Голоса обоих моих замов, в очередной раз пересчитывающих свои деньги, звучат в унисон. И, уложив свою долю в походные ковровые сумки, я покидаю расшиву, и направляюсь в город. Рядом пристраиваются односумы, самые первые мои ватажники, парни, уже ставшие настоящими воинами, и мы идем по улицам Астрахани. Кругом радостные лица и веселье, хотя если в сторону свернуть, на какую-нибудь узкую улочку или проулок, то увидишь вдов и матерей, которые плачут над телами своих мужчин. Но в Белом Городе этого нет, и если замечаешь слезы, то, вне всякого сомнения, это слезы радости.
Так мы прогуливаемся до позднего вечера, встречаем знакомцев и земляков, узнаем о взятии Астары и Ардебиля, которые пали с одного лихого наскока, рассказываем о нашем славном походе, выпиваем вина и целуемся с молодыми веселыми девками. Однако на ночь с ними не остаемся, хотя заманчивые предложения поступали, а возвращаемся на расшиву, завтра в дорогу.
Пока шли к порту, встретили подвыпившего Гаврюшу Старченка, который привязался к одному из местных республиканских начальников. Этот солидный гражданин, купец, которому я вчера продал последний трофейный бус, пытался уйти от вольного атамана по улице, а тот не отставал, постоянно дергал его за плечо и уговаривал астраханца задешево купить у него весь дуван своей ватаги. Неприглядная картина, но Гаврюша сам виноват. Кому сейчас нужны его товары и трофейные суда? Никому. Цены упали в несколько раз, рынок перенасытился, и сказался недостаток наличных средств. Значит, соси лапу вольный атаман, и молись всем богам, чтобы за беспечность с тебя бойцы как с гада не спросили. Хотя, это вряд ли. Старченка человек увертливый, и его братва, пока имеет деньги, за товары думать не станет. А когда разбойники все прогуляют и в себя придут, Гаврюша, наверняка, глаза им замылит, все равно счетоводов среди его бунтарей немного.
На расшиву вернулись уже часам к девяти вечера, легли спать и, завернувшись в полог, я посмотрел на крупные осенние звезды, до которых, казалось, можно было рукой достать. И именно в этот момент пришло чувство того, что поход закончился, и теперь, на какое-то время, можно снова вернуться домой, и заняться другими делами.
Войско Донское. Нижний Чир. 04.10.1709.
На ночлег остановились как обычно, возле источника, находившегося рядом со старым Волжским шляхом, степной дорогой из Царицына к Черкасску. Мы уже на территории родного Войска, завтра пройдем через городок Нижний Чир, первое крепкое поселение донцов, а через пару дней прибудем в нашу столицу. Бояться здесь нечего. От Кавказа и Кубани эти земли прикрыты калмыцкой ордой, кочующей по Салу и Холмам Эргени (так называется безлюдная степь от Маныча до Волги). Ну, а со стороны России покой Донского Войска оберегают казачьи разъезды и пикеты.
Ватажники разожгли костры и приготовили ужин. Перекусили и попили чаю. Кто-то спел песню, другой пару баек рассказал, и на этом день был закончен. У костра остается один казак, и еще двое незаметно отползают в степь. Это наш караул, который тянет на себе охрану стоянки, и после этого можно спокойно ложиться спать. Однако среди ночи я проснулся, и сам не понял, что же заставило меня прервать отдых.
Попробовал снова заснуть, не получилось. Сел на войлок, на котором лежал, и осмотрелся. Время далеко за полночь. На стоянке ничего необычного или тревожного. Караульный сидит спиной к костру, бдит, а наши спутанные кони чужаков не чуют, и не всхрапывают. Значит, все в порядке. Но настроение все равно препаршивое, давно такого не было. Внутри, как будто струна натянута, какая-то сволочь, постоянно за нее дергает, и от этого, меня за малым наизнанку не выворачивает. Ох, не к добру это, и сразу вспоминается песня: "Черный ворон, что ж ты вьешься, над моею головой". Себе я доверяю, а потому, еще раз, оглядевшись, решил прибегнуть к своим способностям ведуна.
Расслабившись, наклонился к покрытой пожухлыми травами, сыроватой осенней земле, и всем телом прижался к ней. Лежу минуту, другую, впадаю в состояние полусна-полуяви, и соприкасаюсь с силами природы. Обоняние, слух и все иные чувства усиливаются, и я слышу, как не очень далеко, километров за десять от нас, к Волге бегут сайгаки, которых гонит стая волков. Это не то. Пытаюсь расширить свое восприятие, и вскоре обнаруживаю причину своего беспокойства.
Направляясь в сторону Нижнего Чира, на шлях выходит конница, сотни четыре лошадей, и пусть я не вижу чужаков, но дрожь земли выдает любителей путешествовать по ночной степи. Кони, не кованные, и несут на себе всадников, степных воинов. Они идут в ночь, с опаской, от Кубани, и это не калмыки, которым некого остерегаться в наших землях, и если перебирать варианты, то неизвестные всадники, скорее всего, ногайцы.
Итак, закубанцы между нами и Нижним Чиром, и мне кажется, что я знаю их конечную цель. Наша ватага отбыла из Астрахани двадцать второго сентября. И все это время, впереди, опережая нас на один конный переход, по дороге вдоль Волги, а затем по Царицынскому шляху, двигался командарм Каспийской армии Максим Кумшацкий со своим конвоем. Он фигура влиятельная и знаменитая, и пару раз мы замечали в степи юрких одиночных всадников на быстрых конях, которые проскальзывали по Холмам Эргени между нами и полусотней казаков Кумшацкого. Подозрительно это и думается мне, что степные хищники караулят атамана, так сильно насолившего персам и кызылбашам в этом году. Впрочем, я могу и ошибаться, но это и не важно. Ясно, что утром начнется нападение на казачий городок или попытка перехватить командарма в дороге, и мой отряд там пригодится в любом случае.
Встряхнув головой, я встал на ноги и, громко свистнув, выкрикнул:
- Казаки! Подъем!
Ватажники вскакивали с мест и хватали оружие, которое даже ночью было под рукой у каждого.
- Что случилось!?
Этот вопрос задал мой заместитель Сергей Рубцов.
- Беда рядом ходит, - ответил я. - Ногаи на Нижний Чир идут. Собираем лагерь, седлаем коней и выходим на шлях!
Казаки недовольно зашептались между собой, мол, чудит атаман, но приказ не оспорили, быстро собрали свои вещи, вспрыгнули в седла и мы тронулись в путь. Луна еле выглядывает из-за туч, ватага выходит на шлях и, без дозоров, плотной кучкой, устремляется на запад. До укрепленного казачьего городка Нижний Чир около двадцати верст, и если отряд доберется к нему без приключений, а степные налетчики окажутся плодом моего воображения, я буду этому искренне рад, померещилось, да и ладно. Однако я в себе не сомневаюсь, и уже через час скачки были обнаружены выходившие из степи на дорогу многочисленные следы копыт некованых лошадей.
Ватага делает остановку, и со мной рядом останавливается Рубцов.
- Ты был прав!
- Прав, - согласился я и посмотрел на идущий скопом отряд. - Браты, к бою! Зарядить пистоли и ружья!
Продолжаем движение вперед. Кони чуют наше возбуждение и готовность вступить в скорую схватку, и тоже горячатся. Они несут нас по пустынному ночному шляху, по следам закубанских лошадей, и в первых предутренних сумерках, ватага оказывается на небольшом холме, в полуверсте от Нижнего Чира. Смотрим вниз и видим, что ворота городка открыты, а возле них кипит сеча, с полсотни конных казаков бьются против более чем трехсот степняков-ногайцев, в национальной принадлежности врагов я не ошибся. Наверное, это конвой Кумшацкого, который стремился пораньше выехать из поселения, и как только выбрался в поле, сразу в засаду ногайцев попал. Поначалу, казаки повернули назад, видимо, хотели отступить в Нижний Чир, но небольшая группа спешенных налетчиков захватила ворота, и теперь наши казаки дерутся в чистом поле и в полном окружении. Еще немного и их уничтожат, разумеется, если не подойдет подмога из городка, а она не успевает, в любом случае. Зато наша ватага рядом, и хотя нас всего тридцать человек, мы готовы к бою и находимся в тылу нападавших. Главное, не медлить.
- Сбросить ковровые сумки в овраг! - Командую я, и когда лошади освобождаются от лишнего груза, который свален в заросли густого бурьяна, шашка вылетает из ножен и новый приказ: - Вперед, молодцы! Выручим земляков! Держаться плотнее! Поначалу без шума, а как начнется бой, берем закубанцев на "Ура!".
Мой голос услышали все. Лошади срываются с места, несут нас с небольшой высотки на равнину и, прижавшись к гриве Будина, я первый врезаюсь в серую и мохнатую массу ногайцев. Мощной грудью, мой жеребец отталкивает чужих лошадей и прорывается в середину вражеской сотни, прямо под хвостатый бунчук из рыжих конских хвостов. Под ним полноватый мужик лет сорока в полосатом халате, что-то кричит, указывая на городок, и я уверен в том, что это один из ногайских командиров. Для меня это удача, и без всяких раздумий, чуть приподнявшись на стременах, я опускаю клинок на его голову. Рука чувствует усилие, наверняка, с одного удара вражину срубил и, повернувшись в седле полубоком, острием шашки я достаю правое предплечье второго степняка, того, который был с сотником рядом и держал бунчук.
Хвостатое древко падает, а я кричу:
- Ура-а-а!
Ватажники уже слева и справа, они подхватывают мой клич, и все вместе, единой массой, расшвыривая и круша ногаев, мы проламываемся к казакам Кумшацкого, которые получив поддержку, заметно приободрились. А вот и сам знаменитый командарм, машет саблей, отбился от очередного степняка, и окликает меня:
- Никифор, ты что ли!?
- Он самый, дядька Максим!
- Сколько с тобой казаков!?
- В атаку тридцать человек пошло. Сейчас не знаю.
- Пока вы свежие, к воротам пробейтесь, а то моим развернуться тяжело.
- Понял!
Взмахнув шашкой, отбиваю копье, которым меня пытался пырнуть какой-то вонючий джигит, и командую:
- Ватага! По левому краю от казаков Кумшацкого пробиваемся к воротам! Ломи степняков!
Повод влево! Кони поворачивают и, круша всех, кто попадает нам под руку, мы проламываемся к стенам городка, и оказываемся у сломанных разбитых ворот. Сколько со мной людей, считать некогда, но больше десятка. Мы мчимся вперед и снова оказываемся в сече. Городские караульщики порублены и посечены, их трупы валяются рядом с поваленными створками, но из поселения спешат вооруженные кто и чем жители, и пытаются сбить два десятка ногайцев. И снова мы вовремя. Шашка свистит и, сверху вниз, сечет одного степняка, а за ним следом другого.
Эта схватка продолжается недолго. Казаки из городка наседают, недобитые закубанцы отступают, и на моих глазах, двое чубатых здоровяков в белых рубахах, в которых они спали, дубинами забивают низкорослого ногайца, не успевшего удрать в поле. Ворота отбили, однако бой не окончен. Степняки все сильней наседают на конных казаков, которые жмутся ближе к стенам.
- Рубцов! - кричу я.
- Здесь!
Мой заместитель обнаруживается рядом, и я говорю ему:
- Я назад, а ты с местными казаки прикрой наше отступление.
- Понял!
Резкий поворот назад, бью жеребца стременами, несколько длинных лошадиных прыжков, и опять конная свалка, в которой я пытаюсь пробиться к Кумшацкому.
С гиканьем, на меня мчится грузный и плечистый батыр, овечий тулупчик на его теле распахнут, рот исказил крик, а лицо распаренное и злое. В его руке покачивается длинное копье и, если бы я растерялся, то меня как бабочку на булавку насадили, но все эти штуки мне знакомы. Очередной удар по бокам Будина, он злится, и делает резкий рывок в сторону. Ногаец проскакивает мимо, а я, перегнувшись в его сторону, бью вражину в шею. Приземистый степной конек уносит своего уже бездыханного всадника, а я нахожу командарма и докладываю:
- Атаман, ворота отбили! Пора отходить!
- Отходим! По-вод вле-во!
Кумшацкий командует всем нашим казакам, и моим, и своим. Новый разворот коней. На секунду казаки отрываются от противника и нестройной гурьбой влетают в городок. Налетчики мчатся следом, но их встречают выстрелами из полутора десятков огнестрелов. Наземь валится сразу несколько налетчиков, и их нестойкие товарищи, не выдержав стрельбы, откатываются в поле.
Тем временем, наступает серый и промозглый осенний день. По небу, по-прежнему летят темные тучи, но дождя все еще нет. Пока передышка, на месте ворот появляется бревенчатая баррикада. Закубанцы в поле, не атакуют и не наступают. И, в общем-то, их не так уж и много, после первого боестолкновения немногим более двух сотен, так что, если ничего не изменится, то к вечеру, когда люди и кони отдохнут, мы покинем городок и, все вместе, налетим на врага. У Кумшацкого два десятка в строю, мои почти все целы, только четверых потерял, да самих местных казаков пять десятков, так что ногайцев раскидаем. Однако степняки чего-то ждут, видимо, подкреплений, и если это так, то нам придется тяжко и, по крайней мере, сутки, до подхода казаков с других городков, нам придется драться самим по себе. Помощь будет, это ясно, в степи дозоры, да и калмыки должны за налетчиками пойти. Однако как лучше поступить в данной непростой ситуации, не понятно.
Наблюдая за ногайцами, я взобрался на палисад, и вскоре ко мне присоединились еще двое, Кумшацкий и атаман Нижнего Чира Алексей Чернов. В молчании, мы простояли минут пять, и я спросил командарма:
- Дядька Максим, как думаешь, откуда здесь ногайцы?
- Считаешь, что они за моей головой охотятся?
Кумшацкий сразу сообразил, к чему я веду.
- Да.
- Объяснись.
- Сам знаешь, они подданные Турции, а с Ахмедом у нас мир, и с Кубани, от казаков, никаких тревожных вестей не приходило. Значит, налет спонтанный. Но ногайцы, которых мы видим, воины справные, одеты, более-менее, одинаково, и кони у них одной масти. Вот и получается, что это нукеры кого-то из ханов.
Командарм вновь посмотрел в поле, в задумчивости, ладонью огладил свою шикарную черную с проседью бороду, пожевал губами и согласился со мной:
- Действительно, так и есть.
- Пленных не взяли?
- Куда там. Пока бились, не до того было, а тех, что на воротах закрепились и створки сломали, всех перебили.
- Жаль, а то бы узнали, кто у них за главного.
- Это я и так знаю, - Кумшацкий кивнул на один из бунчуков, который колыхался над крутящейся в поле конной массой. - Хан этих нукеров Чар-Аслан. Служит туркам, но с бакинскими купцами дела ведет. Давно к персам склоняется, и слух ходил, что у него в Дербенте дом есть.
- Тогда понятно, кто их на тебя натравил.
- Понятно, - на мгновение, командарм сощурил глаза, всмотрелся вдаль, и добавил: - А вот и подкрепление, которое ногайцы ждут.
Посмотрев туда же, куда и Кумшацкий, мы с Черновым увидели темную волну, которая катилась по степи, а спустя еще несколько минут, осознали, что скоро нам придется очень туго, так как степняков было как минимум тысячи три. Вот это попали! Городок укреплен слабенько, пушек нет, и мазаные глиняные хатки за нашей спиной, после того как мы палисад оставим, а нам его не удержать, препятствием для ногайцев не станут.
- Знаете что, атаманы, - Кумшацкий в задумчивости посмотрел на нас. - Раз закубанцы за мной пришли, то я, наверное, на переговоры к ним выйду. Если выяснится, что дело во мне, то отдамся в их руки.
- Чушь! - Чернов обеими руками схватил командарма за плечи. - Они разозлены, и в любом случае на городок кинутся.
- Может быть и так, но шанс, что они не останутся, тоже имеется.
- Нет! - Я решил поддержать нижнечирского атамана. - Это урон всей казацкой чести. Нам нельзя свою слабость показать. Будем биться!
- Коль так, - командарм расправил свои широкие плечи и плотнее надвинул на голову папаху, - принимаю командование на себя. Чернов, всех женщин и детей в подвалы. Никифор, ты со своими ватажниками будешь держать баррикаду на воротах. Я займусь палисадом и наиболее крепкие хаты под оборону посмотрю. Давай, атаманы! Не спать!
Мы спустились со стены, и вскоре вместе со своими ватажниками я укреплял хлипкую баррикаду на въезде в городок. За пятнадцать минут, ровно столько времени имелось до начала штурма, сделать успели не так уж и много, но с наскока нас было не взять.
- Идут!
Со смотровой городской вышки донесся крик наблюдателя, нижнечирского казака, и мы, приготовив ружья, пистоли и пару случайно взятых в дорогу запасливым Семеном Кольцо ручных бомб, приготовились к бою.
От баррикады видно было немного, но и то, что попадало в поле зрения, впечатляло. Тысячи конных ногайцев волной растеклись вокруг городка, на миг замерли, и по команде находящегося в центре всадника на белом арабском скакуне, устремились к Нижнему Чиру. Крики закубанцев наполнили воздух, и у многих из казаков задрожали поджилки, ибо ясно, что смерть близка, а шансов на спасение очень немного.
- Приготовились!
Отвлекая людей от вида подступающей конницы, я заставил их сосредоточиться только на одной цели. Задымили фитили пары древних пищалей, а Кольцо с Воейковым взяли в руки бомбы. Дрожит земля под тысячами копыт, и сама наша баррикада из бревен и досок заметно подрагивает, но думать об опасности некогда, и, оглянувшись влево и вправо, я вижу, как занимают свои места казаки Кумшацкого и Чернова.
"Эх, будет дело", - думаю я, и новенький карабин с кремневым замком, сделанный бывшими тульскими мастерами в Богатом Ключе, упирается в плечо. Степняки все ближе и ближе, уже видны лица смуглокожих раскосых людей с луками и саблями в руках, и когда до них остается метров шестьдесят, я кричу:
- Огонь!
После этого, нажимаю на курок. Приклад ударяет в плечо, и сильная отдача сотрясает тело. Вокруг меня ватажники, они тоже палят, и из-за густых сизых клубов дыма совершенно не видно, попал ли кто-то из нас во врага. Но не видно, не отменяет того, что улавливает слух, и ржание умирающих лошадей, в смеси с дикими выкриками на татарском, слышатся очень четко и ясно.
- Перезаряжаем!
Имеется надежда на то, что удастся сделать еще один залп, так как нас поддерживают с палисада и враг в некотором замешательстве. Руки сноровисто делают привычную работу, прочищают от гари и тлеющих искр ствол, присыпают порох из натруски, вставляют патрон и забивают пыж. Заканчиваю первым, ждать общего залпа не стоит и, положив ружье на крупное бревно, в немного очистившемся от порохового дыма пространстве, я высматриваю следующую жертву. Она находится быстро, пожилой всадник, который прямо с седла, одну за другой, быстро и сноровисто посылает стрелы в сторону баррикады.
- Бах-х!
Второй выстрел, опять крепкая отдача, и лучник валится наземь. Больше выстрелить из ружья не довелось, ногайцы спешились и, под прикрытием других стрелков, пошли вперед. Положение тяжелое, но на время мы сдержали их выстрелами из пистолей, и прежде чем до сабель с кинжалами дошло, свое дело сделали рванувшие в гуще кочевников бомбы, убившие и поранившие, не меньше двух десятка врагов.
- Держаться!
Откуда-то доносится голос Кумшацкого и, схватив в руку верную шашку, я вскакиваю на баррикаду, где уже появились спешенные кочевники. Ширх-х! И клинок чертит косую линию на лице одного. Отбиваю удар кривой сабли, и достаю кисть другого противника. Снова начинаю проваливаться в кровавый омут рукопашного боя, впадаю в состояние какого-то яростного исступления и дурной радости. Все делается простым и понятным, в теле необычайная легкость, а шашка, как тростинка, вжик-вжик, летает туда и сюда, и успевает везде.
- Назад! Отход!