вокзала, стояли несколько офицеров, и переминался какой-то железнодорожник, видимо, начальник этой станции. Толп народа, встречающих поезд Верховного Правителя России, цветов, оркестра, почетного караула и делегаций не наблюдалось. В последнее время Александр Васильевич привык, что его встречают именно так и никак иначе, поэтому удивился происходящему и, как ни странно, несколько успокоился. В окно он увидел, как один из офицеров, стоящих у вокзала, побежал к поезду. Ему навстречу, с останавливающегося эшелона, спрыгнул дежурный офицер.
В это время раздался стук в дверь и вошел адъютант.
- Александр Васильевич, разрешите войти. Срочное телеграфное сообщение.
- Докладывайте, - Колчак повернулся к офицеру. Тот замялся, видимо, не решаясь прочитать телеграмму. - Смелее, штабс-капитан. Читайте.
- Генерал-майор Лебедев докладывает, что контрнаступление под Челябинском провалилось по вине командования Западной армии. Город захвачен красными, которые продолжают наступление и повернули на Екатеринбург. Есть опасность потери Кургана.
Колчак молча выслушал сообщение. Вошел дежурный офицер.
- Александр Васильевич, на станции сообщают, что впереди большевиками разобраны пути. Один состав сошел с рельсов, и образовался затор из эшелонов. Никакой возможности двигаться дальше поездом на данный момент нет.
Колчак так же молча выслушал и второе сообщение.
- Какие будут указания, Александр Васильевич? - адъютант и дежурный офицер смотрели на Верховного Правителя, как будто ожидали от него Чуда. Кто из них задал вопрос, адмирал не понял. В этот момент ему очень захотелось, чтобы за дверью был кто-то, кому он мог бы задать этот же вопрос. Указания были нужны сейчас самому Колчаку.
Все кругом опять рушилось и разваливалось как в 1917 году. Из-под ног адмирала опять уходила почва. Столь хорошо начавшееся наступление на Пермь полностью провалилось. Город взять не удалось. Красные заманили адмирала в ловушку и теперь начали собственное наступление. Потеряны Уфа, Златоуст и Челябинск. На очереди Екатеринбург, Курган и Омск, в котором началось восстание большевиков. Союзники подвели. Чехи вообще отказались воевать и теперь всеми силами пытались добраться до Владивостока. Войск нет, и пополнений ждать неоткуда. Потери настолько велики, что в хоть сколько-нибудь ближайшем времени нельзя даже думать о восстановлении численности армии. О качестве войск можно вообще не вспоминать. Деморализованные части сдаются в плен, разбегаются и переходят, иногда в полном составе, на сторону красных.
Внезапно на Александра Васильевича напала апатия.
Он вспомнил самураев, возвращающих ему личное оружие в знак уважения и признания его доблести, и подумал о том, что ему остается только с честью погибнуть при обороне Екатеринбурга. Он покажет этим чертовым большевикам, как умеют умирать русские адмиралы.
- Господа, слушайте приказ, - обратился он к напряженно ожидающим его указаний офицерам. - Мы возвращаемся в Екатеринбург. Выполняйте.
Александр Васильевич отвернулся к окну и начал чуть слышно напевать:
- Гори, гори, моя звезда…
Глава 5
12 января 1919 года.
Курган. 14:00
Андрон Селиванов находился в Кургане. В городе он был уже второй день. Ему не просто повезло пристроиться в штат санитарного поезда. Селиванов умудрился сделать это без взятки. Дело было так. По дороге в Екатеринбург один из санитаров принял на грудь столько спирта, добравшись до каких-то закромов, что ему стало очень жарко. Пьяный санитар вышел в тамбур и открыл дверь, чтобы проветриться. Результат - на одном из поворотов мужик выпал и вместо него срочно потребовалась замена.
Селиванов не то, что оказался в нужное время и в нужном месте - он оказался единственным солдатом в вагоне, способным выполнять обязанности санитара. Остальные были в основном с тяжелыми ранениями или калеками. На общем фоне Андрон выглядел и держался молодцом. Именно поэтому его и взяли в санитары вместо пропавшего. Как справный, работящий и, самое главное, практически непьющий мужик, Селиванов приглянулся начальству, и по прибытии в Екатеринбург Андрона оставили в штате поезда в качестве санитара, чему солдат очень обрадовался. Еще больше удовольствия ему доставило известие о том, что поезд будет загружен в Екатеринбурге солдатами-калеками родом из Сибири. Инвалидов Гражданской войны отправляли по домам. Таким образом, Андрон приближался к своему дому. Планировалось, что состав после Кургана двинется на Омск. Смысла перегружать инвалидов в другой эшелон не было, чему Селиванов только радовался. В Кургане санитарный поезд догрузили ранеными, и теперь эшелон был готов к отправлению.
Андрон стоял в тамбуре санитарного вагона и, покуривая, наблюдал за суетой на станции.
На перроне было много калек и раненых. Многие из них получили ранения, были комиссованы и теперь возвращались по домам. Если смотреть только на тех, кто был на станции, то создавалось впечатление, что Курган - город инвалидов и калек.
Свежих частей для пополнения потрепанных в боях частей в Кургане не было.
В городе сразу после Нового года началось формирование четырех дивизий для Западной армии и трех для Сибирской, но каждая из них по своему размеру не дотягивала до роты. Старослужащих не было, а на штабы дивизий и молодых 1900 года рождения солдат, которые впервые увидели винтовку несколько дней назад, надежды в случае наступления большевиков или вооруженного восстания никакой не было.
Все пополнения и резервные части, которые генерал-майор Лебедев только смог найти, были отправлены в пермскую мясорубку.
С трудом же набранные и очень "сырые" наличные резервы были брошены колчаковцами в безнадежный контрудар под Челябинском.
Чехословацкие части спешным порядком грузились в эшелоны и отправлялись на восток. Последние чешские эшелоны ушли в сторону Омска вчера.
Таким образом, в Кургане на сегодняшний день был только один охранный батальон, набранный в основном из солдат старших возрастов, которые выполняли чисто охранные функции и несли караульную службу. Численность батальона составляла триста солдат и пятьдесят пять офицеров. К ведению боевых действий солдаты были не готовы и собирались, в том, конечно, случае, если красные возьмут город, передать большевикам в целости и сохранности все объекты и склады, которые ими охранялись, и попроситься домой. Справка о мобилизации была у каждого, поэтому шансы были хорошие. С такими справками ни белые, ни красные не расстреливали.
В последние несколько дней начались постоянные перебои со связью, поэтому новости доходили до Кургана с некоторым опозданием. В городе еще не было известно о том, что Челябинск взят, как и о том, что в Омске началось восстание большевиков.
Если бы знали, то, скорее всего, никуда санитарный поезд, в котором ехал Селиванов, не пошел бы.
Андрон докурил, и в это время поезд тронулся. Пока он набирал ход, Селиванов смотрел в заиндевевшее стекло вагонной двери на остающийся позади Курган. Наконец поезд вырвался из плена развилок и стрелок и, набрав скорость, помчался к "воротам Сибири".
Селиванов усмехнулся. В Омске он планировал дезертировать.
"Там и до дома недалече, - думал солдат. - На санитаров господа офицеры вообще мало внимания обращают. Глядишь и высклизну. Только б доехать до Омска. Там-то я как рыба в воде".
Андрон был абсолютно естественен в своем желании, так как воевать за всякую чушь не хотел совершенно.
Будучи крестьянином Омской губернии, в которой не было ни крепостного права и помещиков, ни перенаселения и особых проблем с землей или работой, как в центральных, новороссийских или поволжских губерниях, Селиванов в какой-то степени в своих убеждениях склонялся к эсерам, как и большинство крестьян Урала, Сибири и Дальнего Востока. Рабочие этих регионов в начале революции тоже в основном поддерживали социалистов-революционеров, но разочаровавшись в них из-за отсутствия поддержки от "пришлых большевиков" при защите своих заводов, встали на сторону кадетов и поддержали Колчака в надежде на то, что хоть при нем будет порядок. Примером служили ижевские и воткинские рабочие, которые по своим политическим воззрениям были ближе к анархистам Гуляйполя, чем к эсерам, но, тем не менее, попали в армию Колчака. Основным девизом этих людей был лозунг - "За Советы без большевиков".
Селиванов несколько раз разговаривал с воткинцами, которые воевали в составе Сибирской армии Колчака, и знал о них достаточно много.
В тамбур вышел молодой, лет девятнадцати, безрукий солдат. Этого инвалида подсадили в Кургане, и Селиванов еще не был с ним знаком. Новенький достал заранее скрученную "козью ножку" и попросил прикурить. Андрон вынул спички.
Селиванову было скучно, поэтому, достав спички и дав прикурить инвалиду, Андрон поинтересовался.
- Ты сам-то чьих будешь, служивый?
- Ижевский я. Из заводских. Антипом Кузнецовым кличут.
- А я омский. Андроном прозывают, Селивановым. Санитаром тут. Далеко ты от дома забрался-то, болезный.
- В Новониколаевск добираюсь. Мои там устроились. Это еще повезло. Смогли сбежать от большевиков.
Антип вздохнул, потом затянулся и взмахнул здоровой рукой.
Покурили. Сначала разговаривали о солдатской доле, ранениях, боях и походах. Кузнецов разговорился, встретив внимательного и соболезнующего слушателя. Начал рассказывать про ижевцев и завод, про свое житье-бытье. Селиванов слушал внимательно. Ему действительно было интересно, хотя в общих чертах история ижевцев повторяла происходившее в Воткинске.
- Говорят, хорошо вы на заводе жили. Правда, али врут? - Андрон скрутил еще две самокрутки и передал одну Антипу. Кузнецов с благодарностью ее принял. Закурили еще.
Сизый дым заполнил тамбур, и слова безрукого солдата о жизни на ижевском заводе в этом мареве звучали как старая добрая сказка.
- Хорошо жили, - рассказывал Кузнецов. - Работал у нас только отец. Работал в Заводе. Мама сидела дома. Восемь детей нас было у нее. Старшие, конечно, начинали помогать матери, смотрели за младшими.
- Голодали? - Селиванов сочувственно смотрел на Антипа.
- Никогда не бывали голодными. Всегда в доме был хлеб, мама сама пекла, всегда стоял в загнетке чугунок каши или мясных щей, в махотке сметана, коровье масло, сахар, на огороде всяка зелень, овощи, морква, лук, чеснок, огурцы. В пудполе картошка, холодно молоко, свиной окорок. Отец придет из Завода, мы соберемся на ужин, большая дружная, счастливая семья. - От этих воспоминаний на глаза молодого солдата навернулись слезы.
Он всхлипнул и, утерев рукавом шинели глаза, продолжил рассказывать.
- А какая библиотека у нас была. Еще дед мой ее собирать начал. Было собрание энциклопедии Брокгауза и Ефрона и энциклопедия "Гранат". Множество старых изданий, в том числе приложение "Нива". Даже книги и журналы на немецком и французском языках. Дед и отец выписывали журналы и книги по металлургии, механике, по оружейному делу, по прикладному искусству, а еще охотничьи альманахи.
- Чего охотничьи? - переспросил Андрон. Слово "альманах" он слышал впервые.
- Альманахи - это журналы такие, в которых рассказы, статьи по охоте, картинки разные. На картинках этих и звери разные нарисованы, и охотники с собаками.
- А эти, манахи, зачем выписывали?
- Так у нас все, почитай, на охоту ходили. И в ближние леса, и в дальние чащобы. Леса мы, ижевцы, никогда не боялись, любили его. Как моя мать говаривала, лес и накормит, и укроет, и лихого глаза убережет. И правда, в Ижевском, да у родичей, по окрестным деревням, и по грибы ходили, и малину собирали, за брусникой ездили, и за утками на болота. А на зверя круглый год хаживали. В каждом доме винтовки, ружья, карабины. Дед мой, который по матери, отцу на День Ангела подарил ружье с серебряным чернением. Сам делал. А отец, когда мне тринадцать исполнилось, для меня собрал малокалиберный карабин, простенький, но удобный и по росту. Сказал мне тогда - привыкай, парнишко!
- Я сам, бывало, по зиме возьму ружьишко, кликну собачку, да и подамся пострелять, - Селиванов добродушно засмеялся. - Собачка у меня маленька была, а дюже злая. Тяпка прозывалась. На цепи ее держал завсегда.
- А чего на цепи-то?
- Так с цепи не спустишь, к яркам подбирается. Одну зарезала было. А веревки грызет, не напасешься.
- У моего деда, правда, не в Ижевске, а в Игре, была своя псарня: шесть охотничьих собак жили в вольере. Собаки у нас ценились. Вот помню, в детстве сам открыл задвижку и смело так зашел в вольер. Огромный пес передо мной скалит клыки, а я, несмышленыш, тяну его за брылья. И вдруг рык раздается сзади - это дед врывается в вольер и пинком сапога отбивает кобеля, а меня выкидывает вон из клетки.
Кузнецов засмеялся.
- Дед, помню, ругается, я реву как оглашенный. Мать прибежала, чуть не упала.
Антип замолчал на некоторое время. Когда он продолжил свой рассказ, Селиванов понял, что солдатику и не нужны его вопросы. Парнишке просто надо было поговорить с кем-то.
- У деда моего, - продолжал вспоминать Антип, - до конца жизни был замечательный ижевский нож. Сталь звонкая, нетупящаяся, ручка костяная, с вырезанным и выжженным узором. Дед очень любил этот нож. И свои ружья: "зауэр" и старую одностволку с очень красивым изогнутым резным ложем из ореха.
Взгляд парня затуманился:
- А дома какие были у нашей семьи в Ижевске, что у отца, что у деда и бабушки, что у прабабушки с прадедом. Хорошие бревенчатые избы с высокими крылечками, с сенями, с обычными тремя окнами на улицу, окна в резных наличниках, с двойными рамами, между рамами - вата с набросанной рябиной.
Внутри светлые горницы, сосновые полы, тепло зимой и прохладно летом, просторно и удобно. В доме было все необходимое: печь, полати, точеная мебель с гнутыми ножками, резными спинками и башенками с узорами, кресла, диваны, этажерки. А добро и рухлядь хранили в больших кованых сундуках.
- Богато жили, ничего не скажешь, - Селиванов покачал головой, жалея паренька и его потерянную жизнь. Между тем, Роман продолжал свой рассказ.
- А на гитаре меня бабушка научила играть, Людмила Павловна. Хорошая она была - маленькая, усмешливая, а разговаривала как интересно, то по-деревенски пришепетывала, то вдруг начинала говорить на совершенно чистом литературном русском, как самая настоящая барыня. Бабушка была очень начитана, умна и памятлива. Стихи сама слагала, перекладывала на музыку. Была чрезвычайно музыкальной, играла на гитаре и мандолине бесподобно. Любую мелодию едва прослушает, тут же и наиграет, если инструмент под рукой. С удовольствием певала романсы под гитару и меня приучила.
Мы с братьями даже составили семейный оркестр. Играли на гитарах, на гармониях, на скрипке, на духовых инструментах. Как начнем играть, так со всех кварталов приходили послушать. И в Заводе играли. А начальство не только не запрещало, а хвалило нас. Были у нас в Ижевске семейные струнные и духовые оркестры, а еще водила меня мать в класс рисования и сценического искусства.
При этих словах Андрон недоуменно и несколько потеряно улыбнулся. Ему рассказ Романа был в диковинку. Некоторых слов он просто не понял, как например - сценическое искусство или мандолина, но по интонациям и лицу Кузнецова было видно, что эти слова означают для калеки что-то близкое и очень родное. Переспрашивать было не с руки, и Селиванов продолжал слушать. Про себя он думал:
"Экий барчук этот Кузнецов, а тоже ему перепало".
Тем временем ижевец рассказывал дальше: