- Это - да… Скажите, как вы сами-то относитесь к челобитной?
Богдан чуть усмехнулся.
- Я считаю ее ошибочной, - сказал он. - Любое предоставление любых законодательно закрепленных привилегий за каким-либо улусом я счел бы вредным. Как бы сторонники этой идеи ее ни защищали, чем бы ни доказывали - развитием здоровой межулусной конкуренции, стремлением привлечь на территорию улуса новые капиталы и новые технологии… все равно. Всякое неравенство есть мина под единство страны. Я никогда не голосовал за кормильцев, но сейчас я целиком на их стороне. А почему вы спросили, еч Алимагомедов?
- Видите ли… - замялся шилан.
Богдан коротко покосился на Бага; тот пристроился в укромном кресле под фикусом и, согнувшись в три погибели, чтоб не бросаться в глаза, приглушенно бубнил в трубку: "Стасенька… Драгоценная Стасенька… Завтра мы не сможем увидеться. Послезавтра? Наверное, нет. Не знаю… В средницу? Не знаю… - тяжело вздохнул. - Не знаю, драгоценная Стася…"
- Если те, - сказал Богдан, - чьи взгляды я разделяю, начнут защищать их преступным образом, я буду пресекать их человеконарушительную деятельность так, как если бы не имел вообще никаких взглядов. Разве вы, Редедя Пересветович, поступили бы иначе?
Алимагомедов лишь снова облегченно вздохнул. Пристально вгляделся в лицо Богдана.
- А ведь у вас есть еще какие-то соображения, - проговорил он. - Признайтесь.
- Признаюсь, - ответил Богдан, - есть. Но они еще очень… смутны и бездоказательны.
- Ни слова? - спросил Алимагомедов.
- Ну почему же… Между нами. Я вот думаю: политическая борьба - дело обычное и повседневное, совершенно естественное для общества. Люди не могут иметь одно на всех мнение о том, что для общества хорошо, а что плохо. Конечно, для дана кормильцев выгодно, что вожди народовольцев выходят из строя. Такое соображение естественным образом приходит в голову. Но при всем том не настолько уж выгодно, чтобы… чтобы идти на преступление, - Богдан повернулся к Багу, который, наговорившись, неслышно подошел к ним. - А посмотрим с другой стороны. Кому выгодно, чтобы челобитная прошла? А? Да в первую голову - самим высокотехнологичным предприятиям улуса, хотя они и вне дискуссии, вне политики… То есть? Ракетно-космическому делу - раз. Но оно почти целиком казенное, так что ракетчикам не очень важны эти налоговые дрязги… Биологическому делу - два. Один только центр имени Крякутного в Подмосковье, бывший институт генетики, чего стоит… И три.
- Три? - спросил Баг.
- "Керулен", - ответил Богдан. - Твой старый знакомый Джимба.
Повисла пауза. Потом Бага будто обожгло - он вспомнил.
- Первое загадочное самоубийство - начальник стражи "Керулена"! Еще полгода назад!
- Именно, - подтвердил Богдан.
- Это значит… - лихорадочно соображая, протянул Баг. - Это значит, что…
Шилан Алимагомедов сообразил быстрее. Его глаза сузились, словно он прицеливался.
- Это значит, кто-то очень не хочет, чтобы объединение прера Джимбы получило дополнительные возможности развития и роста, - проговорил он бесстрастно. - Очень не хочет.
- Похоже на то, - согласился Богдан.
Апартаменты соборного боярина Галицкого,
21-й день восьмого месяца, первица,
утро
Утро первицы началось для Бага на полчаса ранее обычного - с посещения утренней медитации в Храме Света Будды. Чрезвычайные обстоятельства выбили Бага из привычной жизненной колеи: обычно отчий день он заканчивал в обществе своего духовного наставника Баоши-цзы, и на его памяти случаев, когда этому что-либо мешало, было столь немного, что счесть их хватило бы пальцев на одной руке.
Вчера не успел, так уж сегодня - обязательно… Тем более, что ночь не принесла успокоения. Напротив.
Баоши-цзы отнесся к неурочному появлению Бага со всегдашним благостным пониманием, слегка шевельнул в приветствии рыжей бородой и коротким, но величественным жестом предложил занять циновку, возникшую справа незаметными стараниями послушника Да-бяня.
Когда медитация закончилась, Баг, дабы испросить совета, начал было рассказывать великому наставнику об удивительных происшествиях последних двух дней, которые ввели его дух в смущение, но Баоши-цзы, перебирая четки, легким движением руки прервал его и, оборотившись к послушнику Сяо-бяню, повелел принести кисть, тушь и лист бумаги. Когда все требуемое было доставлено, Баоши-цзы на минуту прикрыл добрые глаза, а потом напитал кисть тушью и единым движением начертал гатху, каковую и даровал Багу, а сам величественно удалился во внутренние покои. Гатха гласила:
С безначальных времен из жизни в жизнь существа переходят.
Неразумный считает: себя я убью и тем от страданий избавлю.
Но мудрец понимает: плоды деяний, будто тень, за телом следуют.
И не обманешь причин и следствий цепь, себя убивая.
Баг сложил лист и спрятал в рукав. От прозорливости великого наставника на душе, как обычно, стало лучше, однако же полного спокойствия достичь так и не удалось. Слишком много всего навалилось.
…Баг заехал за Богданом, как и договаривались, ровно в девять. Жанна, посвежевшая и успокоившаяся после долгого сна, проводила мужа до дверей апартаментов, полная готовности наконец-то, после асланівськой встряски и вызванного ею долгого недомогания, вновь впрягаться в работу. Сегодня она собиралась посетить Главную научную библиотеку на Острове Басилевса Константина Великого - александрийцы, как правило, называли его просто Басилеевым. Впрочем, супруга клятвенно заверила Богдана, что отправится туда не раньше, чем сготовит обед. Молодица постепенно привыкала к вкусам Богдана и давно уж не варила лукового супу; да и самой ей больше оказались по нраву щи. Со сметаной.
Когда Богдан открыл дверь, она сказала тихо:
- Я люблю тебя… - И медленно провела ладонью по его щеке. Он благодарно, ободряюще улыбнулся - и поспешил по лестнице вниз, на улицу Савуши, где нетерпеливо фырчал мотором Багов цзипучэ.
Лицо Бага было по обыкновению бесстрастным, но по тому, как он хмуро смотрел на залитую утренним солнцем улицу и как резко тронул повозку с места, Богдан понял, что друг не в духе.
- Что-нибудь случилось?
Баг ответил не сразу. Стремительно вывернув на скоростную полосу, он, хмурясь, докатил до развязки, за которой Савуши превращалась уже в загородный Прибрежный тракт, развернулся и погнал мимо уютных мостов, ведших на Парковые острова, обратно к центру Александрии.
- Да чушь какая-то… - пробормотал он тогда.
- Какая? - терпеливо спросил Богдан.
- Кот пропал…
- Судья Ди? - поднял брови Богдан.
- Ну да. Пришел неизвестно откуда… и ушел неизвестно куда.
- А что же сюцай твой за ним недоглядел?
Баг помолчал. Свирепо обошел тяжелый продуктовоз, тащившийся с явным опозданием к какому-то из центральных магазинов, и процедил:
- В том-то и штука, что он тоже пропал. По-моему, не ночевал дома.
Богдан покачал головой. Эти события казались такой мелочью в сравнении со смертью Ртищева, сумасшествием ад-Дина и всем прочим…
- Если ты не против, сразу после беседы с Галицким заглянем ко мне на минутку, - просительно сказал Баг, не отрывая взгляда от летящей навстречу, переполненной в этот час дороги. - Сердце не на месте.
- Какой разговор, - ответил Богдан и достал из кармана ветровки телефонную трубку. К телефону долго не подходили, и сердце Богдана несколько раз успело сжаться: а вдруг они напрасно не побеспокоили боярина вчера и с Галицким за ночь тоже что-то случилось? Он не выходил из дома ни ночью, ни утром, это подтвердили все наблюдатели - но коль началась эта бесовская пляска, нельзя было пребывать в уверенности…
Однако в конце концов раздался отчетливый щелчок соединения, и негромкий голос сказал:
- Да, слушаю…
- Я имею честь беседовать с преждерожденным боярином Галицким? - спросил Богдан.
- Да.
- Я срединный помощник Управления этического надзора Оуянцев-Сю. Простите, ради Бога, за столь ранний звонок, но обстоятельства складываются таким образом, что мне и моему напарнику было бы очень желательно теперь же с вами побеседовать.
Пауза.
- В связи с… Гийасом?
- Вы уже знаете?
- Конечно. Видел в утренних новостях. Безобразная передача, какой-то цирк устроили из трагедии…
- Насколько нам известно, - осторожно спросил Богдан, - вы поддерживали довольно близкие отношения с прером ад-Дином?
- Мы семнадцать лет друзья, - просто ответил Галицкий.
- И оказались по разные стороны засеки…
- Уже в третий раз за то время, что мы оба боярствуем в Соборе. Нам это не помешало в прошлом, не помешает и теперь… если Гийас поправится. Вы знаете, что с ним?
Богдан запнулся, не зная, как ответить, но Галицкий сам пришел ему на помощь.
- Впрочем, что мы по телефону… - сказал он. - Хорошо, я вас жду. Когда вы сможете приехать?
- Мы уже едем, - ответил Богдан.
Соборный боярин Даниил Казимирович Галицкий жил в скромных двухэтажных апартаментах о девяти комнатах в высотном доме на самом берегу Охотницкой речки; из широких окон его гостиной, в которой он принял ечей, открывался прекрасный вид на слияние Охотки и Нева-хэ. Человекоохранители представились; боярин отвесил им короткий, исполненный внутреннего достоинства поклон. Бывший осназовец и после многих лет соборной деятельности сохранил поджарую, крепкую фигуру, смуглую кожу и острый, цепкий взгляд. Он тактично дал друзьям оглядеться (Богдан отметил аскетичность обстановки, да еще - католическое распятие, осенявшее необозримый рабочий стол), указал им на кресла и, каким-то невероятным чутьем угадав в Баге курильщика, немедленно извлек из недр стола прекрасную серебряную пепельницу и придвинул к нему. Затем уселся в свое кресло первым.
Правила ведения сообразной беседы требовали хоть минуту поговорить с хозяином о погоде и семье, но соблюдать их в данном положении и Богдану, и Багу было невмочь. Оба напряженно перебирали варианты начала разговора, но боярин снова пришел им на помощь.
- Вы, вероятно, успели выяснить, что я был в гостях у Гийаса непосредственно перед приключившимся с ним несчастьем, - утвердительно проговорил он.
- Да, - признался Богдан. - Поэтому нам и показалось необходимым переговорить с вами как можно быстрее.
- Понимаю. Вероятно также, вы установили, что я оказался последним, кто видел Гийаса в добром здравии. Собственно, это было несложно. Гийас жил очень замкнуто, Катарина вчера к нему не собиралась… так что - я.
- Да, - повторил Богдан.
Галицкий с каждым мгновением нравился ему все сильнее - открытый, мужественный, умный человек. "Впрочем, - одернул себя Богдан, - мне и Абдулла в Асланіве нравился, да еще как…"
Галицкий помолчал. Взгляд его был тяжел и непроницаем.
- Это правда, - сказал он затем. - Судя по тому, что говорили в новостях о времени происшествия, я еще до дому доехать не успел, когда Гийас уже вышел на карниз. Это… - он помотал головой, прикрыв глаза. Броня его на миг дала трещину. - Это… что-то чудовищное!
Впрочем, Галицкий тут же взял себя в руки.
- Прежде чем спрашивать начнете вы, - сказал он с подчеркнутой бесстрастностью, - я все же повторю свой вопрос. Что с ним?
- Мы не знаем, - честно сказал Богдан.
Галицкий медленно, едва заметно кивнул. У него была гордая, красивая посадка головы. И чуть поседевшие виски.
- Спрашивайте, - сказал боярин.
- Мне кажется, - улыбнулся Богдан, - вы прекрасно сможете угадать все наши вопросы. Может быть, вам будет легче просто рассказывать? Тогда мы отнимем у вас меньше вашего яшмового времени.
Боярин помолчал.
- Да, время сейчас дорого, - уронил он. - Через три дня в Соборе будет такая рубка… Прохоровское побоище. Сегодня во второй половине дня князь принимает руководителей всех данов, чтобы еще раз выслушать их доводы и попытаться примирить их точки зрения. Мне тоже нужно быть там. И успеть подготовиться…
- Из-за чего будет рубка? - поинтересовался Баг.
Галицкий быстро глянул на него исподлобья.
- Не надо изображать свою полную неосведомленность, чтобы меня разговорить, - сказал он. - Я и так разговорюсь.
Баг откинулся на спинку кресла. Ему очень хотелось курить - но, несмотря на предупредительно подвинутую ему под самый нос пепельницу, какая-то непонятная гордыня заставляла его терпеть.
- Налоговая челобитная, на наш взгляд, разрушит экономическую устойчивость в улусе, а возможно, и во всей империи. А возможно, - глухо пояснил Галицкий, - и не только экономическую… С другой стороны, например, иные считают, что настанет невыразимое процветание. Боюсь, примирить наши взгляды князю не удастся. Я именно это пробовал вчера сделать и понял, что - нет, стена.
- Что пробовали сделать? - спросил Баг. Галицкий помолчал.
- Собственно, вчера мы с моей супругой и сыном Гийаса - он уж пару лет живет отдельно от отца, я его чуть ли не с пеленок знаю… решили все вместе воспользоваться погожим днем и долго гуляли в парках Пусицзина. Осмотрели старый загородный княжий терем, покатались на лодке… А потом… Все так расслабились, настроение у всех сделалось благодушное, доброе, и я… - Боярин мучительно подбирал слова, рассказ явно давался ему нелегко. - И я решил сделать последнюю попытку переубедить Гийаса. Мы заехали ко мне, оставили здесь Ядвигу - это моя жена, отпустили восвояси водителя и на моей повозке отправились в пустую квартиру Гийаса. Мол, посидим по-холостяцки, слегка выпьем, поболтаем, повспоминаем… Но я-то уже знал, зачем еду. И там, под кофеек и доброе вино, завел разговор о челобитной.
Он умолк. Закрыл глаза.
- У меня осталось очень странное впечатление от этого разговора, - глухо проговорил боярин.
"Ни за что не закурю!" - в двадцатый раз решительно подумал Баг, старательно глядя в окно.
По широкой, сверкающей от низкого предосеннего солнца глади Нева-хэ величаво и медленно двигался украшенный бунчуками прогулочный корабль.
- Его убежденность в своей правоте показалась мне какой-то неестественной. Чрезмерной… нездоровой. Да, вот верное слово - нездоровой. Я всегда знал Гийаса как умного, хладнокровного и открытого к взаимопониманию убежденца. Но не как убежденца-маньяка… Простите, я закурю.
Он вынул из-за пазухи пачку; Баг, с облегчением понявший, что теперь и ему задымить будет незазорно, разглядел, что это были весьма зверские папиросы "Еч" с длинной, но все равно лишенной всякого фильтра гильзой. "Осназовские привычки, - понял человекоохранитель. - Гнус лесной травить в джунглях ими славно…"
Он закурил едва ли не раньше боярина.
Богдан отодвинулся от друга чуть подальше.
- Я несколько затяжек, - мгновенно заметив нелюбовь Богдана к дыму, как-то очень по-детски сказал маститый законопроситель.
- Ну что вы, Даниил Казимирович, - проговорил Богдан.
Баг задымил торопливей. На всякий случай. Вдруг и впрямь несколько…
- Так вот, - пустив в потолок длинную струю густого зеленоватого дыма, проговорил Галицкий. - Понимаете, мы беседовали больше часа, но я уже минут через десять понял, что совершенно зря затеял этот разговор. По сути он свелся к тому, что это Гийас, напротив, пытался переубедить меня. Причем делал это с таким напором, с таким невниманием к возражениям и доводам собеседника… Я никогда его прежде не видел таким. А когда я что-то говорил в ответ, он буквально отмахивался. Вот так. - Галицкий, разогнав ладонью медленно клубившийся дым, показал, как именно от него вчера отмахивался боярин ад-Дин. Снова умолк.
- Скажите, драг прер, - проговорил Баг осторожно, - а кто-то может подтвердить время вашего возвращения домой?
Галицкий улыбнулся. С усмешкой кивнул.
- Только жена, - ответил он. - Вам этого, вероятно, будет недостаточно… Нет, подождите. Когда я ставил повозку в гараж, мне навстречу прошел сосед… мы поздоровались. Не знаю, заметил ли он, который был час… Но это случилось примерно в семь двадцать. В передаче сказали, что человек на карнизе впервые был замечен около половины восьмого, так, нет? Значит, я никак не мог вытолкнуть друга на карниз ладонью в спину, еч Лобо. Не было меня там уже. К сожалению. Может, будь я там, я бы его удержал…
Баг молча затушил недокуренную сигарету. Кажется, мимо. Ладно. Проверить надо было в любом случае.
- Я хочу вам досказать… Самое странное было под конец. Понимаете, я все-таки перехватил инициативу в разговоре… может, Гийас просто устал или счел, что после тех доводов, которые он привел, я совсем уж растерялся и ничего не могу возразить. А мне как-то удалось собраться, сосредоточиться… - Галицкий опять улыбнулся. - У меня вообще-то всегда был очень развит дар убеждения, дар подчинять себе… ну, вы, наверное, знаете - служба дает незаменимые навыки. И вот, как-то очень сжато и образно, очень просто я ответил на все, что он мне говорил. По-моему, я камня на камне не оставил от всех умствований Гийаса… Понимаете, на какой-то миг мне даже показалось, что я победил. И что у меня… у нас… будет сторонником больше в четверицу. Сильным, влиятельным сторонником.
Боярин снова умолк. Глядя поверх голов человекоохранителей, сделал несколько долгих затяжек.
- А потом он вдруг весь затрясся. Знаете, он почти заплакал. Виновато так, сокрушенно, беспомощно… И сказал что-то… весьма бессвязное. Сказал: да, ты, наверное, прав, но я не могу, понимаешь, я не могу… А потом как закричит: нет, я прав! Я! Ты мне голову не задуришь! И вы понимаете, мне показалось, что он готов… готов меня ударить. Буквально броситься готов на меня… - Галицкий резко ткнул окурок в пепельницу. - И я ушел. Понимаете, я думал, это я его, как молодежь теперь говорит, достал. Замучил бессмысленным спором. Я чувствовал себя очень неловко: был такой чудесный день, и я его другу пустил под откос. Я был уверен: когда я уйду, он успокоится.
Галицкий вдруг встал.
- А это начиналось его безумие. Понимаете? При мне начиналось. А я не понял. Я думал, это я его разозлил. И ушел. Еще оскорбленный такой ушел, еще бросил ему что-то… мол, научись держать себя в руках. А если бы не ушел? Ведь оно только начиналось… Что его вызвало? Может быть, наш разговор его и вызвал! Не знаю!