- Ну, может, и бывали напряженные дни, когда я выкуривал по четыре пачки, - сдался Мокий Нилович. - Но нечасто. Нечасто.
- А кашлял-то как по утрам! - с ужасом припомнила Рива.
- Честно сказать, я и теперь еще подкашливаю слегка, - признался Мокий Нилович. - Но все равно - совсем иначе чувствую себя. Совсем иначе. Пару-тройку сигарет за день выкурю - и хорошо, и ладно.
- Поверите ли, Богдан Рухович, - доверительно поведала девушка, - я уж и мечтать перестала о том, что папенька бросит табак этот. Просто чудо Господне! Только вот Карпуша тоскует, - вздохнула Рива и, ладонью попробовав, не остыл ли чайник, чуть повернулась и попыталась, прищурившись, глянуть на горящую от солнца гладь воды. Сразу отвернулась, махнув рукой. - Нет, не вижу. Слепит очень.
- Там он, сердешный, там, - сказал Богдан, который сидел сбоку: ему отчетливо различим был сквозь воду силуэт громадного, замершего в унылой неподвижности карпа, которого заботливая Рива в свое время приучила подъедать за батюшкой бесчисленные летящие в воду окурки.
- Я уж ему с позавчерашнего вечера стала целые кидать, - сообщила Рива. - Кушает… Но все равно скучает. Еда - едой, а общение? Бывало, папенька тут посидит, покурит вечерком с полчасика - Карпуша оттуда смотрит, губами шевелит… окурков пять-шесть схрумкает - вроде и побеседовали. А теперь… Или, может, обиделся, - продолжала она задумчиво, - вчера-то мне так жалко его стало, так жалко, что я… - девушка замялась, - уж простите, батюшка, а только целую сигару из тех, что вам в прошлом году с Кубани прислали, взяла ему и кинула. Карпуша-то ее - ам! Ан не окурок… Наверное, крепкая она ему, сигара-то…
Мокий Нилович шутливо погрозил дочери пальцем.
- Вот мы и стараемся, Богдан, на пруду чаи гонять почаще, - сказал он. - Все-таки ему повеселей.
- Понимаю, - сказал Богдан и взял бублик. - Божья тварь.
- Во-во… Так что сильно тебе сие заведение рекомендую, - вновь вернулся к прежней теме Мокий Нилович, подливая себе из чайника чаю. - И название-то какое: "Тысяча лет здоровья"!
- Да я ж не курю. И не пью. Почти…
- Я говорю тебе, Богдан, там вообще от всего лечат. Новейший центр. Живописное место на самом берегу залива, нетронутый лес по сторонам, озера. Воздух, как в горах. Высокотехнологичное оборудование последнего поколения, ничего ввозного. Правда, - Мокий Нилович усмехнулся, - слов ввозных много. Животворное общение у тамошних медиков не иначе как "витагенные контакты". А пиявколечение - как бишь… гирудотерапия!
Богдан едва не уронил чашку.
- Как-как? - в полном восторге переспросил он, сразу вспоминая завсегдатая харчевни Ябан-аги йога Гарудина. - Гарудотерапия?
- Нет, - с сожалением возразил Мокий Нилович. - Мне тоже по первости показалось, будто они от птицы Гаруды словцо выродили… Нет, это на латынский манер. Пиявицы - гируды, по-ихнему.
- Вот и верь ученым, - подперев щечку кулачком, задумчиво произнесла Рива, - когда они утверждают, будто совсем даже не все языки произошли от одного, древнейшего единого…
- Но сами эти… витагенные контакты, - со вкусом повторил смешное словосочетание Великий муж, - дорогого стоят! Я с одним ечем там разговорился… Желудок ему безо всяких таблеток и ножей вылечили. Просто специально дрессированную кошку здоровенную клали на живот, и он ее гладил по паре часов кряду - а она, дескать, сворачивается как-то особо ласково, греет… статическое электричество дает, наводит и снимает поля. Чудо-кошка, ей-богу! Через десять сеансов язвы как не бывало! Да и я - посмотри. Ведь действительно с двух укусов курить перестал. Вот в эту точку и в эту… - Мокий Нилович распахнул теплый халат на смуглой волосатой груди и показал две точки под ключицами. Там виднелись уже сходящие синяки. - Нет, Богдан, кроме шуток. Рекомендую.
- Я здоров, - почти с сожалением ответствовал Богдан. И благоразумно добавил: - Пока.
- Ну, на будущее учти… А младшая супруга твоя как? Вот бы ее подлечить там после асланівськой-то встряски - ей-богу, милое было б дело! Дорогонько, конечно, - ну да после повышения тебе это все ништо!
Богдан немного помедлил с ответом.
- Жанночка, слава Богу, вполне поправилась. Конечно, суетиться подле нее мне эти дни пришлось немало… но… Это же мне только в радость.
Рива мечтательно подперла уже обе щечки обоими кулачками.
- Вы, наверное, замечательный муж, Богдан Рухович, - проговорила она, неотрывно глядя на Богдана своими огромными глазами. - Добрый, заботливый и справедливый.
Тут уж настала очередь Богдана краснеть.
- Да как вам сказать, Рива Мокиевна… - пробормотал он смущенно.
- Дочка, - Мокий Нилович негромко кашлянул, - чай простыл.
- Да, папенька, - ответствовала Рива, с готовностью вскакивая и чуть кланяясь отцу. Споро поставила на серебряный поднос чайник, три пустые чашки и, мелко ступая в длинном кимоно, вышла из беседки, грациозно проплыла над уютным горбатым мостиком, соединявшим остров с материком сада, и скрылась за кустарниками.
Мода на кимоно нихонского кроя, в середине весны вдруг полыхнувшая среди молодых девушек Александрийского улуса, все не проходила. "Странно, - подумал Богдан. - И почему тех, кто вступает в жизнь, вечно тянет на иноземное? Ханбалыкские халаты куда удобнее… Вон как славно сидит на Раби. И тепло, и вольготно".
- Совсем в возраст вошла, - вполголоса поведал Богдану Мокий Нилович.
- Хороша, - искренне ответил Богдан.
- Глаз с тебя не сводит.
- Да помилуйте, Раби Нилыч…
- Вот те крест. Сам не видишь, что ли?
Богдан не нашелся, что ответить.
- А я бы не против, - вдруг сказал Мокий Нилович, глядя мимо Богдана и задумчиво сцепив пальцы лежащих на столе рук. - То есть дело ваше, конечно… Просто мне бы, старику, спокойней было. Может, каким любительницам острых ощущений с тобою и пресновато - но за тобой, как за каменной стеной. Вот уж в чем я уверен. - Он усмехнулся. - И тебе бы весело. Собрал бы целый, как одно время в Европах модно говорить было, интернационал. Узбечка, француженка, ютайка…
Несмотря на прохладу, Богдана бросило в жар.
- Маловато для интернационала, - натужно попытался он отшутиться.
Вотще. Голос прозвучал как-то сипло.
- Какие твои года, - спокойно ответил Мокий Нилович и глянул ему прямо в лицо. - Ты и пятерых теперь вполне прокормишь, после повышения-то в ранге. Тем более, скажем, Рива моя бездельничать не будет, работать пойдет обязательно. Математикой бредит, астрофизикой… Помнишь, я тебе рассказывал, что в прошлом году она на объявленный Тибетской обсерваторией конкурс сочинение подавала?
- Помню.
- Первое место заняла, - сдержанно, но гордо уронил Мокий Нилович. - Директор обсерватории, цзиньши астрофизических наук Чэн Тойво Петрович ей золотой диск Галактики прислал, с личной подписью и киноварной печатью на веревочке…
- Вот умница девочка! - искренне восхитился Богдан. Талантам ближних он всегда радовался безоглядно, от души. - А ведь я ее совсем пацанкой помню, по деревьям любила лазить… Наверное, к звездам поближе подбиралась.
Мокий Нилович хмыкнул.
- Как же вы до сих пор не похвастались-то, Раби?
- К слову не пришлось, - слегка замялся суровый отец.
Из-за поворота ведшей к дому дорожки, аккуратно посыпанной ярко-желтым песком, показалась Рива Мокиевна с подносом в руках. Богдан неловко отвел глаза - и поднял их, лишь когда девушка, улыбаясь ему, поставила перед ним чашку и наполнила темным, ароматным, слегка дымящимся в прохладном воздухе чаем.
- Благодарю вас, Рива Мокиевна, - проговорил Богдан.
- Ах, что вы, Богдан Рухович, - ответствовала та.
Мокий Нилович с легкой доброй усмешкой, чуть исподлобья, наблюдал за ними. А когда девушка уселась на свое место и налила чаю себе, он достал из лежавшей в кресле рядом с ним пачки "Гаолэ" сигарету. Подержал в руках мгновение, а потом решительно встряхнулся и, не закуривая, метнул ее в пруд.
Карпуша увесистой чешуйчатой молнией вознесся из воды, на лету жамкнул сигарету и с аккуратным плеском провалился обратно в расплавленное сверкание.
- Эк! - довольно крякнул Мокий Нилович, провожая любимца взглядом. - Молодца!
- А ведь это несправедливо, - вдруг проговорил Богдан.
- Что? - не понял Мокий Нилович.
- Я бы даже сказал, жестоко. Уж простите меня, Раби Нилыч, на резком слове.
- Да ты о чем, Богдан? - нахмурился сановник.
- О карпе. Мнится мне, его уж, как и вас, пора лечить от пристрастия к табаку. Наверное, табак и рыбе вреден.
Яркие, пухлые губы Ривы Мокиевны изумленно приоткрылись: редко кто брал на себя смелость делать замечания ее отцу.
- Каков! - одобрительно буркнул Мокий Нилович после короткой паузы. - Нет, каков, а, дочка! Яко благ и человеколюбец. Даже - рыболюбец!
Богдан поправил очки.
- Нет, ну правда, Мокий Нилович…
- Уж не знаю, какой ты на самом деле муж, - проговорил Раби Нилыч, - это Фирузе и Жанну спрашивать надо…
Лицо и даже шея Ривы в момент стали пунцовыми, словно в ее сторону плеснуло по ветру пламенем близкого костра, - и девушка в полном смущении отвернулась.
- Но вот что Великий Муж из тебя получится отменный - тут у меня сомнений нет. Ни малейших нет. Вот на сей предмет я и хотел поговорить с тобой, когда звал откушать чаю…
Богдан покрутил головой.
- Слушаю вас, - пробормотал он.
- Меня, может, уложат на время. Может, на десять дней, может, седмиц на пару. Обследоваться да подлечиться как следует быть, без спешки. И… старый я стал. Год ли, два ли еще протяну в главных блюстителях - все равно уходить вскорости. Вот тебе и тренировка, пока я в этой самой "Тысяче лет" сибаритствую. Временным Великим Мужем я оставляю тебя. Привыкай.
Богдан не сразу нашел в себе силы ответить. Слишком все это было неожиданно.
- Мокий Нилович, я недостоин… - монотонно забубнил он, пытливо вглядываясь в глубины своей чашки с чаем, но Мокий Нилович его перебил.
- Брось. Я и с князем давеча говорил на сей предмет. У него сейчас голова кругом идет, конечно, на днях голосование по этой челобитной, насчет снижения налога… Но твое имя он хорошо помнит. И он целиком за.
Тут уж перечить было бессмысленно. Богдан только сглотнул пару раз, чтоб не перехватило горло некстати, встал, одернул ветровку, которую Жанна не называла иначе как "а-ля Рюри́кь", опустил руки по швам и сдержанно отчеканил:
- Служу Ордуси!
Рива, с прижатой к груди чашкой чая в руках, восхищенно глядела на него снизу вверх. Пруд у нее за спиной торжественно сверкал.
Благоверный сад,
19-й день восьмого месяца, шестерица,
день
Начальные восемь седмиц супружества проходят под знаком Огня. Вечно куда-то спешащие западные варвары называют начало брака медовым месяцем, отводя молодоженам на первый пыл срок постыдно короткий, и фантазия европейская в сравнениях не идет дальше меда. Что ж, там и прекрасную часть женского тела, которую по всей Ордуси благоговейно и поэтично именуют "яшмовой вазой", зовут "honey pot" - "горшочек с медом"; можно подумать, изголодались они в Европе совсем, и предел тамошних вожделений и мечтаний - по-быстрому сладкого от пуза налопаться. Нет, конечно. Неистовые размолвки и страстные примирения, судорожные ночи и мгновенные дни - никакой это не мед. Даже не сахар.
Огонь.
Потом эту стихию начинает тушить холодный душ общего быта и каждодневного неприукрашенного трения. Начинается власть Воды. И длится она еще семь месяцев. А если брак устоит, не размокнет и не утонет под сим остужающим напором, власть над ним берет плодоносная стихия Земли. Два да семь - девять. Начинаются дети.
Рожать, разумеется, не возбраняется никому и через пять, и через десять лет после заключения брака, если есть на то обоюдные возможности и общее желание. Но считается, что знак Земли властвует над мужем и женою ровно три года. Потом его сменяет знак Дерева. Семья перестает быть суетливой и недолговечной травой, торопливо лезущей из земли, и становится крепким стеблем, могучим стволом, пустившим корни и поднявшимся, чтобы зеленеть и ветвиться, всерьез и надолго.
И наконец, если брак не распадается за десять деревянных лет, над ним простирает свои несокрушимые крыла Металл. Дальше вступают в силу уже иные, более частные степени: серебряная годовщина, золотая годовщина; ну а если Господь, Аллах или кто еще наделил супругов из ряда вон выходящим долголетием - то и ванадиевая, и иридиевая…
Моменты перехода от одной стихии к другой - самые опасные для семьи. Понимающие супруги ведут точный календарь совместной жизни и в эти дни стараются быть друг с другом особенно нежными и уступчивыми; вслух не говоря ни слова о причинах такого поведения - зачем говорить о том, что общеизвестно, - чудеса изобретательности проявляют, дабы потешить близкого человека поелику возможно: подарком ли нежданным, путешествием ли долгожданным… да хоть чем.
А в тяжкий день перехода от Огня к Воде обязательно творят благодарственные жертвоприношения там, где когда-то повстречались.
Всех этих тонкостей прекрасная варварка Жанна, конечно, не знала, да и знать не могла; Богдан и не обольщался. Но сам-то он был, слава Богу, человеком культурным. И подготовился ко дню, коим начиналась девятая седмица их странного супружества, загодя.
Все получилось как нельзя лучше. В несколько смятенных чувствах вернувшись от Мокия Ниловича, Богдан, отобедав и успокоившись, уговорил Жанну поехать кататься.
- Погода какая, посмотри, Жанночка! В наших широтах столь яркий день - редкость… Поехали?
Поехали.
А в просторном гараже под их двадцатиапартаментным особняком Жанна с ее истинно галльским темпераментом и безупречным чувством прекрасного уж не могла не обратить внимания на неожиданно возникшую по соседству с потрепанным "хиусом" Богдана и своим заморским "феррари" новенькую сверкающую повозку небесно-голубого цвета - напевного и глубокого, как первый гул колокола в рождественскую ночь. Удивительно изящные, хотя и, на аскетичный вкус Богдана, несколько кричащие о собственной породистости очертания разительно отличались и от неброской уютности "хиуса", и от зализанной европейской сплюснутости. Почти не отличаясь от соседей по размерам, новая повозка выглядела рядом с ними как императорская яхта рядом с рыбачьими катерами.
- Какая! - восхищенно произнесла Жанна. Неизбывная женская страсть ко всему блестящему и чистая, совсем непредосудительная зависть к неизвестному владельцу вдруг возникшей роскошной игрушки мигом засветились в ней, ровно стосвечовая лампочка под шелковым абажуром, расписанным видами священных гор. Жанна подошла, присматриваясь внимательнее, вплотную к незнакомой повозке. - Никогда еще не видела такой…
- Это "тариэль", - сказал Богдан. - Последняя модель, три месяца назад пошла в серию. Скорость до пятисот ли, движок вдвое экономичнее твоего "феррари"…
- Дорогая, наверное?
- Довольно дорогая, - уклончиво сказал скромный минфа. Значительная прибавка к жалованью, воспоследовавшая сразу за награждением Богдана званием Всепроницающего Зерцала, оказалась весьма кстати.
- Смотри-ка! Ключ торчит. Какие вы все-таки в Ордуси беспечные… Интересно, - Жанна с любопытством оглянулась на двери гаража, словно ожидая, что сейчас сюда спустится неизвестный владелец молниеносно пленившей ее сердце повозки, - чья это?
Всех соседей по дому она уже знала наперечет, и ясно было, что сейчас молодица лихорадочно перебирает в уме их фамилии, финансовые возможности и транспортные потребности.
- Твоя, - просто ответил Богдан. Жанна окаменела. Потом растерянно посмотрела в лицо мужу.
- Что?
Богдан смущенно улыбнулся.
- Твоя, - повторил он. - Что ты по сию пору на своей италийской ездишь, ровно какая-нибудь гокэ.
- Богдан… - потрясенно проговорила Жанна.
- Сегодня началась девятая седмица нашей совместной жизни, - торжественно проговорил Богдан. - В этот день у нас принято делать подарки.
Жанна, забыв о драгоценной повозке, порывисто шагнула к нему. Прижалась, спрятала лицо у него на груди, обняла. Коротко прошуршал ее плащ - и в просторном гараже вновь стало совсем тихо.
- Ты лучший из людей, - шепнула Жанна.
"Во всяком случае, не худший, - без ложной скромности подумал Богдан. - Но как бы я это мог тебе показать, если бы не прибавка?"
Они остановились на набережной возле Благоверного сада - как раз в том месте, где два месяца назад, ища стоянки, юркий "феррари" скользнул перед носом "хиуса". С охапкой купленных по дороге роз в руках Богдан выбрался из "тариэля", который, восхищенно осваиваясь, от самого дома осторожно вела Жанна - и, отделив одну розу от остальных, выпустил ее из пальцев.
- Богдан! - Жанна, уже ушедшая на несколько шагов вперед, вовремя обернулась. - Ты розочку потерял!
И метнулась подобрать.
- Не трогай, - сказал Богдан, едва видный за ворохом алых роз. - Я нарочно. Ведь именно здесь я тебя в первый раз увидел. Это… ну… вроде как жертвоприношение. Если цветок лежит ни с того ни с сего посреди улицы - всем сразу понятно, почему. Никто не возьмет. Пока не завянет.
Неторопливо, бок о бок, они пошли по чистой и ухоженной, как дворцовый паркет, аллее к Жасминовому Всаднику.
Воздух под хлесткими лучами солнца все же потеплел к середине дня. День сиял. В Благоверном саду, пользуясь погожей шестерицей, гуляли и стар и млад. Мамы с колясками, дедушки с внуками, ученые с книгами, женихи с невестами, молодежь с гитарами…