- Проклятье, - сплюнул Андрей. - Вечно все не слава Богу. Эй, плотник, а на продажу ушкуи тут у кого-нибудь есть?.. Эй, корабел!.. Эй, смерд, ты куда пропал?! Эй, человек! Покажись, не то хуже будет!
Однако человек явно считал, что хуже будет, если он покажется. Стуки на корабле прекратились. Видать, работник был один, доделывал что-то по мелочам.
- Наверх, что ли, лезть? - оглянулся на боярина Зверев.
- А толку, княже? - пожал плечами Пахом. - Он, может статься, с той стороны спрыгнул, да и утек давно.
- Ты, Юрий Семенович, понапрасну мастерские не обходи, - неожиданно встрял в разговор Лучемир. - Ты узнай, у кого они матерьял ладный такой берут. К пильщикам обернемся да у них и спросим, кому свою работу продают. У таковых корабелов ушкуй искать и надобно.
- Я не Юрий, я Андрей, - вздохнув, поправил Зверев. - Пахом, ступай, пошуми под навесом. Наверняка кто-нибудь выскочит добро спасать.
Мысль оказалась правильной. Стоило холопу грохотнуть лежащей отдельно короткой доской, как из-за амбара показались сразу шестеро дюжих молодцев. Причем трое - с ложками в руках. Видать, мастеровых застали аккурат во время обеда.
- Эй, городской, чего надобно.
- Мы не городские, мы приезжие, - ответил за Пахома Андрей. - Материал ваш понравился, купить хотим. Где досками разживаетесь?
Увидев знатных гостей, мужики поумерили пыл и даже поклонились:
- Знамо где, у Посадской горки, у Ерофея Косорукого. То есть сына Лукина, что Косоруким звали.
- Посадская горка - это где?
- Да по улице нашей коли скакать, через полчаса там будете. По ней и возим.
- Отлично! Приятного вам аппетита, мужики.
Мастеровые не ответили, не поняв, что означает витиеватое пожелание, а всадники перешли на рысь и помчались в указанном направлении.
Лесопилку опознали без малейшего труда: четыре длинных, метров по двести, навеса, между которыми лежали бревна, а под крышами - белые, свежие доски. Далеко по округе разливался сказочный запах смолистого соснового леса, земля на версту была покрыта слоем мелких опилок. Засыпана явно специально, от слякоти. Под каждым из навесов работало восемь пар мужиков: бревна лежали на козлах, один из пильщиков стоял внизу, другой наверху, и оба как заведенные трудились большущими двуручными пилами, двигаясь от комля бревна к его вершине. Или наоборот.
- Вот уж кто наверняка всю жизнь чешется так чешется, - хмыкнул Зверев, глядя на осыпаемого опилками ремесленника. - Интересно, они местами меняются или быть нижним - это судьба?
- Вон, сруб стоит возле коновязи, - вместо ответа поднял плеть боярин. - Коли хозяин али приказчик есть, то там, вестимо. Не на улице же ему по рукам бить и серебро пересчитывать? Пойдем вдвоем, сын. А то как бы… не поссориться.
В избушке возле стола стоял за пюпитром лопоухий розовощекий толстяк в подпоясанном широким кумачовым кушаком зипуне. Чуть высунув язык, он что-то выводил белым гусиным пером, а рядом на столе валялось с десяток свернутых в трубочку и развернутых бумажных листков. Отчего здешние жители писали стоя, а не за столами, пока оставалось для Зверева загадкой.
- День добрый, - разведя плечи, коротко кивнул Василий Ярославович - Ты, что ли, Ерофеем, хозяином здешним, будешь?
- И вам доброго здоровия, бояре, - низко, но с достоинством кивнул толстяк. - Коли хозяин нужен, то в городе он ныне. А коли доски, брус али обрезки дешевые, то и я ответить могу.
- Видели мы ушкуй морской, что для Любовода Серого в слободе левобережной шьют, - вступил в разговор Андрей. - Доски для него хорошие выбраны. Мы бы хотели узнать, кому вы еще такие доски продавали? Мы бы хотели у таких мастеров себе судно купить.
- Купить или заказать? - уточнил приказчик.
- Есть разница?
- А как же! - Толстяк воткнул перо в чернильницу и оперся локтями на пюпитр. - Доска обрезная, мастерами по размеру гладко пиленная, зело дороже обычной получается. Посему многие для продажи как делают: простую, необрезанную берут, а в мастерской мальчишку с топором ставят, он этот край быстренько топориком обтюкает - и готово. Все едино внахлест сшивать. Доска сушеная дороже выходит - так они зимнюю, нынешнюю берут. Она смолу не впитывает - а они ее поверху, поверху смолят. С виду смотришь: ушкуй ладный, красивый, новенький. А что смола через год в воде отслаиваться станет, что борта водой пропитываются и течь начинают - того ведь сразу и не поймешь. Многие, кто не знает, и берут, за дешевизной гонятся. Такие корабельщики за ушкуй ведь всего пятнадцать-двадцать гривен просят. А обычный вдвое дороже выходит. Одна доска гривен в двадцать выпадает. Да еще работа. Да еще оснастка. Хотя, коли за зипунами ходить, то и такой сойдет. Его, может, в первый же поход сожгут или потопят али во второй. А что на третий год развалится - так до того срока ты уж либо купец именитый, либо тать безымянный, без времени сгинувший.
- Тридцать гривен? - Боярин с сыном переглянулись.
- Это коли повезет и сговоришься задешево, - уточнил приказчик. - А без задатка никто и вовсе не возьмется. Поди продай потом судно, коли все вокруг вдвое меньше за такое же просят. Кто понимает, все едино под себя ушкуй закажет, а кто нет - завсегда дешевый возьмет.
- Долго строят? - коротко выдохнул Василий Ярославович.
- К зиме сошьют, коли поторопятся. А нет - так без разницы, до новой весны всяко не уплывете. А вы какую цену хотели, бояре? Вижу ведь, слов моих не ожидали.
- Хорошо бы в сотню талеров уложиться, - честно признал Зверев. - А больше двух сотен просто нет.
- Сотня талеров? - Приказчик мотнул головой: - Шутите, бояре? Коли вам такой ушкуй и продадут, его лучше на воду вовсе не спускать. Вы бы судно поменьше взяли, но зато крепкое, на котором в дальний поход не страшно. Куда плыть сбираетесь?
- По Ладоге ходить.
- О-о… - Толстяк зачесал в голове. - Ладога - это не Волга. На ней такие шторма случаются, что и на Северном море не бывали. Тут - да-а, тут ладья али ушкуй морской потребны. Не то дети быстро сиротками останутся. Прямо не знаю, что вам и сказать, бояре… Хотя… Хотя есть на первой линии купец потомственный, Потап Кушкарев. Коли от моста к Никольскому собору повернуть - седьмая лавка. Аккурат перед углом храма будет. Коврами торгует, шелками, кашемиром. Десять лет назад ушкуй ему в нашей слободе шили. Серебра купец не жалел, для себя старался. Мыслю, судно крепкое, еще внукам его послужит. Однако же заматерел купец, ладью намедни заказал. Готова уже, по весне спустят. Так он, может статься, ушкуй старый вам и продаст. Зачем ему, коли ладья вчетверо больше товара берет? Десять лет… За сотню он его, конечно, не отдаст. Но за полторы, мыслю… Хотя кто его знает? Может, и вовсе не отдаст.
- А увидеть этот корабль можно?
- Запросто, бояре. Потап свои суда во льду зимой не держит, на берег вытаскивает. Подворье и амбары у него перед самой Питьбой, у ее устья, на берегу Волхова. Там спросите, любой покажет.
Питьбой именовалась очередная речушка, протекавшая через новгородские слободки чуть ниже крепости. Верховому - всего час пути. Двор купца Кушкарева искать не пришлось. У впадения Питьбы в Волхов над заборами возвышался только один ушкуй, мачта которого была опущена к корме. В длину метров пятнадцати и шириной около четырех, он имел высоту бортов в три человеческих роста, и еще полтора роста - высоту надстроек.
- Как тебе этот красавец, старик? - указал на судно Андрей.
- Малыш в хороших руках, - прищурился Лучемир. - Хаживал он, похоже, хаживал по волнам. Однако же смола не пучится, не отслаивается, заплат тоже не видать. И гнилью не пахнет.
- Ты его нюхаешь или видишь, старик?
- А чего там смотреть, Юрий Семенович? Нечто я так не чую!
Зверев вздохнул и поправлять упрямого старика уже не стал.
Что такое душа города? Где-то это главный проспект, где-то памятник свободе, где-то главный храм. А где-то - и знаменитый на весь мир рынок. И только Новгород ухитрился собрать все проявления души в одном месте. На правом берегу Волхова, среди древнейших православных храмов находились вечевая площадь города - и его же торговые ряды. Лавки горожане строили так же добротно, как церкви: с толстыми каменными стенами, высокие и просторные. Впрочем, купола церквей поднимались, конечно же, выше, нежели двухэтажные магазинчики с узкими лесенками, обширными торговыми помещениями и односкатными черепичными крышами.
Потап Кушкарев вел свое дело, расположившись между шорной и ювелирной лавками. Вывески над дверьми не имелось, но несколько ковров и тюков ткани лежали на прилавке перед входом.
- Хозяин здесь? - поинтересовался Василий Ярославович у стоящего за прилавком удальца в красной атласной рубахе, расстегнутой на груди.
- Здесь, боярин, - кивнул тот. - Покликать?
- Зови.
- Отец! - сунул голову в дверь магазина парень. - Отец, подь сюда! Тебя заезжие бояре ищут.
Зажиточный купец оказался, естественно, мужчиной дородным, чернобородым, в бобровой шапке и собольей ферязи, из-под которой проглядывала суконная поддева. Он приложил руку к груди, степенно поклонился:
- Доброго вам здоровья, бояре. Чем могу вам душевно угодить?
- И тебе долгих лет, торговый человек. Вот, держи… - И Андрей положил ему в руку кошель с талерами.
- Что это?
- Серебро.
- А за какой товар?
- Ушкуй нам нужен, Потап. У тебя, слышали, есть. Берем.
- Вы его видели?
- Нет, - мотнул головой Зверев. - Но у такого справного купца и судно должно быть справным. А нам иного и не нужно.
- И сколько здесь?
- Мы же не видели ушкуя, - напомнил Андрей. - Вот и ты в кошель не заглядывай. Тебе серебро, мне ушкуй. Идет?
Купец задумчиво взвесил кошель в руке, подумал, снова взвесил - и решился:
- По рукам, боярин! Лихому молодцу ушкуй и уступить не жалко. Бери!
* * *
Лед шел по Волхову целую неделю. Стронулся с места на третий день после покупки ушкуя, а освободил реку только к десятому. Все это время Лучемир, щурясь, нюхая и тыкаясь во все носом, облазил корабль от макушки опущенной мачты до самого нижнего трюма и потребовал сменить почти половину оснастки: подгнившие или стершиеся, по его словам, канаты и веревки, ветхие паруса, кормовое весло и бочки для воды. Кроме того, потребовались припасы, гамаки, посуда и куча всякой другой мелочи, на которую ушло в общей сложности почти семь талеров. Еще на три талера его разорила Полина, пожелав для их уютной каюты ковры на пол и на стены, перину (с кровати, решила она, в шторм можно упасть), специальные подвесные светильники, не боящиеся качки. Во всяком случае, так утверждал купец, продавший ей еще и индийский талисман, хранящий от гибели в пучине, от любых болезней и немилости мужа. Отдельной строкой прошли полталера на покупку специальных кожаных бортов, что натягивались от носовой надстройки до кормовой и защищали палубу от волн и брызг. Андрей сказал купцу Кушкарёву, что таковые должны прилагаться к ушкую как его часть, - и тот неожиданно согласился купить новые в складчину. Наверное, хорошо отыгрался при покупке у него же ковров.
В пятый день после Благовещенья ушкуй благополучно скатился в воду на смазанных салом салазках. Купец позволил на несколько часов причалить к его пирсу - в просторные пустые трюмы холопы загрузили сани, на палубу завели лошадей, занявших почти все свободное место, Лучемир пошевелил кормовое весло, проверяя, насколько свободно оно ходит, и махнул рукой:
- Отчаливай! Носовой парус тяни! На полный вытягивай, на полный.
Течение только-только оторвало ушкуй от берега, как порыв ветра начал разворачивать судно. Старик, гордо вскинув голову, дождался, пока бушприт укажет на противоположный берег, и приказал поднять главный парус. Вверх по мачте взобрался широкий прямоугольник, выгнул белоснежную, с алым крестом грудь и решительно потянул корабль в сторону озера.
- Деда, прямо пошли, - облизнувшись, сообщил Риус.
- Сам знаю, - ответил кормчий и повел веслом, удерживаясь на стремнине.
Через два часа ушкуй выбрался на просторы Ильменя и двинулся более резво. На взгляд Андрея - широким шагом, километров десять в час. Волн почти не было, а потому и лошади стояли смирно, и пассажиров не укачивало. Неведомо, каким таким чувством руководствовался Лучемир, но до сумерек он смог вывести судно точно к устью Ловати и пошел вверх по течению. Рыжеволосый ученик тут же занял место рядом с кормчим, предупреждая о препятствиях, но помощь его почти не потребовалась: начиналось половодье, и ширина реки с пары сотен саженей увеличилась почти до двух верст. Течение тоже ослабло, и ветер легко толкал путников все вверх и вверх к родной усадьбе.
Ночь они все же простояли на якоре, но рано утром - Андрей еще и не проснулся, - опять тронулись в дорогу. Шли весь день, ночь, и снова день - Лучемир боялся потерять попутный ветер, - и поздним вечером ушкуй навалился бортом на один из глубоко осевших в реку причалов Великих Лук. Холопы принялись разгружать корабль, а боярин подошел к князю Сакульскому:
- Ну, сынок, вот и настало твое время. Теперь ты сам.
Василий Ярославович перекрестил сына, порывисто обнял, снова перекрестил:
- Все, мой князь. После Покрова жду вестей. Все…
Он решительно сбежал по трапу и пошел к городу, больше уже не оглядываясь. Андрей ощутил в горле щекочущий комок. Ему стало так тоскливо, словно он расставался с родным отцом. На ляхов в копейный удар ходил - и то такого отчаяния не чувствовал.
- Отчаливай, - приказал Зверев, едва последние сани поднялись из трюма.
- Ночь уже, княже, - осторожно напомнил Левший. - Наскочить в темноте на кого можно. Али на сваю. Город все же. За причал не плочено.
- Отец разберется. Отчаливай. На якоре переночуем.
- Снимай концы, подтягивай. Риус, Васька, под ноги глядите, под борт не провалитесь. Отчалили, княже. Теперича что?
- Спускайтесь на полверсты и бросайте якорь. Завтра трогаемся к Ладоге.
Андрей пошел в каюту, к мирно спящей жене. Для него оставленный причал тоже означал: все. Теперь ему придется жить самому.
Золото мертвых
- Хорошо-то как, любый… - Андрей проснулся от прикосновения руки к своей ноге немного выше колена. - Водичка журчит, перина покачивается, никто не тревожит, тишина. Так бы и жила здесь все время.
- Замерзнем зимой, - повернулся к ней Зверев и поцеловал в глаза. - Опять же, горячего не поесть. Где тут готовить, на корабле?
- Я бы и вовсе не ела, Андрюша, лишь бы тебя завсегда рядышком с собою ощущать. - Полина откинулась на спину и стянула с себя ночную рубашку.
Все же в раннем браке, пусть и по расчету, есть свои плюсы. Женщина всегда рядом, только руку протяни. Посему мысли не о том крутятся, кого бы на вечер подцепить да где бы с кем познакомиться, а больше о делах серьезных, настоящих.
Через полчаса, одевшись, князь вышел на палубу, огляделся по сторонам, на мелькающие справа и слева кусты, растущие прямо из реки. Воды тихой Ловати тянулись далеко-далеко в стороны - и Андрей не сразу сообразил, что видит не кустарник, а макушки залитых половодьем деревьев. Весна.
Левший, вытянув покалеченную ногу, полусидел на бухте каната, подставив лицо теплым солнечным лучам. Косой Васька пристроился на ступеньках кормовой лесенки. Лучемир, естественно, стоял у руля, а рыжий Риус, привалившись к борту, время от времени предупреждал его о возникающих препятствиях: о топляках, о выглядывающих из глубины деревьях, о холмах, превратившихся в отмели.
- Он чего, совсем ничего не видит? - тихо поинтересовался Зверев.
- А кто его знает, - вяло ответил Левший. - Иногда в дверь распахнутую войти не может, а порой берег за горизонтом замечает.
- А шапку снять?
- Ой, прости, княже, - подпрыгнул холоп, но встать из-за покалеченной ноги быстро не смог. - Не слышал, как дверь открылась.
Васька же, глядя куда-то хозяину за плечо, скинул войлочный, похожий на пилотку, "пирожок".
- Ладно, лежи, - разрешил увечному Зверев. - Нет у меня ныне настроения гневаться. Девки где?
- В гамаках качаются, княже. Госпожа не зовет, они и рады бока отлеживать.
- А Пахом, Звияга, Тришка?
- Тоже отдыхают. Им ведь корабельные дела ни к чему, паруса ставить не умеют. Опять же, Лучемир покамест велел токмо передний оставить, косой. Супротив ветра вправо и влево виляет.
- Что, Тришка тоже не корабельный человек? - не понял Андрей.
- Тришка… - Холоп закашлялся. - Тришка в Новгороде… Ну, как боярин после похода пива всем дозволил, ну, он и пил все время, пока вы делами насущными занимались. Как отплывали, батюшка ваш повелел в трюм его бросить, дабы проспался и протрезвел. Однако же, как его отпустили, он опять пьяным напился где-то. Уж не ведаю, где смог. Видать, средь добра что-то припрятано. Его опять в трюм спустили. А вчерась, как разгружать сани начали, он выбрался и поутру опять лыка не вязал. Мы его снова в трюм столкнули, дабы в людской не накуролесил.
Ну вот, теперь Андрею стало ясно все до конца. Нормального человека Друцкий, естественно, дать не мог. Единственный не малолетний, не увечный, не кривой и не слепой из подаренных им холопов оказался запойным алкашом.
- Чего прикажешь, Андрей Васильевич? Достать?
Зверев пожал плечами. Среди колдовских припасов и лекарственных зелий, подаренных ему в дорогу мудрым Лютобором, ничего протрезвляющего не было. А угля на корабле не достать - печей тут не предполагалось.
- Оставь, пусть проспится, - махнул он рукой. - Как похмельем отмучится, может, и соображать начнет. А куда, кстати, правят наши седой и рыжий?
- Ты же намедни к Ладоге велел идти, Андрей Васильевич, - напомнил Левший. - Туда и идем.
- Я знаю, - кивнул князь Сакульский. - Токмо Ладога есть город, а есть озеро.
- Риус! - крикнул холоп. - Ты чего деду сказал? Куда плывем?
- Чего? - глянул вниз, на палубу, мальчишка и, увидев хозяина, тут же поклонился: - Доброго тебе здоровья, княже. Как спалось? Не укачал дед своими виляниями?
- Ничего, все лучше, чем на санях по кочкам прыгать. Скажи деду, пусть к Запорожскому правит, в мое княжество. Он должен знать, наверняка с князем Друцким туда ходил.
- Да я не глухой, Юрий Семенович, сам все слышу, - отозвался кормчий. - Доброго тебе утра.
- Андрей я, Андрей! Князь Андрей Васильевич Сакульский, урожденный боярин Лисьин. Ты чего, до сих пор не понял, кому служишь?
- Понял я все, Юрий Семенович, понял. В Запорожское плывем, через озеро к Вуоксе.
Мальчишки фыркнули и кинулись к заднему борту - чтобы хозяин не увидел. Левший удрать не мог, а потому старательно пытался сдержать смех.
- Вот зараза, - сплюнул Зверев. - Тришка как проспится, десять плетей ему дашь.
- А почему Тришке, Андрей Васильевич? - не понял холоп.
- Потому что вот этого, - кивнул на рулевого князь, - пороть бесполезно.