Люсек исчез. Краслен пошел, умылся ("Интересно, как у пролетариев Шармантии дела с водоснабжением и зубным порошком? Наверняка не хватает"). Оставалось полчаса до выхода на смену, так что начинать какие-то серьезные занятия - например, идти в бассейн жилкомбината, или, там, в библиотеку, или в музыкальную комнату - бесполезно. В столовой завтрак уже кончился, обед не начался: там делать было нечего. Кирпичников решил пойти на верхнюю террасу: прогуляться, глянуть на коллекцию тропических растений, разводимых юнкомами.
Отсюда, с тридцатиэтажной высоты, открывался превосходный вид на улицу. По мокрой, только что политой и поэтому блестящей мостовой текли людские реки. Лето, кажется, вошло в свои права. В одежде пешеходов преобладали белый и серебристый цвета. На фоне светлых зданий, полностью лишенных глупых украшений и прекрасных своей гладкой лаконичностью, на фоне столь же светлой мостовой из искусственного камня, под лучами бодрого, воинственного солнца зрелище спешащих по делам свободных людей рождало ощущение чего-то очень чистого, правдивого и ясного. Нет, конечно, были тут и яркие цвета: флажки на зданиях, тюбетейки, зелень на газонах. Эти красочные пятна лишь подчеркивали царство чистоты и белизны. Наверно, если бы Краслену встретился какой-нибудь рабочий с головой, отравленной фашистской или просто буржуазной пропагандой, то Кирпичников пришел бы с ним сюда, на комбинатскую террасу. Показал бы ему сверху жизнь красностранцев. И рабочий, разумеется, не смог бы не поверить в коммунизм. Его бы впечатлило, покорило, восхитило все вокруг: и махолетчики, все время проплывающие в воздухе, и шелест шин автомобилей - самых мощных в мире, и блистание солнцеуловителей (источников энергии), и зрелище высоких труб заводов с поднимающимся дымом, и шумящий геликоптер, приземлившийся на крыше женского крыла жилкомбината…
"Неужели человек, который это видел, может быть вредителем? - подумалось Краслену. - Кто, кто, кто?! Ну не Пятналер же! И никак не Клароза. Вряд ли Аверьянов. Ну, а что касается Бензины…"
- Эй, Краслен! - окликнул кто-то.
За спиной стоял Маратыч.
- Дышишь воздухом?
- Ну да… Пожалуй, так…
- Наверно, размышляешь?
- Не без этого. Как следствие идет?
- Идет, - сказал Маратыч. И добавил очень тихо: - Знаешь что, товарищ? Будь внимателен. Смотри вокруг. Следи! Вредитель себя выдаст. Агитацией. Прогулом. Бракодельством… Как угодно неожиданно. Гляди во все глаза!
Краслен оторопел:
- Ты что, хочешь сказать, что…
- Тс-с-с!
- Что этот кто-то… Кто, с кем я общаюсь? Друг? Сосед?
- Краслен, я заподозрил… одну личность. Не могу пока сказать. Нет доказательств. Я прошу тебя: смотри внимательно! За всеми. За соседями, ребятами в цеху, за остальными… Всеми, с кем общаешься! Тебе я доверяю. Понимаешь, этим гадом может оказаться кто угодно… Но я знаю, что это не ты. Как, поможешь?
- Ну естественно! Вот если б ты, Спартак, сказал бы мне понятнее, за кем, на что смотреть…
- На все! За всеми! У меня есть только подозрения. Прости, сказать их вслух пока что рано!
- Понимаю.
- Я ведь не могу быть сразу в каждом из цехов, на складе, в комбинате, видеть все… Конечно, есть директор и Люсек. Но ты ведь понимаешь, мало этого! За дело должен взяться коллектив, все мы, рабочие. Но раз этот вредитель просочился в нашу массу, так удачно нацепил личину пролетария, что я могу довериться лишь некоторым. Нашему директору, Люську и вот тебе, может быть, еще паре-тройке…
- Спартак Маратыч! Я, конечно, буду помогать тебе!
- Спасибо, братец! - Начзавком пожал Краслену руку, скупо улыбнулся. - Сообщай мне обо всем подозрительном, что сможешь углядеть!
- Всенепременно!
- И, пожалуйста… молчи об этом нашем разговоре. Не хочу, чтоб кто-то стал завидовать. Краслену, мол, доверяют, а мне вот, дескать, нет… Смолчишь? Спасибо. Скоро мы отловим эту гадину.
Геликоптер, было замолчавший, снова завертел свой мощный винт и снялся с крыши, поднимая за собою красное полотнище с большими буквами: "ЛЮБОВЬ. КОММУНА. РАДИО".
В металлобрабатывающем цеху звучал сильный, способный перекрыть шум всех станков, голос Шарикова. Поэт был еще и чтецом. Нередко он давал рабочим сводки новостей, политпросвет и лекции на тему обстановки за границей. Разумеется, читал свои стихи. Но так как пролетарий должен получать образование по возможности широкое, Шариков старался поумерить самолюбие творца и декламировал чужие сочинения, часто что-нибудь из классики. Сейчас он читал Гоголя - конечно, не в самом цеху, а в радиоузле, по микрофону.
Слева от Краслена штамповал свои детали младший из Безбоженко, Пятналер. Рядом с ним на фрезерном станке трудился дед Никифоров, который временами похихикивал над глупостью Манилова. Краслен "Мертвые души" уже знал: прочел в библиотеке год назад. Теперь он заскучал. Без завтрака работа перестала приносить радость. По закону у Краслена было полчаса на пообедать. Их он мог использовать всегда, в любое время, и поэтому решил подкрепиться незамедлительно.
Электриса Никаноровна зевала. С тех пор как всю еду объявили бесплатной, ее труд стал слишком прост: ни кассы, ни раздачи, только наблюдай за тем, чтоб пища не остыла, да поддерживай порядок в помещении. Голос чтеца звучал и здесь, в столовой, но нарпитовка не очень уважала книги классиков. Гораздо больше ее увлекали отчеты со съездов и актуальная информация.
Поскольку смена только-только началась, столовая пустовала. Электриса Никаноровна скучала больше, чем обычно, и, обрадовавшись Краслену, мгновенно завязала разговор:
- Борщ, смотри, какой наваристый! Вот только что пришел! Бери, пока там мясо еще плавает!
- А я хочу солянку. Есть солянка? Снова нету…
Повара фабрики-кухни сделали сегодня всего двенадцать видов супа против двадцати, как вчера-позавчера. Щи зеленые, борщ грибной с черносливом, рассольник рыбный с фрикадельками, чихиртма из баранины, харчо, суп горховый, суп из брюссельской капусты, из щавеля, тыквенный, манный, молочный, томатный… Солянку не возили пятый день. Вторые блюда тоже разочаровали: тридцать три мясных и семь гарниров. Опять этот надоевший гуляш из говяжьего сердца, долма, раки в вине, осетрина на вертеле, крабы, индюшка, язык… Ничего интересного! По крайней мере, с выпечкой нормально. Пончики приехали! Ура!
Краслен набрал себе борща (две порции), немного языка с душистой гречкой в грибном соусе. Налил из самовару чаю в белую и гладкую, без всяких украшательств, супрематистскую чашку. В очередной раз вспомнил про то, что эта серия посуды, если не врут, была спроектирована тем самым художником, что создал герб Краснострании - квадрат черного цвета, украшенный затем красной звездой.
За чистый стол, накрытый красной скатертью, подсела Электриса Никаноровна.
- Ну что, - спросила она, глядя на Красленову тарелку, содержимое которой постепенно убывало, - как дела, Красуш? Какие будут новости?
- Какие… вот в Шармантии на выборах в профком переплетчиков успех у коммунистов.
- Хорошо! А сам как поживаешь?
- Вот, проспал сегодня, не позавтракал. Приходится обедать раньше всех.
- А что проспал-то? Чать, с Бензиной? - Электриса улыбнулась.
- Не-е-е-ет… Спал просто плохо. Думал про вредителя.
- Нашли его?
- Какой там…
Электриса Никаноровна вздохнула:
- Что им не сидится, этим буржуинам! Только зажили - и вот оно, опять! Неужели никогда это не кончится?!
- Кончится, конечно, Электриса Никаноровна. Все войны рано или позно кончаются победой одной из сторон! - с важным видом ответил Кирпичников. - Даже Столетняя война, уж на что была длинная…
- А сам-то ты как думаешь? - спросила Электриса.
Суп закончился, Кирпичников принялся за второе.
- Много кто бы мог… - ответил он. - А вы вот, например, кого бы заподозрили?
- Конечно, Аверьянова! - ответила нарпитовка.
- Угу… Мои соседи… - гречневая каша не давала слишком много говорить, - мои соседи… они тоже… так считают.
- Ну а ты что, не согласен?
- Я… - Краслен опустил вилку. - Если только между нами! В общем, это… Я к Стаканводыеву присматриваюсь.
- Это, что ли, к Комунбеку Абдулаичу?
- Ага. Вот вы заметили: обычно он на задний ряд садится, а в этот раз на средний сел и с краю… Может, помните? Ну, прямо у двери. Когда рвануло, он ведь ближе всех был. Первым просился на место преступления!
- Точно! Он!
- …Хотя Стаканводыев лучший сборщик. Да и в партии давно. Характеристика…
- Стало быть, не он! - подытожила Электриса.
- Может, он, а может, и кто другой. Взять, к примеру, Коксохимкомбинатченко…
- Батюшки мои! Да он же авангардовец! К тому же положительный такой…
- Положительный-то положительный, а на часы, пока заседали, раз десять посмотрел! Я за ним наблюдал. Ждал, наверно, скоро ли рванет!
- А и правда, все может быть… - поддакнула нарпитовка. - Наверное, он.
- Э-э-э! С выводами сразу погодите, Электриса Никаноровна! Лучше вспомните, как себя Тракторина вела!
- А что она? Траня хорошая девочка! Да я как-то и не припомню…
- Верно, что не припомните! Вы же тогда в обморок свалились, а она вам помогать рванулась. Ну? Соображаете?
- Про что соображать-то?
- Да про то, что коллектив весь как один человек побежал обследовать место преступления, а одной Тракторине до этого словно и дела нет! Выходит, она взрыву-то и не удивилась вовсе? Так получается?
- Удивилась или нет - какая разница! - фыркнула Электриса. - Траня бросилась на выручку товарищу! Мне то есть. Да если бы не она, я бы, может, до сих пор тут вверх тормашками валялась, так-то вот!
- А что это вы ее так защищаете? - осведомился Краслен.
- А что бы и не защитить, коли она меня подняла, когда я свалилась?!
- А может, вы неспроста свалились, а, Электриса Никаноровна?! - выпалил Кирпичников неожиданно для себя.
Возникла неловкая пауза. Столовщица покраснела. Едок тоже.
- Пончик-то возьми еще, Красуля. Как раз на тебя смотрит, вон какой толстенький! - осторожно проговорила Электриса минуту спустя.
- Спасибо. Я, пожалуй, пойду, - с этими словами Краслен поднялся из-за стола.
В столовой появился Революций.
- А, Кирпичников! - воскликнул он развязно. - Что-то часто мы встречаемся. Похоже, поздний завтрак, да, дружище?! Ха-ха-ха!
Он вынул из-под мышки свернутый в трубу большой лист ватмана, оставил на столе и стал сдирать со стенки старый номер стенгазеты.
- Свежий выпуск! - радостно сказала Электриса, предвкушая новенькое чтиво.
У Краслена оставалось семь минут обеда. Можно задержаться, посмотреть. Он помог Люську расправить стенгазету, закрепить ее на стенке. Потом бросил взгляд на то, что там написано, и сразу же заметил заголовок: "Непейко - к ответу!"
- Директор?
- Ну да! - заявил Революций спокойно. - Возможно, что бомбу взорвал и не он, но кто допустил, что в наш коллектив смог внедриться вредитель?! Вина на Непейко!
- Но он же пролетарский директор… И кто его выбрал? Мы сами. Партийный, не вор, получает такие же деньги, как всякий рабочий… - ответил Краслен неуверенно.
- Мало ли что! Непейко создал атмосферу, в которой вредительство стало возможным! Он или плохой руковод или просто…
Столовщица с шумом открыла окно. Белый тюль надулся свежим майским воздухом, как парус, солнечные зайчики забегали по стенам и мармитам.
- …Или просто шпионажем занимается!
- Согласна с Революцием! - с готовностью сказала Электриса Никаноровна. - Непейко виноват! Прощупать его надо бы… Револ, ты умный парень!
- Ну, стараюсь, Электриса Никаноровна, - ответил, улыбнувшись, рабкор. - Нам завком собрать бы. И поставить там вопрос о снятии этого Непейко. Я так и написал вот. Что, Кирпичников? По-твоему, неверно?
- Не знаю. Может быть. Пойду я в цех, пожалуй, мне уже пора, - сказал Краслен.
Он вышел из столовой и услышал за спиной, как Электриса, ставя в вазы на столах для пролетариев свежие цветы, говорила:
- Умный ты, Ревошенька… Ох, прямо голова как дом советов! Ну конечно, нужно снять Непейко! Я сама и не дотумкала… А ты - толковый парень…
"Что же, может быть, они и правы".
Из метцеха доносились голоса - взволнованные, злые, возмущенные. Кирпичников на миг остановился, опасаясь заходить. Представил, что увидит кучу развороченных станков, изломанных деталей, гору трупов… Прервал свою нелепую фантазию: "Все глупости!" Вошел.
Толпа в спецовках собралась как раз вокруг его станка.
Не успев спросить "Что здесь случилось?", услыхал истошный вопль Пятналера:
- Вредитель! Шкура! Гад! Фашистский прихвостень!
- Ах, вот ты как! - шумел в ответ Никифоров. - Глядите на него, лиса какая! Уличили в бракодельстве, так он вон чего - на другого решил свалить! Не выйдет, так-то!
- Да, товарищи, не верьте вы ему! Рабочим притворяется, а сам… а сам - крещеный! Он мне, прихвостень фашистский, сам сболтнул однажды!
- При царе, дурила, всех крестили, будто ты не знаешь! Гляньте на него! Куда свернул! Ну ты вот некрещеный, а деталей-то напортил целый короб. Ясно теперь, взрыв-то кто…
- Да ты, ты, сучья морда! Ты взорвал!
- Мели, Емеля!
- Ты взорвал! Товарищи! Меня эта собака специально уболтала, чтоб я порчу допустил!
- Да что у них случилось? - шепотом спросил Краслен у ближайшего рабочего в толпе.
- Безбоженко, придурок, целый пуд, кажись, деталей перепортил. Он начальнику не сдал их своевременно, знай в ящик все кидает и кидает. Так они там перемялись все до непригодности, - ответили Краслену.
- А Никифоров при чем?
- Пятналер говорит, что уболтал, мол, специально разговорами отвлек из злостных побуждений.
- Ух! - Краслен присвистнул. - Кто же виноват-то?
- Черт их разберет, - сказал рабочий. - Оба подозрительные.
5
В комнате пахло тухлыми яйцами, горелым, серой и еще какой-то кислой дрянью. Если бы Краслен не знал пристрастие Новомира к разным опытам по химии, наверно, испугался бы.
На столе лежал номер журнала "Техника и жизнь", раскрытый на странице с заголовком: "Опыты над Чертингом". Страница была украшена силуэтом господина в смокинге, цилиндре и пенсне. На мелкой картинке пониже некая рука спускала на веревочке все тот же силуэт в большую емкость с жидкостью. И надпись под картинкой: "Выкупайте Чертинга".
Новомир, счастливый как жених, сидел над этим номером. Вокруг него стояли банки, емкости, коробки и бутылки с реактивами. В сторонке, на газете, размещались три картонные фигуры испытуемого, вырезанные точно по журналу: черная, багровая, зеленая.
- Смотри! - сказал сосед довольно.
Взял зеленого, поднес его к стакану с чем-то непонятным, и фигурка покраснела. Потом смочил ватку в нашатырном спирте, обмахнул ею Чертинга - тот вновь позеленел.
- А? Глянь, как злится!
- Мы ему не нравимся, - сказал Краслен с улыбкой.
Чертинг был большим политиком в Ангелике, вождем крупнейшей партии - либеральных консерваторов. Попеременно со своим давним противником, главой консервативных либералов Гарри Чертоном, с которым у них было множество сильнейших разногласий, Чертинг занимал пост первого министра. Кабинет переходил из рук в руки каждые два-три года. Всякий раз очередная оппозиция, пришедшая к власти, обещая применить к "ужасной" Краснострании санкции, повысить курсы акций, принять меры против стачек пролетариев и, конечно, "навести порядок". Красностранские газеты обожали рисовать карикатуры на непримиримых оппонентов, помещая рядом эту парочку: пузатый, мелкий Чертон, вечно с трубкой, вечно сидя (так он еще больше походил на куль с картошкой), с простоватой, словно у матроса, физиономией - и напыщенный, высокий, тощий Чертинг.
- Все химичишь… А читал нынче в столовой стенгазету? - неожиданно для самого себя спросил Новомира Кирпичников. Он думал о вредителе весь день, но был уверен, что голова соседа занята исключительно наукой и техникой.
- Естественно, читал, - ответил тот. - С утра об этом думаю.
- О чем?
- О том, кто же вредитель… О директоре. Прав Люсек! Непейко виноват… Да что Люсек, я же и сам так думал! Снять его к чертям! - Потом добавил: - Все вокруг так подозрительно…
Взял Чертинга из цинка, проколол дыру в цилиндре, привязал его за нитку и спустил в бутылку с чем-то непонятным.
- Раствор уксусно-кислого свинца, - пояснил химик.
Политик между тем внезапно начал толстеть и делаться все более похожим на своего идейного противника. Потом он почернел и стал лохматым, как питекантроп. Или как дьявол. Словом, выдал свою истинную сущность.
Трое братьев, появившись дома этим вечером, смотрели вокруг мрачно, не читали ни газет, ни новых сочинений Шарикова, а сразу улеглись на койки и замолчали.
Ночью кто-то громко топал в коридорах комбината, а наутро Новомир сказал, что слышал стук в их дверь.
Пару дней спустя Бензина и Краслен пошли в парк отдыха. Непрерывка позволяла выбирать свой выходной: влюбленные, конечно, брали общий, чтобы вместе отдыхать, - второй день пятидневки.
В парке было многолюдно, но не шумно. Здесь и там играли в домино, в шахматы, в шашки. Многие, лежа на траве, читали книги: любопытный глаз мог рассмотреть на корешках их названия: "Красный Пинкертон", "Цемент", "Лесозавод", "Анна Каренина"… Над деревьями взлетали батутисты: в переливающихся на солнце комбинезонах они напоминали вольных рыбок, выпрыгивающих из воды. Птицы-махолетчики, как обычно, парили над головами.
На одной скамейке парень в белых шортах возбужденно пересказывал подруге содержание какого-то кино. Другая скамейка была занята старушкой, наблюдающей за внуками: малыш в трусах пытался поймать голубя, а девочка постарше бегала с сачком за насекомыми. Рядом находилась танцплощадка. Десять девушек наслаждалось обществом десяти ребят: никто не сидел без пары. "Танго Роза" весело лилось из громкоговорителя.
Чуть дальше, на открытой сцене, давал представление любительский агиттеатр. В постановке "Да здравствует книга!" парад печатников сменялся шествием библиотек, а антре буржуазного писателя прерывала хоровая песня о хорошей литературе. Краслен и Бензина не стали задерживаться у сцены, но если верить помещенной рядом афише, то, помимо сценических приемов, в постановке использовались физкультура, трудовые движения, военный строй и краткий доклад о важности просвещения.
В глубине парка, на озере, проходили соревнования по гребле. Для участия в них Краслен с Бензиной пришли поздно. Оставалось только разместиться на временно оборудованных трибунах и, обнявшись, наблюдать за физкультурниками.
Бензина незаметно завела разговор о заявке на общую комнату. Краслен слушал вполуха, гладил косы своей невесты, а сам никак не мог избавиться от мыслей о вредителе.