- Вы по-прежнему сомневаетесь, дорогая Раиса Сергеевна, в том, что мы с вами - уроды? Я - нет. Меня удивляет другое: почему никого не интересует причина, исток появления нам подобных? Я изучал архивы, хотя многих это удивляло - сотрудники Е. И. В. особого облавного корпуса редко проявляют подобную любознательность; особенно - высшие офицеры. А ведь в архивах можно найти массу любопытнейших сведений! Например: вы знаете, что усилиями властей светских и духовных, в европейских государствах лишь около пятидесяти лет тому назад удалось окончательно вытеснить так называмых магов в криминальную, теневую сферу общественной жизни?
- Знаю.
- Откуда? Вы имели доступ к архивам?
В ответ на шутку - полуулыбка.
Краешками губ.
- Это ведь не допрос, а беседа, милейший Шалва Теймуразович? Или я вас неправильно поняла?
- Ах да, я и забыл, с кем имею честь сидеть за одним столом… Дама Бубен, маг в законе! Естественно, у вас есть свои, не менее достойные источники информации… Тогда вы просто обязаны знать и другое: уровень ваших возможностей неуклонно падает! Я находил в архивах донесения и протоколы полуторавековой давности - и у меня волосы вставали дыбом! Какая сила! какой размах! Причем заметьте: сухой канцелярский язык, достоверность и скрупулезность, а не лубочный сериал для гимназистов "Как маг Ганд-Эльф за чудом ходил"… Пожалуй, сотвори ваш брат сейчас что-нибудь такое-эдакое - я и не знал бы, как его ловить!
Он знал очень много. И вряд ли привел тебя сюда лишь потому, что многоречивому Шалве Теймуразовичу не хватало внимательного слушателя.
Делает ли он что-нибудь просто так? вряд ли.
- Вы ешьте, не стесняйтесь, дорогая моя Раиса Сергеевна! Видите: нам уже несут превосходное лобио, какого вам не найти в вашем Кус… ах да, в Кус-Кренделе! Пожалуй, такого лобио вам не найти и в столице - кстати, вы не собираетесь в столицу? На днях? Шучу, шучу, я ведь все понимаю…
Сытый кот, наевшись лобио, играет с мышью.
Сытому коту весело.
А ведь тебе не весело, Шалва Теймуразович. Тебе совсем не весело, и ты нет-нет да и мазнешь по своей даме пристальным, полуполковничьим взглядом: поняла ли? о чем думает? где ищет мышь спасительную лазейку?
И ты не можешь не видеть, князь: дама держится лишь на остатках упрямства, ибо силы на исходе.
Может быть, тебе интересно знать: сколько она продержится?
- П-позвольте… п-позвольте ангажировать вашу даму!.. эй, музыканты - полечку!
Пехотный капитан стоял у вашего столика.
ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ
Заглянуть в глаза пехотному капитану очень трудно, из-за вечно застилающей их стеклянной мути отупения, трудно, но можно, и тогда проглядывает:
…сугроб.
У сугроба притулилась молодая, доверчивая березка. Качает тонкими ветвями, ахает в испуге. Снег кругом ноздреватый, мокрый; птица с розовой грудкой прыгает, высматривает пищу. Сверху валится на головы мокрая простыня неба, разодранная на востоке зарей. Где-то ржет лошадь.
Выстрел.
Везет же людям: стреляются…
* * *
В зале хихикали, прикрывая рты ладошками, певички: ждали потехи. Цивильный "шпак" привел в ресторацию едва ли не побирушку с паперти - отчего ж не позабавиться бравому офицеру?
- В-вашу ручку, мадам! или - мамзель?!
- Дама не танцует.
Болотные глаза медленно поднялись от стола; двумя гусеницами поползли вдоль капитанского мундира. Остановились где-то в районе воротничка-стойки.
Уперлись в кадык.
- Позвольте узнать: п-почему? я могу заказать что-нибудь народное… "Д-дубинушку"? "Камаринскую"?!
- Пшел вон, дурак.
Видимо, до пехотного капитана не сразу дошел смысл сказанного. Он еще продолжал скабрезно ухмыляться, но желтое лицо налилось кровью, став похожим на осеннее яблоко; в мутных глазках появился блеск, тот блеск, что сразу позволяет опознать кокаиниста и развратника.
- Что… что вы сказали?!
- Я сказал: убирайтесь вон. И поживее.
Ладонь капитана судорожно нашарила кобуру; сдернула ремешок.
- Хорошо-с… очень хорошо-с!.. всякий ш-штафирка будет…
Князь Джандиери неторопливо встал. Правая рука его легла поверх капитанского ремня; левая же перехватила запястье разъяренного офицера, и дуло револьвера уставилось в потолок. Так они и замерли на миг: скульптурная группа "Караемый порок". Затем, под дружное "Ах!" певичек, князь поднял капитана над собой и неспеша огляделся: куда бы бросить?
- К дверям, ваша бдительность! - быстренько подсказал возникший из ниоткуда толстяк-хозяин. - Изволите видеть: там фикус, и больше ничего! никакого разоренья-с, ваша бдительность!
- К дверям? - спросил Шалва Теймуразович у ворочающегося сверху капитана.
И, не дождавшись ответа, опустил свою жертву на прежнее место.
Расторопный толстячок, приобняв лишившегося дара речи капитана за плечи, повел того к столику, нашептывая в ухо. Спина любителя танцев отчетливо выражала степень усвоения информации: она выпрямлялась, выпрямлялась - и вот обладатель исключительно прямой (сейчас треснет!) спины, так и не задержавшись у столика с певичками, направляется к дверям.
Быстро.
Еще быстрее.
К тем самым дверям, у которых фикус.
Да, все верно: там сейчас действительно фикус, и больше ничего.
Больше никого.
- Так на на чем мы остановились, дорогая Раиса Сергеевна? - спросил князь Джандиери, оправляя сюртук.
* * *
Грязь натужно всхрапывала, с неохотой отпуская колеса - чтобы вновь приникнуть, всосать пупырчатыми губами, одарить слюнявым поцелуем…
- Н-но! шагай, постылая!
Небо было того пронзительного, блекло-голубого колера, который сразу наводит на мысли о чистоплотной нищете; и еще почему-то - о скорой смерти. Давно позади остался последний мордвинский будочник в серо-желтом казакине, с допотопной алебардой в руках; по обе стороны разъезженной дороги тянулись унылые квадраты полей и редкие островки леса.
- Н-но! наддай!
Ты тупо смотрела в широкую спину Федюньши, на стриженный в "скобку" затылок - шапку парень уже давно кинул в телегу. Чувствовалось: крестный сын вдовы Сохачихи в потрясении. До глубины своей наивной, наспех отесанной души. Это сквозило во всем: в посадке, в излишне частом покрикивании на горемычную лошадь, в тех взглядах, какие он искоса бросал на тебя.
О чем речь, Княгиня? - конечно, ты не спешила заговорить с парнем. Утешить, объяснить - нет, не спешила. Кто бы тебя утешил? кто б объяснил?
…вы просидели в "Картли" едва ли не до вечера. Зал постепенно наполнялся публикой, на сцене образовались ромалэ, мало уместные в заведении Датуны Саакадзе, но мигом подогревшие настроения завсегдатаев - впрочем, никто не позволил себе выходку, подобную капитанской эскападе.
Господин полуполковник говорил. Ты слушала. Иногда вставляла одну-две короткие реплики. Спросила: сыт ли твой спутник? Оказалось, сыт - накормили при кухне. И снова: мнение князя Джандиери относительно давнего установления института епархиального надзора при областных и уездных судах, сокращение числа побегов с этого времени… соболезнования по поводу трагической гибели Елены Запольской… уверения в личном контроле следствия и розыска…
Потом вы расстались.
Князь проводил вас до самой гостиницы, но внутрь заходить не стал. Сказал: нумер забронирован. И откланялся. Ты получила ключи у одноглазой тетки (видимо, это ее князь, забывшись, произвел в "портье"); осмотрела помещение. Вполне прилично. После барака, после тесной каморки в сенях - более чем.
И кровати - две.
Спустившись вниз, в отведенную для Федюньши каморку, ты обнаружила там пьяного вдрызг слесаря со товарищи, учившего жизни "деревенского олуха". Слесарь был послан каторжным загибом, товарищи промолчали, а парень - извлечен наружу и препровожден за шкирку в твой нумер. По дороге тетка-портье попыталась было вякнуть что-то насчет того, будто у них "приличное заведение", но ты лишь глянула в теткину сторону, и дура захлопнула рот.
Тебе тогда еще показалось, что это у тебя выжжены глазницы.
И ты ими смотришь.
Что показалось тетке, осталось неясным, но ее больше не было видно и слышно.
А утром, как и было обещано, вы уехали. Навсегда, как тоже было обещано. Ты верила в последнее.
Нет, господин полуполковник!.. не верила.
- …Н-но!.. слышь, Рашеля… Рашеля, ты спишь?
- Нет. Не сплю.
- Слышь, Рашеля… а ты раньше што - завсегда так жила?
Глаза.
Огромные, сияющие.
Даже не верится, что у "страшного Сохача" могут быть такие глаза.
- Как? как жила?!
- Ну, так… кабаки, нумера… баре ручку целуют… што, кажный божий день?!
Господи, вот о чем он думал! Не о морге, где едва не стравил при виде изувеченной Ленки-Ферт; не о презрительной снисходительности усача-жандарма - о роскоши! Кабаки, нумера… баре - ручку… Что он видел в своей жизни, несчастный лешак, если ему объедки на кухне "Картли" и дешевый нумер с клопами за сад эдемский пригрезились?!
- Ленку видел? - спросила ты, кутаясь в обтрепанный платок. - В покойницкой? тоже хочешь - туз над бровями?!
- А-а, - отмахнулся парень, звонко прихлопнув комара на лбу, как раз в том месте, куда ему был обещан бубновый туз. - Однова живем…
Он подумал.
- Знаешь, Рашеля… я на днях куру резал. Кинул на колоду, топоришком тюкнул - а она возьми да и вырвись. Зачала по двору гасать, без башки-то. А я смотрю и мыслю: чем я лучше той куры? Так до гробовой доски и пробегаю по селу… безголовым. Да, вот еще: што такое "прут"?
- Прут? - удивилась ты. - Ну, ветка такая… тонкая.
- Не-а, про ветку я и сам… Ты когда из покойницкой вышла, с кавалером, как двинулась со двора, так усатый сторожу и брякни шепотком: "Ишь, краля… не в ресторацию ее, а на "прут", да двенадцатой на дюжину!.."
Он ждал ответа, глуповато моргая белесыми ресницами.
Дождался.
- Прут, Сохач ты мой, это железный стержень о восьми вершках. На одном конце - головка, на другом - ушко для замка. И нанизывают на сей стержень от восьми до двенадцати наручников, заклепывают, и ведут так арестантов по этапу. Понял? И о замене "прута" на ножные кандалы ты просишь, как о величайшей милости.
- А-а, - еще раз буркнул парень с полнейшим равнодушием.
Вожжами тряхнул.
XV. ДРУЦ-ЛОШАДНИК или МИЛ-ДРУЖКИ-ТОВАРИЩИ
Вот, я в беззаконии зачат, и во грехе родила меня мать моя.
Псалтирь, псалом 50
- Ну, товарищ новый, обмывать тебя будем! - хохотнул с порога Карпуха.
Ермолай Прокофьич на "обмыв" не остался. Сослался, что дел невпроворот, и почти сразу уехал. А "артельщики" уже вовсю хлебосольничали: небось, когда еще бывалый человек сюда прибьется! Тут уж сам бог велел - угощение на стол, и засесть до самого до утра, пить-есть да разговоры разговаривать.
- Тебя как звать-то? - поинтересовался третий "артельщик", до того молчавший.
Чистый "анарх" из бомбистов: тощий, кум складному метру, грязный лен кудрей до плеч. На лошадином лице водянисто моргают блекло-голубые лужицы; смотрят не на тебя, а на ангела за твоим плечом. Очки б еще ему, в проволочной оправе… Но нет, очков не носил. Да и жилист был парняга, костистым сложением напоминая тебя самого в молодости; а на дне лужиц пряталась от солнышка некая скрытая сумасшедшинка, тихая бесноватость, так что даже мурашки по спине. Не знаешь, чего ждать от такого: вот сейчас он с тобой водку пьет да балагурит - а через минуту, не меняясь в лице, перо в требуху сунет. Не со злости - так, приспичило вдруг человечка зарезать. И зарезал. Обтер перышко аккуратненько и им же колбаску кровяную… на ломтики.
Мелькнувшее видение было настолько правдоподобным, что ты на миг запнулся, прежде чем ответить.
- Дуфуней отец назвал. А по фамилии - Друц.
- А меня - Петр. Бесфамильный. Ну, будем знакомы?
- А по-варнацки-то как? Кличка, в смысле? - обернулся Карпуха, строгая финкой зачерствелый пирог с рыбой.
Пусть не мажья кодла, пусть "артель", но все равно - это он правильно.
Закон есть закон.
- Бритый. Доводилось слышать?
- Один хрен… Так и будем звать. Я - Карп… ну, или там Карпуха, ежели засвербит. Вон тот ирод - Силантий. А Петюнечку у нас еще Лупатым дразнят.
- Запамятовал, Карп-рыба? за "Лупатого" нос сверну, - равнодушно сообщил Петр.
- А за "Петюнечку"?
- Успеется. Пока тверезый - зови. А как захмелею… сам знаешь.
- Да уж научены! - коротко хохотнул Карпуха и обернулся к тебе. - Ты, Бритый, смекай: прихватил, значит, Петька богомолочку одну, из староверов, на окольной дорожке. Девка ядреная, не шибко-то и противилась, опосля скитских корок; все "Петюнечкой" миляша звала. Так он поначалу зенки пучил, а как сивухи лишку хватил - удавил богомолочку. Мы и охнуть не успели! Даже попользоваться, и то - зась…
Карпуха сокрушенно вздохнул.
- А што, Силантий, давно мы по бабскому делу скучаем?
- Дык это…
Силантий пожал плечищами: где ж взять, коли нету?! Голос у здоровяка на сей раз получился сиплый, нутряной, вместо того дурного писка, который ты слышал раньше. Странный человек был Силантий, и голос у него был странный: разный. Впрочем, это не помешало громиле извлечь откуда-то из угла, одну за другой, три запечатанные полбутылки.
Подумал - и достал четвертую.
- Вдругорядь, Карпуха, разговеемся, - пробасил. - Айда хряпать, нутро зовет.
Стол разбойной "артели" заметно уступал поповскому, но и здесь было чем поживиться. Ценил купец своих работничков… разбойничков.
- Ну, за нового товарища!
Ты кивнул, благодаря, в два глотка выхлебал водку из своей кружки; уцепил шмат копченого сальца. Жизнь? выходит, что жизнь. Не хуже, чем во вшивом Кус-Кренделе! Одна беда: жизнь - до первого серьезного дела, на котором гнуть тебе угол, Валет Пиковый.
Аминь.
- Ну, рассказывай, Бритый. Чем раньше промышлял, за што на каторгу угодил…
- Отчего ж не рассказать? можно. Разве что по второй опрокинем: за фарт наш общий, за девку-удачу, чтоб нос не воротила - и расскажу.
- За удачу - это правильно. Разлей, Силантий…
Язык развязался сам собой. Слова посыпались из тебя - сначала гурьбой, то и дело спотыкаясь, норовя стать наперекосяк (Друц! ты ли мастер ро́маны тискать?!) - но потом ты и сам увлекся. Было уже не важно, что "артельщики" не разумеют мажьей квэньи, которой ты обильно пересыпал повествование, и что им не все можно рассказывать, отчего история выходит рваной, лоскутной…
Плевать.
Еще по одной?
И снова: уносит тебя в ночь угнанный конь, сбитая со следа пустячным финтом, проходит стороной остервенелая погоня…
И опять: "Беги! - кричит, умирая под мужицкими кольями, франт Данька-Алый. - Беги, Валет!.. ай, мама…"; он кричит, нет, он уже хрипит, а ты не успеваешь, ты никак не успеваешь, потому что Данька кончается, потому что Закон строг…
И вновь: а даже успеешь - что сам-друг сумеешь против двух дюжин озверелых мужиков, сытых, рукастых?! костьми ляжешь за компанию? славное дело, умное…
И наконец: чуть не лег-таки, костьми - через неделю, когда последнюю мзду, остаточек заветный, истратил на того купца, что мужикам за смерть Данькину звонкой медью платил. "Мокрый гранд" ты купчине чисто заделал, хоть по-первой фарт размочил; и следы замел так, что легавые ни арапа после доказать не смогли, сколько землю носом ни рыли. А вот уйти подальше, на дно лечь… Кончилась твоя сила, Бритый: ни глаза отвести, ни следы запутать, ни мороком шибануть. Знал: все одно убьют - и убили бы, не подоспей вовремя облавные жандармы.
В первый раз ты "Варварам" обрадовался.
В первый и последний.
На киче, да на этапе, да на лесоповале потом не до радости было. Но выжить - выжил. В остроге уж знали, что ты - "в законе", что - Валет, да еще по третьей ходке, так что о прописке и речь не зашла. Это когда с почином шел, когда молодой был, горячий, дурь в башке играла…
Ай, баро, марна звоны! да утрадэна, ох, мирэ пшалэс!.. марна звоны, ветер в поле!..
Отмотал срок на полную, вышел на поселение - а тут судьба поленом по затылку и приложила…
- Это тебя, черноголовый, не судьба, - оскалился Карпуха, разливая по кружкам содержимое очередной бутылки. - Это тебя Филат приложил, по купцовой указке! Вот так вас, мажье семя, и берут за хвост - втихаря поленом, когда не чаете! Безо всякого, по-простому… Ладно, и на старуху проруха бывает. Выпьем. С нами - не пропадешь!
- А он и сам не пропадет, вижу, - буркнул Петр.
- Слышь, Бритый, ты б… поворожи, а? - с плотно набитым ртом промычал Силантий, когда все опустошили кружки и принялись жевать. - Страсть глянуть охота…
Вот оно.
Началось.
- Душа-Силантий, ты из ружья хорошо стреляешь? - прищурился ты.
- Ну… - задумался громила. - Белку в глаз. А што?
- Покажи, а? Вон и винтарь на стенке…
- На охоту пойдем - тады и покажу! Вот сейчас все брошу, побегу тебе белок искать… Да и што там смотреть?
- Так ведь и я не в балагане ветошников забавлял. Серьезный финт - его только в деле покажешь. Дошло?
- Бритый верно гутарит, - вмешался Карпуха. - Все мы тут не в бирюльки играем.
- Вот пойдешь ты, душа-Силантий, к примеру, ко мне в мажью науку - тогда и увидишь, и сам выучишься, - подлил ты масла в огонь.
Собственно, а почему бы и нет?! Раз уж гнилая масть идет…
- В науку?! - у души-Силантия аж буркалы на лоб вылезли. - Едрен ерш! какой с меня, к лешему, колдун?!
- Какой и со всех. Любого обучить можно. Почти что любого, - тут же поправился ты. - Хоть тебя, хоть Петра, хоть Карпуху.
Ну?! Клюнут?! Ну хоть бы один!..
Они молчали, переваривая услышанное, а внутри тебя бурлила гремучая смесь надежды, отчаяния и едва сдерживаемого нетерпения. Да что ж они мозгами скрипят, тугодумы?! Впрочем, как раз из таких тугодумов и получаются…
- Ты нас, Бритый, в искус не вводи. Душу колдовством загубишь - потом от боженьки на Страшном Суде не отмажишься.
Это изрек Петр-Петюнечка, до того вместо разговоров деловито надувавшийся водкой. Изрек угрюмо, глядя на тебя исподлобья.
- Да ты сам, приятель, - одну ли душу на веку загубил?!
- Не одну, - подвыл с дальнего конца стола Силантий. - Десяток будет.
Петюнечка искренне удивился непонятливости собеседников.
- Так то ж чужие души! Их сегодня загубишь, завтра отмолишь. Свечку поставишь, попу хабар сунешь, покаешься… Слышь, Бритый: чу-жи-е! А тут - своя! неказенная! Думать надо!..
- Выходит, по-твоему, убивец лучше мага?
- А как же?! Мажить - хуже нету. Всяк знает…
- Ты, Бритый, обиды на нас не держи, - подвел итог Карпуха. - Мы теперича заедино, одна артель. Вместе дела, значит, делать станем. Все верно. Только ворожить тебе самому придется. Не пойдем мы к тебе в науку. Мы уж так, по-старинке.
Огреб, Друц-Бритый! Раскатал губы? Или сам не знаешь, что даже среди отпетых душегубцев не каждый в мажью науку пойдет? Вон, девка Филатова сама просилась - отказал. А теперь уж не обессудь. Два раза подряд фарт в руки не идет. Так что пей, веселись - до первого дела.