Золото мёртвых - Александр Прозоров 12 стр.


- Не к девкам, родная, не к девкам. Вечером докажу. - И побежал догонять холопа.

Пешими они выбрались к истоку ручья меньше чем за час. Пахом помог хозяину набрать полное корыто воды и отнести его в сторону от тропинки, на небольшую поляну. Андрей наломал сухих осиновых веток, добавил несколько сучков чуть крупнее, присел, высек огонь, запалил от мха тонкую бересту и подложил под составленные домиком ветки.

- Ступай, Пахом. Посмотри, где тут удобно вершу поставить. Хочу, чтобы своя рыба была, а не та, коей смерды со своего плеча одаривают.

- Нехорошее дело затеваешь, княже, ох, нехорошее, - перекрестился холоп, но послушался, мешать или подглядывать не стал.

Андрей подождал, пока шаги затихнут вдали, присел над корытом и произнес заклинание Стречи, заставляющее воду недвижимо замереть.

Вообще-то, Лютобор сказывал, что заклятие Велесова зеркала можно творить перед любой гладкой, хорошо отражающей поверхностью, но ученик колдуна предпочитал использовать старый, любимый волхвом способ.

Он поднял корыто с заснувшей водой вертикально, прислонил к двум растущим бок о бок березкам, достал из-за пазухи свечи, зажег от костерка, поставил перед зеркалом и заговорил, глядя в глубину воды:

- Мара, воительница, вечная правительница, твоя власть над живыми и мертвыми, над ушедшими и не рожденными. Забери из окна черного витязя не рожденного, освети путь живой, древний день-деньской… Покажи день, когда на Боровинкиной горе дубы первый раз появились!

Его отражение на водной глади рассеялось, и он видел пологий холм, поросший одуванчиками. И больше - никакой растительности. Ничего интересного. Пока…

Зверев присел, вглядываясь в нижнюю часть зеркала Велеса, в прошлое. Там словно закружилась земля: холм накатывался на него, то укрываясь снегом, то оттаивая, то снова покрываясь. Это повторилось несколько раз, как вдруг гора резко просела, став сильно ниже ростом, на ней появились люди и тут же сцепились в кровавой схватке.

Андрей вскочил, перевел взгляд в центр зеркала и попал как раз в самый напряженный момент: две рати выстроились друг против друга. Одна стояла спиной к Ладожскому озеру, под холмом. Это были русоволосые, коренастые мужи в длинных кольчугах и островерхих шлемах, с прямыми мечами. У некоторых за плечами развевались алые плащи. Больше всего они напоминали новгородскую судовую рать: доспехи вроде русские, но сражаются пешком, ни одного коня. Сотен пятнадцать, не больше.

Над русскими нависали на вершине холма воины со смуглыми лицами и узкими глазами. Вместо шлемов они использовали волчьи и медвежьи черепа, плечи укрывали звериными шкурами. Кожаные рубахи и штаны белели от множества костяных нашивок, краями налезающих друг на друга: самые настоящие куяки, только костяные. Щиты у всех были круглые, обшитые кожей с гладким темно-синим мехом. Позади воинов стоял их предводитель: только самый главный из воинов мог позволить себе золотой куяк вместо костяного, золотой волчий череп на макушку, золотые наручи и золотой наконечник на копье с несколькими играющими на ветру собольими хвостами. Рядом двое слуг держали на шестах оскаленные медвежьи головы. Причем головы белых медведей - похоже, воины были не местными. И совсем не дикарями: для изготовления подобных золотых украшений требовался довольно высокий уровень мастерства. Наверное, дикарями они наряжались для запугивания противника. Хотя… Костяные доспехи против кольчуг? Звериные масталыги против мечей? У пришельцев не было никаких шансов.

Небо наполнилось штрихами - это враги начали осыпать друг друга стрелами. По несколько человек с каждой стороны захромали в тыл, однако оба строя оставались плотными. Андрея поразила прочность звериных черепов: обычно падающая стрела дырявит волку голову насквозь.

На горе слуги воздели выше медвежьи головы, предводитель раскинул в стороны руки - и примерно двухтысячная орава дикарей ринулась вниз. Новгородцы выставили рогатины, прикрылись щитами. Столкновение! И тут Зверев увидел невероятное. Каленые наконечники рогатин не смогли пробить тонкие костяные бляшки! Пришельцы с севера сами с разбега наскакивали грудью на копья, ломая древки и отбрасывая ратников, - и ни один из них не остался лежать, проткнутый насквозь, как не заметивший рожна татарин. Масталыги, коими, словно палицами, орудовали дикари, не могли пробить железной брони новгородцев - но они могли вколачивать головы в плечи вместе со шлемами или ломать кости, проминая гибкие кольчуги.

Ратники сражались как звери, принимая удары костяных дубинок на мечи и щиты, совершали ответные выпады - но проклятые куяки, как заколдованные, выдерживали даже прямые удары меча, не то что скользящие, и убивать дикарей удавалось, лишь попадая в уязвимые места. Или, точнее, в одно место: их доспех не закрывал только лицо и горло под ним. Время от времени то тут, то там враг падал, забрызгивая кровью все вокруг, но на каждого павшего дикаря приходилось по несколько русских воинов.

Сотни таяли, как снег под апрельским солнцем. Их оставалось уже меньше половины. Алых плащей в строю почти не виделось. Особенно слева. Строй попятился, начал разворачиваться. Боевой дух новгородцев надломился, и они побежали, бросая щиты и шлемы. Впрочем, не все: более сотни ратников, окружающих одинокого боярина с серебряной личиной на шлеме и двух волхвов в белых власяницах и с высокими посохами, невозмутимо ждали своего часа. Да и правый фланг, уже почти окруженный, продолжал сражаться.

Вслед за побеждающими воинами с холма спустился главный дикарь, весь в золоте и мехах. Перед ним, подобно символу власти, покачивались медвежьи головы. Дальше произошло и вовсе невероятное: боярин выхватил меч, и его сотня решительно кинулась вперед, узким плотным клином врезаясь в гущу врага. Они не столько одолели дикарей, сколько раскидали их щитами в стороны, расчищая своему князю дорогу к предводителю захватчиков. Тот взревел, вскинув руки, его золотое копье взлетело вверх, хищно изгибаясь, - прямо кобра, выбирающая цель для броска. Волхвы скрестили посохи, направили их вперед, всего несколько саженей не доставая до чужака - и копье рухнуло, забилось, точно в судорогах, начало оплывать, как стали внезапно плавиться и прочие золотые украшения дикаря. Он закрыл лицо руками, дико заорал, потом подхватил с земли обломок рогатины, кинулся на боярина. Бесшумное столкновение клинков, уход, выпад - и дикарь замер, по самую рукоять насаженный на меч.

Свершилось новое чудо: почти в тот же миг доспехи захватчиков сделались уязвимыми, а их масталыги теперь легко перерубались ударами мечей. Новгородцы воспрянули духом, нажали и принялись нещадно рубить воющего от ужаса врага. Однако тут боярин выдернул свой меч из груди поверженного противника - тот захохотал, вскинул руки, и воинская удача переметнулась на другую сторону. Теперь уже костяное оружие стало сильным и неуязвимым. Волхвы вновь скрестили посохи и дали князю возможность повторно пронзить врага мечом. Тот упал - а через мгновение побежали и его воины.

Битва оказалась кровавой, каждая из ратей потеряла больше половины воинов. Но все же поле брани досталось новгородцам, как и небольшой обоз чужаков. По какой-то причине волхвы не дали ратникам подойти к телегам, на многих из которых поблескивало золото и серебро. Взяв лошадей под уздцы, они завели возки на холм, выпрягли коней. Поверх телег победители набросали тела врагов, в том числе их господина. В последний миг боярин пожалел-таки свой меч, выдернул - в ту же минуту чужак зашевелился снова, и новгородец убил его в третий раз, оставив оружие мертвецу.

Ратники закружились, зачерпывая шлемами песок на берегу озера и относя его наверх, к вражескому погребению. Холм рос на глазах и к сумеркам полностью скрыл павших северян. Своих убитых новгородцы унесли на корабли…

Дальше князь Сакульский смотреть не стал, и так все было ясно. Меч, оставленный Гостомыслом в теле убитого заезжего колдуна, и стал, похоже, проклятием для него и его сыновей. Что до родового проклятия рода Полины - то проклятие тут на земле, а не на людях. Здесь похоронен колдун, отсюда он и расточает свою ненависть. Правда, затеявшие битву дикари мало походили на лопарей, о проклятии которых рассказывал боярин Лисьин, - ну, да ведь кто у них паспорт спрашивал? Пришли с севера - значит, лапландцы. Спасибо, хоть не монголы. Да и давно это было. Так давно, что и не счесть. Хотя…

Андрей прищурился:

- Предводитель новгородцев был еще довольно крепким воином. Скажем, лет тридцати-сорока. Своего внука, князя Рюрика с братьями, Гостомысл призвал, чтобы передать стол, будучи уже глубоким стариком. Рюрик правил с середины девятого века, его мы в школе проходили. Значит, дед его воевал с залетными колдунами аккурат на срезе веков. Где-то в восьмисотом году от Рождества Христова. У-у, больше семисот лет миновало! А колдуны были изрядные, сильные. Это же надо: костяные доспехи и оружие неуязвимыми для стали сделать! Про такие заговоры и Лютобор, наверное, не знает. Немудрено, что даже мертвыми они смогли проклясть Гостомысла и сыновей его на погибель рода, на лишение мужской силы. Через вещь порчу даже я на владельца наслать умею. Видать, здорово дикари волхвов напугали, что те добычу после сечи брать запретили. Боялись, что проклятие и на ней тоже. - Зверев провел ладонью перед корытом, позволяя зачарованной воде вылиться на землю. - Золота там пудов на пять, если не больше. Интересно, проклятие все еще действует или уже потеряло свою силу? Все-таки семьсот с половиной лет прошло…

Золото, золото… Его никогда не бывает много, оно так манит, так застит глаза, что способно лишить рассудка самого честного, самого мудрого и рассудительного мужа. Оно отнимает честь и достоинство, коверкает судьбы, лишает родины и друзей, превращает уважаемых людей в закоренелых уголовников. Запах золота порой сводит с ума целые страны - что уж говорить про юного и неопытного князя, которого смело можно было назвать совершенно нищим?

- Пахом, ты где?! - перевернув корыто, направился к ручью Зверев. - Пахом, ты вернулся или еще гуляешь?

- Я здесь, княже! - Голос дядьки прозвучал из-под ветвей орешника, аккурат на тропинке, огибающей Боровинкину гору со стороны воды.

- Караулишь?

- По берегу прошел, княже, как ты и велел. Но недалече. У нас лошадей нет, чтобы далеко каженный день мотаться. Где подходы удобные, там верши уже стоят, а где нет, там и нам не поставить. Да и ни к чему. Снастей тут много, значит, рыбы мало. Разве на тот берег перемахнуть?

- Нет, не стоит. Там земля уже чужая. Скажи, а лопаты у нас на ушкуе есть?

- Пара штук найдется, на всякий случай. Принесть? Червей копать станем?

- Червей? Может статься, и червей, - задумчиво ответил Зверев. - Нет, двух лопат мало. Вы со Звиягой, Тришка, и мальчишек обоих можно взять. Пятеро. Пять лопат понадобится, пять топоров, пила большая двуручная… Придется тебе, Пахом, все же в деревню идти, Фрола растряхивать. А там смотри, можешь и утром вернуться.

- Пила на судне есть, топоры тоже. Значится, три лопаты. Ну, лопаты в деревне в каждом дворе найдутся, принесу. А чего ты затеваешь, княже? Может, совет пригодится от старого холопа?

- Этот совет я и сам знаю. Плюнуть и не связываться. Но ты вокруг посмотри. Мертвая земля. Людей - как фонтанов в пустыне. И это мое княжество. Чего нам с тобой бояться, Пахом? Смерти? Так мы каждый год к ней в гости на службу государеву ходим. Молвы людской? Так она завсегда вокруг ходит, будь ты хоть честен, как святая дева. Проклятия бояться? Так я, к алтарю идучи, о нем уж предупрежден был. Нечего мне терять, Пахом. А обрести могу немало.

- Бесы тебя смущают, Андрей Васильевич, истинно бесы, - помотал головой холоп. - Не ведаю, о чем речь ведешь, но душой чую: нехорошие у тебя думы. Крамольные. Ты вспомни, княже, как Господь наш Исус в пустыне от Диавола соблазны разные терпел. И златом, и чревоугодием, и похотью. Все отринул Сын Божий и только тем душу свою чистую спас.

- Исус был нищим, бессемейным бродягой. И кончил он на кресте. А на мне только вас, холопов и девок, уже больше десяти душ. Да еще жена, которая на сносях, да смерды в княжестве, да земля эта, исконно русская, да служба государева. Легко учить, ни за что не отвечая.

- Ты кощунствуешь, княже. Над именем Господа нашего глумишься. А что до учения его, то ты на закат поворотиться можешь, на страны западные, что учение Христово отринули, на посулы сатанинские поддались. Что не душе своей и совести, а лишь мошне служат, мошной гордятся, мошну берегут. Разве принесло им счастие то золото, кое они столь рьяно добиваются, коим достоинство людское измеряют? Глянь - что ни год, то чума да холера по городам и весям их ходят, режут они друг друга в войнах непрерывно, баб своих на кострах жгут, с голода пухнут, рваную одежонку за достаток принимают, мужиков в рабстве держат, да притом еще и новые веры вместо, истинной раз за разом придумывают. Этого тебе хочется, Андрей Васильевич? Нечто мало нам примера такого, к чему отступничество от слова Божьего приводит? Покайся, княже, и от посулов бесовских открестись. Бог милостив, он простит.

- А может иначе, Пахом? Может, мы сперва посулы сатанинские на вкус попробуем, а уж опосля покаемся? Хоть знать будем, за что. А Бог милостив. Он простит.

- И речи у тебя бесовские, уж не гневись. Крамольные речи, хитрые. Разве ты забыл имя Сатаны, властителя тьмы? Отец лжи его имя, и власть свою над миром заберет он не силой, а обманом, сказками сладкими да обещаниями лживыми. Не побеждены люди будут, а сами души ему свои отдадут, чтобы за то гореть в геенне огненной, никакой награды не получив.

- Душа, душа… Душу у меня никто пока не просит.

- И не заметишь, княже. Диавол хитер. Ты и не поймешь, в какой миг его рабом сделаешься.

- Не верю. Не ради себя, ради святой земли русской стараюсь, ради людей русских. Нечто может служба такая грехом оказаться?

- И сомнения твои от лукавого. Так вот, малость за малостью, волю он твою и забирает.

- Дядька, дядька, - покачал головой Зверев. - А надо ли мне вообще бояться? Пока ты рядом, ты меня от шага последнего завсегда остановишь, слугой Сатаны и его Золотого тельца стать не дашь. А коли так, Пахом, почему бы и не рискнуть?

* * *

Завтракали они на этот раз в Запорожском, во дворе старосты, за длинным, накрытым белоснежной скатертью столом. Пока девки уплетали за обе щеки окуней, запивая их парным молоком, князь с княгиней лакомились копчеными линями и расстегаями с луком и грибами. Холопы подтягивались один за другим, с разных сторон, полусонные и взъерошенные. За стол не садились - видать, харч каждому обломился неплохой, на добавку не тянуло. Почти переставший хромать Левший, краснощекий, как после бани, Звияга. Пахом с тремя лопатами на плече. Старый Лучемир приплелся вихляющей походкой и развалился на лавке у амбара. Видать, ночью с него тоже силушки выкачали немало.

- Тришка где? - налив себе квасу, поинтересовался Зверев.

- Вроде… - Фрол зачем-то оглянулся в дом. - Вроде как с Авдотьей они вчерась показались. Там, над рекой, в покосившейся избе за крапивником.

- Пахом, Звияга, прогуляйтесь, - поднимая ковш, приказал князь. - А ты, Левший, ступай на ушкуй, скажи Риусу и Ваське, чтобы взяли пилу двуручную, топоры, лопаты и сюда поднимались. Перекусят и с нами пойдут.

- А куда ты собираешься, милый? - положила руку ему на запястье княгиня.

- Сон ныне странный приснился. Про каменную выпь. Хочу пойти, проверить.

- На Боровинкину гору? - испуганно перекрестился староста. - Не ходи, княже! Сгинете, как и не было! Сколько там народу попропадало, страсть!

Полина сильно сжала его запястье, но промолчала.

- Оставь, Фрол, - скривился Андрей. - На татар ходили - не сгинули, на ляхов ходили - не сгинули. Как-нибудь и с каменной выпью управимся. Зачем еще смердам князь нужен, кроме как не для защиты от бед всяческих? К вечеру не останется ничего страшного в Боровинкиной дубраве, это я тебе обещаю. А ты, милая, отдохни покамест. Тебе по чащобам за нечистью лазить ни к чему.

Речь Зверева, может, и была несколько высокопарна - но ведь мужики деревенские должны знать, чего ради они князя и его холопов кормят, от себя и детей снедь отрывая. Вот, каменной выпи не станет - уже кое-что.

- Бог ты мой, Тришка, - всплеснула руками Полина. - Андрей, он опять!

Звияга и Пахом тащили холопа, закинув его руки себе на плечи. Временами Тришка начинал переступать ногами, но большей частью они волочились по траве. Голова же его и вовсе не поднималась.

- Вот, княже. - Холопы поставили героя перед Андреем на ноги.

Князь ощутил, как сознание его захлестнула волна гнева, и кистень словно сам собой выскользнул из рукава, готовый к смертельному удару. Но в последний миг Зверев спохватился: и так каждый человек на счету. Прибить легко - где другого возьмешь?

- Выпороть… Так времени нет. Староста, в погреб его запри. Как оклемается - двадцать пять плетей.

- У меня в погребе, того… - забеспокоился Фрол. - Медок настаивается.

- Тогда из колодца его пару раз окатите да к дереву привяжите. Пусть остывает. Да, и воды рядом оставьте. А то как бы не загнулся совсем с похмелья.

Снизу, от заводи бодрым шагом поднимались мальчишки, и Зверев выбрался из-за стола:

- Благодарствую, Фрол, попотчевал. Пахом, Звияга, берите топоры - и за мной. А вы, как поедите, догоняйте. Ноги молодые, быстрые. По стуку топоров легко найдете.

В этот раз к штурму Боровинкина холма князь подошел куда более основательно. На своем пути люди срубали низко висящие ветви, сносили кусты. Самые трудные завалы обходили, на тех, что попроще, - вырубали в стволах ступени. Когда отряд нагнали мальчишки, некоторые стволы стали перепиливать, засыпая скользкий мох белыми опилками. Как ни странно, вся эта работа сильно движение не затормозила. Вчера Андрей поднимался три часа, нынче - где-то четыре. Видать, срубить куст куда проще, чем через него продраться.

Добравшись до макушки, немного передохнули, перекусили пряженцами и молоком, которыми снабдила Звиягу его новая знакомая. Андрей походил между дубами и наконец выбрал пятачок земли, из которого почти не торчало корней:

- Здесь. Давайте, мужики, начинайте рыть. Копать придется глубоко, так что силы берегите. Не надорвитесь сразу.

- И как глубоко, Андрей Васильевич? - уточнил Звияга.

- Думаю, сажени на три. И где-то на десять в стороны.

- Ого! За день не управимся, княже. Тут ден на пять работы получится. Опять же, дубы помешают.

- Корни подроем - сами свалятся, - поплевал на ладони Пахом и взялся за работу. - Ну, чего стоишь? Копай.

Назад Дальше