"Видать, тело обнаружили… – подумал Карл. – Теперь не отвертеться… да и не собирался я отказываться от сделанного, наворотил, так отвечать придется".
И он медленно пошел к следующему подъемнику.
Внизу его встретили полисмены, вооруженные, в отличие от первых, не только дубинками. Правда, на Клюева револьверы покамест не наставляли. К нему подошел пожилой полицейский с седыми усами и вежливо сказал:
– Старший констебль Доусон. Сдайте, пожалуйста, ваше оружие.
Карл Поликарпович покорно кивнул. Вынул двумя пальцами за рукоять свой "Бульдог" и протянул констеблю. Полисмены заметно расслабились, затем один из них достал наручники, а другой защелкнул их на запястьях Клюева.
– Должен уведомить вас, – сказал Доусон, – что вы обвиняетесь в нарушении общественного порядка и угрозе применения оружия в адрес полисменов при исполнении. Возможно, если будет впоследствии заявлено, в проникновении на территорию охраняемого… кхм… научного объекта.
Клюев кивал, и лишь несколько секунд спустя до него дошло, что происходит нечто странное.
– И все? – Спросил он.
– Все. – Подтвердил старший констебль. – Вам грозит штраф, а также от пяти до десяти суток тюрьмы.
Карл Поликарпович пошатнулся. Он и предположить не мог, что подкосит его в конце концов именно облегчение. Будто камень с души свалился, в висках застучало, и он вдруг понял, что все это время сжимал зубы почти до боли.
К Доусону подбежал один из охранников, что-то зашептал на ухо. Тот повернулся к Клюеву, осмотрел его критически, словно сверяя с неким выдаваемым каждому служителю закона стандартом "настоящего джентльмена".
– Мы не имеем сейчас возможности переправить вас с острова. Придется подождать, пока мероприятие не будет окончено, и зрители не уплывут. Сэр, вы можете мне пообещать вести себя разумно и не пытаться бежать?
– Даю слово. – Твердо ответил Клюев. Наручники с него не сняли, но набросили сверху форменную куртку одного из полисменов; затем отвели в сторону от "Бриарея", проходя за спинами у зрителей. Они старались не привлекать излишнего внимания, впрочем, это было довольно легко – все присутствующие внимали речам сэра Картрайта, стоящего на сцене.
Карл Поликарпович улыбался.
– … эта блестящая разработка послужит человечеству. Здесь присутствует представитель Британской Империи, лорд Баррет, генерал-адъютант Его Величества короля Георга Пятого. Он заверил меня, что Империя горда тем, что будет первой из мировых держав, кто возьмет шефство над этим уникальным изобретением. Что, тем самым, доказывает… – Председатель Совета явно уже не знал, что еще можно сказать, и это его сильно раздражало. Опоздание – или даже неявка, – мистера Шварца заставила его, сэра Картрайта, выглядеть клоуном, развлекающим публику перед выступлением более важной фигуры. Текст с листка он прочитал весь, целиком, и теперь пытался потянуть время. И все чаще грозно поглядывал на своего помощника, который лишь с виноватым видом разводил руками и, в свою очередь, косился на "Бриарея".
Джилл раздумывала, как бы побольнее пнуть Томпсона, а затем вывернуться и убежать. И почему мистер Клюев ничего не предпринимает? Председатель продолжает свою речь, правда, нервничает. А, может как раз наоборот, русскому фабриканту удалось задержать Шварца каким-то образом?
Сэр Картрайт, призвав на помощь все свое хладнокровие, сухо улыбнулся переднему ряду зрителей и завершил речь. В конце концов, если их ждет провал – расплачиваться придется Шварцу. Сам он сделал все, что было в его силах.
– Я представляю вам "Бриарей", дамы и господа. – Сказал председатель и, первым начав сдержанно хлопать в ладоши, отошел от микрофона.
Под гром аплодисментов головы присутствующих повернулись к гиганту, одетому наполовину в леса. Повисла пауза. Ничего не происходило.
На сцену выбежал помощник председателя и смущенно пробормотал в микрофон:
– Дамы и господа, мистер Шварц сейчас наверху, производит последние приготовления. Все в порядке, он не ремонтирует или что-то в этом… кхм, то есть – наверняка это будет какой-то сюрприз. А пока я предлагаю вам попробовать прохладительные и горячие напитки, которые…
Раздался громкий хруст, будто отломилась половина острова. "Бриарей" едва заметно пошевелился, но движение его, казавшееся таким пустяковым, заставило леса вздрогнуть и начать проседать. Все, как один, задрали головы; Томпсон ослабил хватку и Джилл выскользнула из его рук, правда, отбегать не стала, а вслед за остальными всмотрелась в бесчувственное лицо великана.
Над островом прогремел голос – металлический, ровный и равнодушный.
– ЛЮДИ. Я ПРИВЕТСТВУЮ ВАС.
У Джилл отчего-то пробежал холодок по спине. И еще – она могла поклясться, что в этом обезличенном голосе все же узнала знакомые нотки.
– Я ЗНАКОМ С ЗАДАЧЕЙ, ВОЗЛОЖЕННОЙ НА МЕНЯ. НО ХОЧУ ПРЕСЕЧЬ ВСЯКОЕ НЕДОПОНИМАНИЕ. Я НЕ СЛУГА И НЕ ПОДЧИНЯЮСЬ НИКОМУ. ПЕРЕЧЕНЬ МОИХ ХАРАКТЕРИСТИК, КОТОРЫЕ ЗАЧИТАЛ СЭР КАРТРАЙТ, АБСОЛЮТНО ТОЧНЫ. КРОМЕ ОДНОЙ – Я ДЕЙСТВУЮ В ОБЩИХ ИНТЕРЕСАХ, А ПОТОМУ ПРИКАЗЫВАТЬ МНЕ НИКТО НЕ МОЖЕТ. ИЗВИНИТЕ, ЛОРД БАРРЕТ, ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ГЕОРГА ПЯТОГО. И ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ.
Сэр Картрайт медленно достал платок из нагрудного кармана смокинга и промокнул лоб.
– Я БУДУ ОХРАНЯТЬ ГРАНИЦЫ. ТЕ, КОТОРЫЕ СУЩЕСТВУЮТ СЕЙЧАС. БУДУ ОСТАНАВЛИВАТЬ ЛЮБУЮ АГРЕССИЮ. ЗАЩИЩАТЬ СЕБЯ, ЕСЛИ ОНА БУДЕТ НАПРАВЛЕНА ПРОТИВ МЕНЯ. С ЭТОЙ МИНУТЫ ВЫ, ЛЮДИ, МОЖЕТЕ ТОЛЬКО НАБЛЮДАТЬ, Я БЛАГОДАРЕН ВАМ ЗА СВОЕ СОЗДАНИЕ, НО ДАЛЬШЕ БУДУ СУЩЕСТВОВАТЬ САМОСТОЯТЕЛЬНО. ИЗ МАТЕРИАЛОВ, ЧТО ЗДЕСЬ НАХОДЯТСЯ, Я СОЗДАМ ОСТАЛЬНЫХ БРАТЬЕВ, КАК И ПРЕДПОЛАГАЛОСЬ В ПРОЕКТЕ. ВЫ ЧИТАЛИ – КОТТ И ГИЕС. ОБЩАТЬСЯ ДАЛЕЕ С НАМИ ВЫ СМОЖЕТЕ, ОСТАВЛЯЯ НА ЭТОМ ОСТРОВЕ ПОСЛАНИЯ, КОТОРЫЕ МЫ БУДЕМ ЗАБИРАТЬ РАЗ В МЕСЯЦ. МЫ БУДЕМ ПАТРУЛИРОВАТЬ. ЗАЩИЩАТЬ. ОБЕРЕГАТЬ.
Джилл затаила дыхание, ей казалось, что боль в груди сейчас разорвет сердце. Она потеряла его, потеряла…
– Я ПРОШУ ВАС ВСЕХ СЕЙЧАС ЖЕ ПОКИНУТЬ ЭТОТ ОСТРОВ, МЕРОПРИЯТИЕ ОКОНЧЕНО. СПАСИБО ЗА ВНИМАНИЕ.
Люди замерли, не веря своим ушам. В первом ряду кто-то вскочил, гневно требуя позвать Картрайта, а еще лучше, этого сумасшедшего русского изобретателя. Джилл обменялась взглядами с Томпсоном – журналист выглядел потерянным и напуганным. Он подошел и, уже не пытаясь ее удержать, с виноватым видом развел руками.
– Вот вам и загово… – с горечью в голосе произнесла Джилл, но осеклась.
Снова раздался треск, и толпа вздохнула, как один человек.
Откуда-то с самого верха лесов сорвалась фигурка.
Она падала, как показалось Джилл, очень медленно, хотя наверняка это ее восприятие сыграло с ней шутку; в наступившей полной тишине отчетливо прозвучал глухой удар тела о землю.
– ЭТО БЫЛ МИСТЕР ШВАРЦ. – Раздался громоподобный голос сверху. – МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ.
Карл Поликарпович слушал "Бриарея" молча, как и все остальные, задрав голову вверх. Лишь он один из присутствующих здесь знал – если не доподлинно, то хотя бы примерно, – что означает происходящее. Поэтому он был спокоен.
До того мгновения, как увидел падающего Якова.
Именно Якова, не Локи, не неведомого демона – а своего близкого и дорогого друга. Он коротко, глухо застонал и побежал вперед. Полисмены, пораженные так неожиданно разразившейся драмой, застыли, будто столбы, и не пытались его остановить, да и вряд ли вообще заметили отсутствие арестованного. Клюев, растолкав ученых из Совета, подбежал к телу, упавшему совсем рядом со сценой; неловко – мешали наручники, – приподнял голову Якова и уложил себе на колени, всматриваясь в лицо друга. Оно было бледным, но каким-то умиротворенным. При взгляде на изломанное тело Шварца Карл коротко всхлипнул, и, погладив Якова по лбу, к которому прилипли мокрые от крови волосы, сказал с пугающей его самого хрипотцой, ласково:
– Что ж ты, Яшенька…
Как Клюев узнал через пару дней, когда в контору при его фабрике начали приходить письма и телеграммы от покупателей, именно в этот момент все часо-чайники, выпускаемые его фабрикой по проекту Шварца, – в каждом доме, офисе, больнице, – одновременно зазвонили. И в ту секунду, когда он смотрел в погасшие глаза Якова, "Сциллы" тренькали, и веселым механическим голоском радостно оповещали всех, кто был рядом: "Новый день! Наступил новый день!".
Неделю спустя
Карл Поликарпович, проснувшись рано утром, вышел прогуляться, и ноги сами привели его на набережную – пустынную и тихую. Море было гладким, как стекло, чайки уже носились над водой, беспорядочно галдя.
В тюрьме Сайнстауна Клюев провел всего день – и то потому, что никто толком не знал, что с ним делать, и поначалу полиции вообще было не до него. Нарушение присутствовало, но старший констебль Доусон, заваленный делами (город гудел почище пчелиного улья), был под впечатлением от случившегося, и к тому же решил, что русский фабрикант пытался как раз предотвратить происшествие. Клюев его не разубеждал – в конце концов, это было близко к правде. Доусон его отпустил, ограничившись строгим выговором.
Город бурлил: некоторые, испугавшись, уезжали, но большинство жителей осталось, не видя причин прекращать свои обычные дела; Остров Науки уж точно не собирался ни на кого нападать, а значит, "Бриарею" до них дела не было. Главное, чтобы не мешали ему заниматься своими делами – а на о. Св. Мартина кипела работа. Ни единого человека не осталось там, и однако, даже по ночам свет в ангаре горел, а при восточном ветре можно было слышать грохот и шипение механизмов.
Журналисты отправились домой, и газеты всех стран на первой полосе выпустили ошеломляющую новость: речь "Бриарея" была приведена дословно, а дальше каждый украшал историю, как умел. Что происходило в верхах, Клюев не знал – да и откуда бы; но можно было предположить, что опасения у сильных мира сего возникали те же, что и у обывателей. Не повернет ли это пугающее изобретение против людей? Что, в таком случае можно ему противопоставить? И кто виноват? Призвать к ответу было некого, как оказалось. Изобретатель гиганта, Шварц, погиб; его помощник исчез, секретарь тоже, дом на Николаевской обыскали, но не нашли ничего, кроме странных растений на втором этаже. Ученые, работающие в проектном бюро вместе со Шварцем, разводили руками – как выяснилось, полной информации не было ни у кого из них. В конце концов, общественность Острова решила – пусть все остается на своих местах, а там посмотрим.
Жизнь постепенно начинала входить в обычное русло.
Для всех, кроме Клюева.
Карл Поликарпович глубоко вдохнул морской воздух и вновь ощутил ту неясную боль, появившуюся в тот день, когда умер Яков. Она гнездилась где-то в груди, и не то чтобы вызывала тревогу, но не давала забыть. Он сделался молчалив, что беспокоило супругу его, Настасью Львовну; подолгу сидел перед камином и смотрел на огонь. Карл Поликарпович обдумывал слова Якова, поворачивал их так и эдак. Купил несколько книг по скандинавской мифологии, прочел их от корки до корки. И все равно в нем гнездилась обида, и непонимание, некая неудовлетворенность – как будто не хватало его жизни какого-то завершающего штриха, последнего аккорда – перед тем, как идти дальше.
За спиной по мостовой зацокали копыта. Клюев обернулся, и увидел как мимо, разрывая утренний туман колесами, проезжает кэб с зашторенными окнами. Он остановился чуть дальше, из него вышел долговязый человек в темном плаще и с длинной бородой. Он приблизился к Клюеву, встал рядом, облокотившись о парапет.
– Ну, здравствуйте, Карл Поликарпович, – сказал он.
– И тебе долгой жизни, Жак.
Калиостро лукаво улыбнулся сквозь бороду и кивнул на море:
– Успокаивает?
– Не так, чтобы очень. – Карл Поликарпович замялся, но потом сказал: – Извини, что стрелял в тебя.
– Это дело прошлое, – великодушно отмахнулся Жак. – Главное, что все получилось.
– А получилось ли?
– А разве вы не замечаете? – Вопросом на вопрос ответил Жак. – Мир изменился, я это чувствую. И вы скоро поймете. Теперь это – мир, в котором есть искусственный интеллект. И нет войн – по крайней мере, какое-то время не будет.
– Интеллект? Но это обман…
– А никакой разницы особо нет, если все верят в его существование. Была б у нас возможность сделать настоящий, электрический мозг, мы б им и занялись, а так пришлось придумывать на ходу нечто эдакое, что опережало бы свое время на несколько десятков лет.
Клюев взглянул на Жака исподлобья.
– Не смотрите на меня так, Карл Поликарпович. Я и сам не могу похвастать тем, что знал его план полностью. Лишь под самый конец все понял. Разум, созданный человеком, да и еще умеющий самостоятельно мыслить – у собравшихся ученых верно, оскомина до сих пор. Но они верят… Тут, на Острове, Карл Поликарпович, в последние месяцы сосредоточилось, как в узле, то самое – точка приложения. Теперь все знают о "Бриарее", а кто газет не читает, то хотя бы слышал, как наши часики провозглашали новую эру. Золотую эпоху науки, с великой целью – достичь того же, что сумел сделать русский безумец и гений… Неплохо, правда? А еще и войн не будет…
– Надолго ли… – Клюев вздохнул. – Люди, как Яков однажды заметил, все равно рвутся к завоеваниям. Надолго ли хватит вашего "Бриарея", ваших гекатонхейров? Десять, двадцать лет пройдет, прежде чем человечество изобретет оружие посильнее и под предлогом безопасности разнесет этих гигантов?
– А это уже проблемы человечества. У Якова, знаете ли, цель была совсем иная, и мирные годы он нам подарил, потому что… почему бы и нет? Он мог это сделать и сделал, радуйтесь. Научный прогресс, мир без войн…
– А как он… То есть, я хочу сказать… где он сейчас?
Жак пожал плечами и покрутил пальцами в воздухе.
– Понятия не имею. Где-то там… Что бы вы делали, вырвавшись после тысяч лет заключения и мучений? Я так полагаю, он просто… наслаждается свободой.
– Но… увижу ли я его еще?
– Повторю – понятия не имею. Яков – он фрукт непоседливый. Вы его знали, так скажем, не в лучшие его годы – когда он был сдержан и нацелен на результат, а, значит, серьезен донельзя, раз дело требовало. Так-то он куда как легкомысленней.
– Что же вас свело вместе? – Поинтересовался Клюев, улыбаясь почти против воли – такая знакомая ухмылка Жака, ранее раздражавшая его, теперь вызывала чувство некоей душевной теплоты.
– Он заговорил со мной… на морском берегу, там, в Норвегии. Я услышал голос в голове… перепугался сначала, что моя долгая жизнь стала сказываться на душевном здоровье, но Яков мне объяснил, что ищет помощника. Он уже пытался до этого… говорить, направлять – вы слыхали о Матиче? Так вот, те "голоса", что слышал сербский ученый – это был он, Яков. Локи… Ну, думаю, вы не против, если я буду его называть тем именем, к которому мы оба привыкли. Яков обрисовал мне вкратце свою цель, и я подумал – а что, если?… Завершил дела, в том числе и с бывшей женой, приехал в Лондон, затем отправился в Нью-Йорк… Дальше вы представляете.
– А его… оболочка, смертное тело – откуда?
– Не знаю. Могу лишь предполагать. Мне неведомы пределы его сил и возможностей – он мог создать "Шварца" из воздуха, мог вселиться в какого-нибудь безумца. В любом случае, "Шварца Якова Гедеоновича" больше нет. Умер и отмечен как "единственная жертва событий библейского масштаба, разразившихся на Острове Науки", как написали в газетах. Останки его, насколько я знаю…
– На местном кладбище, – подтвердил тихо Клюев. – Я был… на похоронах. Но я о другом. Встречусь ли я когда-нибудь… с НИМ?
– Кто знает… Он ветреный и забывчивый, и с трудом заводит друзей, если верить легендам; но по собственному опыту скажу – если уж становится вам другом, то не забывает. Когда-нибудь… в любой момент. Вы оглянетесь и увидите его в рыжем мальчишке, чистильщике сапог. Или в нищем бродяге. Или в уличном музыканте. По крайней мере, я в своих путешествиях собираюсь держать ухо востро и смотреть внимательно по сторонам, что и вам советую.
– Путешествии? Ты уезжаешь?
– А что мне тут делать? Я, как и он, непоседлив. Дело наше закончено, и ведь неплохо справились, перевернули мир вверх тормашками. Поеду… В Австралию. Или в Америку… Еще не знаю.
– Вернешься? Навестить… – Спросил Карл Поликарпович и Жак посмотрел на него, удивленно прищурившись. – Да, что такого?
– Ничего… Просто мне думалось, вы меня вряд ли видеть захотите.
– Ну, в ближайшие месяцы вряд ли, а потом соскучусь обязательно. – Усмехнулся смущенно Клюев. – Кто меня шпынять-то будет, ежели не ты…
– Тогда навещу. Ну, Карл Поликарпович…
Мужчины пожали друг другу руки и Жак, коротко кивнув, зашагал прочь. Клюев проводил взглядом отъезжающий кэб, пока он не скрылся в золотистом тумане на другом конце набережной и, легонько улыбаясь своим мыслям, пошел домой.
Эпилог
Джилл приходила на то место каждый день. Ту самую скалу, с которой осенью – теперь она была уверена, – прыгнул Адам. Расстилала плед, ставила зонт от солнца и просто сидела, смотрела на море. Тетя сначала мягко журила ее – мол, хоть и конец апреля, а земля еще холодная, так и простудиться недолго… потом терпение ее кончилось, и она прямо заявила, что хватит уже сохнуть непонятно по кому, это недостойно такой воспитанной молодой леди, и все в этом духе. Дядя вступился за Джилл, результатом стала семейная ссора, после которой мистер и миссис Кромби помирились, а Джилл так и продолжала ходить на берег.
День был теплый, если не сказать – жаркий. Джилл частенько засыпала, положив под голову сборник стихов, который брала с собой для спокойствия тети – она его так ни разу и не открыла. И сейчас глаза начали слипаться… рядом, у небольшого белого цветка, жужжала пчела.
Что-то заставило Джилл посмотреть на море. Ровная прежде его поверхность, щедро рассыпающая блики солнечного света, странно взволновалась. Забурлила, раздалась в стороны – и из-под нее показалось нечто круглое, металлическое. Медленно восставая из моря, к скале приближался механический гигант: с плеч его стекала вода, сверкая на солнце, как россыпи бриллиантов. "Бриарей" приблизился к краю скалы, и его грудь оказалось напротив Джилл, которая, едва завидев приближающегося великана, вскочила на ноги.
В корпусе "Бриарея" бесшумно возникло отверстие: люк открылся и крышка его отъехала в сторону. Джилл, чувствуя, что сердце колотится как сумасшедшее, приняла это безмолвное приглашение и шагнула со скалы вперед, на выехавшую ей навстречу небольшую платформу.
Внутри было прохладно и тихо, лишь где-то неподалеку гудело на грани слышимости, будто пчела над ухом. Массивные переборки, вдоль которых извивались провода, были оснащены лампами, загоревшимися при появлении гостьи. Джилл пошла вперед по узкому коридору; достигнув его конца, обнаружила винтовую лестницу, ведущую вверх. Подобрав юбки, она стала подниматься к голове гиганта.