По приезде в село разбили лагерь в поле сразу за крайней хатой, кашевары начали готовить обед, а казаки - делить добычу. Почти сразу образовалось две группы: одни хотели получить свою часть сразу в любом виде и не ждать выкупа, другие желали расплаты золотом и соглашались терпеть еще месяц. Первую группу в основном составляли хуторские казаки, которые больше ценили синицу в руке, чем журавля в небе, и были, мягко говоря, людьми недоверчивыми. Долго высчитывали, на сколько частей делить. Тяжелораненым выделили по две доли, семьям убитых - по три. Вдовы и сироты у казаков всегда оставались на попечении товарищества, пока не устроят свою жизнь. Иллар, как главный организатор и вождь трудового народа, получил десять долей, Непый-вода - семь. Но из них только по три доли им приходилось как атаманам, на личные нужды, - остальные им предписывалось потратить на общественные дела. С моей долей, как обычно, возникли сложности. Иван и Сулим единодушно заявили, что мне положена полная доля, их поддержал Иллар, объявив, что грех такого казака в джурах держать на половинной доле, и с сего дня мне придется тянуть полную лямку. Но нашлись казаки, которые начали задавать вопросы: а что же умеет этот малец и за что ему полную долю дают? Пришлось честно рассказать, что умею.
- Казаки, я вам расскажу, что я умею хорошо и на что с любым из вас на спор выйду. Из самострела добре стреляю, скрадываться могу по лесу или по полю незаметно, ну и биться могу руками и ногами.
- Руками, говоришь, биться можешь, сопля? Вот мы сейчас проверим, как ты биться можешь. Если простоишь против меня, пока "Отче наш" прочитают, быть тебе казаком.
Вышедший казак был на полголовы выше меня и в два раза шире, с отчетливо наметившимся брюхом. Ему было на вид лет тридцать, маленькие глазки на широком щекастом лице с двойным подбородком неприязненно сверлили меня, пытаясь высверлить дырку. Он был мне незнаком - видимо, из тех хуторских, что собрал Непыйвода.
- Не слыхал я, чтобы тебя атаманы проверять меня кликали, но если дадут добро, тогда выйду с тобой биться руками и ногами. Только не просто так. Ставлю я два золотых, что собью тебя с ног, пока "Отче наш" прочитают. И ты, казак, два золотых ставь. Если никто из нас землю не поцелует, значит, при своих останемся.
Он был тяжел в ногах и неповоротлив, с моей стороны это была нечестная игра, но его хамское поведение требовало наказания. Не знаю, чем была вызвана его неприязнь: до этого момента мы не пересекались. Скорее всего, элементарное жлобство - как это так, ему, такому красивому, и мне, такому никакому, достанется одинаковая доля добычи.
- А что, Георгий, пусть хлопцы разомнутся, и нам потеха, - Иллар с интересом смотрел на меня, видно не понимая, как я собираюсь добыть эти два золотых.
- Давай, Василий, свои два золотых, только смотри добре: Богдан - он ногами пинаться горазд. - Георгий с усмешкой протянул руку к дебелому Василию, на лице которого появилось задумчивое выражение.
- Так это, батьку, нет у меня золота.
- Ничего, Василий, поставишь часть добычи, вон вам всем по два коня выйдет как раз. Ставь двух коней против двух золотых.
Лицо Василия стало еще задумчивей:
- Так это, батьку, много двух коней против двух золотых.
На лице Георгия появилось нехорошее выражение, и, чтобы избежать обострения, мне пришлось вклиниться в разговор:
- Пусть будет один конь против двух золотых, атаманы, тут важно, чтобы меня настоящий казак в бою проверил.
Я с простодушным и бесхитростным выражением смотрел в глаза Георгию, который, хмыкнув, объявил:
- Сейчас нам, казаки, Богдан Шульга и Василий Кривоступка покажут, как они без оружия биться умеют. Кто упал на землю, тот проиграл. Как "Отче наш" прочитаем - так бою конец. Так что тебе, Василий, поспешить надобно, если два золотых выиграть охота.
Казаки оживились, самые азартные начали закладываться, а мне пришлось идти раздеваться и готовиться к совершенно ненужному бою.
- Ну что, Георгий, на кого закладываешься? - Иллар с любопытством рассматривал нас по очереди, видимо не решаясь сделать свой выбор.
- А я у Ивана спрошу. Видел сегодня с утра, как они с Богданом палками махали возле табуна. Уж он-то мальца уже испытал. Иван, а иди сюда, вопрос к тебе есть. Вот вы сегодня с Богданом палками махали с утра, видел, как он бьется. Так ты на кого закладываешься?
- Да никто не поборет, при своих разойдутся. Василий пока махнет, так Богдан три раза вокруг него обежит, а у Богдана силенок не хватит его побить.
- А как ты с ним бился?
- Слабоват он пока в руках, поэтому бил я его девять раз из десяти, но быстрый, как чертяка, чуть заворонишься - сразу накажет. Будет с хлопца толк, да и уже есть.
Раздевшись, как обычно, до пояса и сняв сапоги, я вышел в круг и стал поджидать Василия. Он не заставил себя долго ждать и вышел навстречу мне. Сапог он не снимал, был в рубахе и кожаной безрукавке, но мне было все равно. Рисунок боя уже отпечатался в моей голове, и я ЗНАЛ, что так оно и будет. Очень редко перед боем возникает это предвидение, когда ты видишь предстоящий бой, как фильм в замедленном воспроизведении.
Легенды Востока рассказывают нам, что великие бойцы, встретившись, смотрели друг другу в глаза, затем один из них признавал себя побежденным и благодарил другого за науку и чудесный бой. Но это был не тот случай.
Поприветствовав соперника коротким наклоном головы, я двинулся ему навстречу. Он шел на меня как танк, примеряясь правой издали, но опоздал. Быстрый шаг вперед левой и короткий левый прямой не остановили, а скорее разозлили его, и тяжелый правый боковой с разворота полетел мне в ухо. Ложась на правую ногу параллельно земле и уклоняясь от его правого, одновременно по короткой дуге на встречном движении сильно бью левой стопой по открытой печени соперника. Это уже победа: после такого удара бой могут продолжать только сказочные богатыри, но связка еще не закончена. Опускаясь на левую ногу, разворачиваясь на ней на триста шестьдесят градусов, с разворота бью Василия ребром правого кулака. "Вертушка" - прием, пришедший к нам то ли из карате, то ли из кикбоксинга. Целился в подбородок, но попал чуть ниже правого уха. Впрочем, на результат это не повлияло: как подкошенный, он грохнулся оземь.
Эта связка входила в комплекс моей ежедневной зарядки на протяжении последних тридцати лет. В том, что я применил ее впервые в жизни в чужом теле и в чужом мире, было что-то сюрреалистическое. В который раз происходящее вокруг стало казаться тканью сна. Казалось, стоит сделать усилие, разорвать ее, и я вывалюсь в настоящую жизнь, где все случившееся окажется просто бредом, бредом беспамятства. Наваждение неохотно отступало, заставляя принять окружающую меня тишину и уставившиеся на меня глаза как данность. Не в силах бороться с охватившей меня злостью, процедил сквозь сжатые зубы:
- Чего уставились? Живой ваш Василий, отдохнет малость и встанет.
Раздавшийся громкий дружный смех развеял злость, и, стараясь отвечать приветливой улыбкой на хлопки по плечам и дружественные поздравления, подошел к Георгию Непыйводе за своими монетами и причитающимся мне призом.
- Молодец, Богдан, славно бился. - Иллар не дал мне даже рта открыть. - Не буду спрашивать, где науку такую прошел, - сам догадываюсь, что так биться только святой Илья научить может. - Мне оставалось только согласно кивать и делать вид, что не замечаю иронии в его голосе. - Коня закладного, что Василий заложил, выберем тебе, как все разделим. Ты вроде золото после выкупа согласился брать?
- Верно, батьку, после выкупа.
- Тогда бери девок всех из полона и веди ко мне в хату, чтобы не мерзли. Казаки нам с Георгием поручили их замуж выдать, мы опосля с ним разделим, кто у меня останется, кто с ним поедет. Тамаре скажешь, чтобы бочонок вина и бочонок пива тебе дала, сюда привезешь. Кружек пусть даст, сколько найдет. Ну что, казаки, потешились? Давай дальше добро делить, чай, многим еще до дому добраться надо.
И расчеты, сколько что стоит, закипели с новой силой.
Пока нагрузил коня, пока вернулся с бочками обратно, процесс раздела имущества близился к завершению. Большинство паковалось в дорогу, от котлов разносились ароматы тушеного мяса и ячменной каши.
Возле атаманов стоял отец Василий, одетый по-походному. Он коротко прочитал молебен в честь нашей победы и обошел нас, густо кропя наши склоненные головы и трофеи святой водой. Все жертвовали на церковь, кидая монеты в большую кружку, которую нес один из казаков, выполняя функции дьяка. Затем все собрались у котлов, подняли первую чарку и помянули тех, кто уже не сядет у костра. Вторую подняли за удачу казацкую, чтобы не забывала она про нас и не отворачивалась в другую сторону. Третью казаки подняли за атаманов, что добре в поход сводили, с добычей и без больших потерь домой привели.
Засиживаться не стали: все спешили засветло добраться домой. Отец Василий отправился вместе с казаками, везшими убитых: завтра ему предстояло проводить их в последнюю дорогу. Иллар с Георгием поехали разбираться с девушками, а мы с Иваном - вслед за ними, делить добычу, снятую с черкасских казаков.
На душе было паршиво. Я вдруг понял, что завтра девятый день. В нашем доме соберется семья и мои близкие друзья, чтобы помянуть мою кончину, и я бессилен подать им знак. Бессилен. Такое рабское слово.
Господи! Дай мне силы изменить то, что я могу изменить, дай мне смирения вытерпеть то, чего я не могу изменить, и дай мне мудрости отличить первое от второго.
Глава 9
СЛУЖБА КАЗАЦКАЯ
Атаманы наотрез отказались брать что-либо из добычи, которую мы взяли с черкасских казаков, и дали нам наказ продать все это не ближе, чем в Чернигове, и ничего себе из этой добычи не оставлять. Подумав, мы с Иваном решили пока ничего не делить. Если Бог даст в живых мне остаться после поединка с татарином, то вместе в Чернигов поедем. До Киева Иван знал не один путь, как пройти, никого не встретив, а дальше дорога набитая: из Киева купеческие обозы каждый день в ту сторону выходят - наймемся охранниками, еще и с прибытком в Чернигов приедем. На том и порешили. Все монеты, которые вытрусили из их поясов, оставили атаманам, сказав, что это не им, а девкам на приданое. Они особо не упирались. Осталось придумать, куда деть восемь лошадей, которые стояли у Иллара в конюшне и которых никто видеть не должен. Немедленно отправляться в Чернигов Иллар запретил: дорога дальняя, тут у нас распутицы нет, а что севернее деется, никто не знает, потому что до морозов никто никуда не ездит. Немного подумав, Иллар хитро улыбнулся и сказал весело:
- Пусть пока у меня, в стойле постоят, а завтра с утра Богдан их на хутор к Нестору Бирюку перегонит - там и постоят до морозов. Заодно будет чем припас к Илькиной вдове завезти. Богдан, иди отдыхай, переночуешь сегодня у своих, завтра затемно выезжаешь, Давид с тобой поедет, на дорогу выведет. Я сегодня вдове припаса соберу - в этом году еще не возили, отвезешь ей. Посмотри, может, там к зиме помочь надо, дров навозить или еще чего, но так, чтобы ты за неделю управился. Сегодня у нас середа. В следующую пятницу с утра чтобы ты уже был у меня. И смотри, никаких отговорок принимать не буду: вдове помочь к зиме собраться - это мой наказ. Нестору передашь, что коней я через месяц заберу. Будет о конях спрашивать - скажешь, не знаешь ничего, атаман велел к нему перегнать. Его сыну Дмитру передашь, чтобы вместе с тобой в пятницу тут был с недельным припасом. Вместе с ним и с Сулимом в дозор поедете. Все понял?
- Все, батьку.
- Тогда езжай.
Тоска, накатившая на меня по дороге, никуда не девалась - перед глазами проплывали лица близких мне людей, оставшихся в невообразимом далеке, лица, которых мне уже не суждено увидеть, черты, которые будут стираться из памяти, усиливая горечь утраты, с каждым прожитым годом. Поняв, что так просто меня сегодня не отпустит, я решился на кардинальные меры:
- Батьку, продай мне маленький бочонок вина.
- Тебе зачем?
- Иван сказал, мне выпить нужно, а то у меня от крови в голове помутилось.
- Иван, что у вас стряслось?
- Дай ему вина, надорвался малец. После боя с черкасскими шальной совсем был, кони от него разбегались. Если бы не ехать ему, я бы его сам связал и вином споил. А сего дня сам разве не видел, как он после боя с Василием смотрел, чисто волчонок дикий?
"Волчонок…"
Слово острым ножом чиркнуло по незатянувшейся ране на сердце, и кровь горячей кислотой полилась, обдирая тонкие корки. "Я живой, Любка, услышь меня. Услышь. Боже наш милосердный, пусть она услышит меня, неужели я так много прошу…"
- Богдан! Что с тобой?
- Все добре, батьку, в голове замакитрылось, как будто мне кто уши заткнул.
- Э, парубок, да с тобой беда. Давид, принеси из погреба малый бочонок вина.
- Много не пей. Кружку-две на ночь - и спать. Оклемаешься. Все, скачи домой, завтра в дорогу.
- Добре, батьку. Сколько за вино?
- Награда то тебе от меня, Богдан. Бери, заслужил. Добре бился, большую службу казакам сослужил. Служи так и дальше. Как вино выпьешь, бочонок занеси - поедем в Киев на ярмарку, еще купим.
- Спаси Бог тебя, батьку.
Атаманы зашли в хату решать с девками - кто остается, а кто едет к Непыйводе. Во дворе остались мы с Иваном и Давид. Иван готовил лошадей в дорогу. Они с Непыйводой успели занять пятерку лошадей, чтобы девок посадить. Я забирал свои три лошади к родителям, а Давид расседлывал и распаковывал своего и батиного коня.
- Слушай, Давид, а далеко до хутора ехать?
- Не, меньше чем за полдня доедешь. Я тебя с утра на тропинку выведу, а дальше по ней прямо в хутор заедешь.
- А большой там хутор?
- Три хаты всего. Нестора, сына его старшего Дмитра и брата его покойного.
- А с нами в поход кто от них ходил?
- Да никого не было. - Давид зло сплюнул на землю. - Казаки… Сын хоть в дозоры ходит, а Нестора на аркане никуда не вытащишь. Сидит на хуторе, мед с бортей собирает, коней разводит да тропинку ко вдове натаптывает. Отец с него тягло брать начал, как с гречкосея. Сначала упирался, а потом привык. Так и живет.
- А у вдовы, кроме дров, не знаешь что за работа? Может, отсюда взять чего надо?
- Солома у нее на хате гнилая, перекрывать надо. Я бы сам еще в прошлом году перекрыл, когда припас ей возил, да куда ее с детьми деть? Нестора жена крик подняла на весь хутор - эта вдова, говорит, в мой дом, только когда я умру, зайдет, и не раньше. Говорил, в село с детьми завезу, поживешь у нас пару дней, знакомых повидаешь. А тетка Стефа в слезы: не поеду, говорит, никуда, я не нищенка по чужим людям побираться. Так у меня ничего и не вышло. Дров навозил, нарубил - и домой поехал. Теперь тебе голову сушить, что с этими бабами делать.
- А солома, веревка у нее есть на крышу?
- Все заготовила, еще в прошлом году все было, я проверял.
- Добре, Давид, бывай, до завтра. Иван, удачи вам, даст Бог, свидимся.
- И тебе, Богдан. Не забывай про самострел. Стреляй на шестьдесят шагов каждый день по двадцать раз. И помни: татарчонку отец первый лук в три года мастерит. Среди них плохих лучников нет. Так что тебе через месяц не на забавку идти, а на смертный бой. Как атаман тебе роздых даст, приезжай ко мне. Проверю тебя, как ты к бою готов.
- Добре, Иван. Жди в гости.
Погрузив все свои пожитки и оружие на трех коней, направился домой: пора было уже разобраться хотя бы с Ахметовым добром, которое так и лежало кучей, как я его бросил по приезде, только пояс боевой и взял оттуда. Заберу с собой на хутор - там и разберу, что оставить, а что на обмен или на продажу пойдет.
Настроение портилось с каждой минутой. Это ощущение, наверное, может понять только змея. Так и у нее должна невыносимо зудеть и сводить с ума невозможность содрать с себя кожу перед линькой. И мне, как змее, невыносимо хотелось содрать с себя личину и крикнуть всем, кто я и откуда.
Что самое смешное, наши ассистенты, когда не пытались с особым цинизмом убить нас, читали нам всякие поучительные лекции. Одна из них касалась того, как тяжело переселенному сознанию жить под спудом другой личности. От этого портится характер, человек становится нелюдимым, раздражительным, конфликтным. Единственное спасение - немедленно бежать к психотерапевту, во всем признаваться. Он, скорее всего, не поверит, зато можно выговориться. Каким идиотизмом это мне казалось тогда, и сколь непреодолимое желание испытывал сейчас рассказать кому-нибудь правду. Понимая умом, что это последствия запредельно напряженной недели, в которой было чересчур много нервов и крови, мне никак не удавалось взять себя в руки и успокоить взбудораженное сознание.
Поняв, что без экстремальных средств не обойтись, нашарив в сумках Ахмета медный котелок, с трудом зубами вытащив затычку из бочонка, нацедил себе не меньше пол-литра вина в котелок. Остановившись посреди улицы, стал с удовольствием выхлебывать сухое красное вино из котелка. Особый шарм был в том, что из широкого котелка пить было невозможно, больше половины бы лилось мимо рта, поэтому, чуть наклонив котелок, я, склонив голову над поверхностью вина, опускал губы в него как в родник и с удовольствием втягивал в себя терпкую, чуть кисловатую жидкость. Из хаты напротив сразу выскочила Федуня, молодуха лет двадцати восьми, известная сельская сплетница, с целью внимательно рассмотреть, что же деется под ее окнами. Обрадовавшись первому зрителю, не дав ей раскрыть рта, сделал предложение, от которого она, по моему мнению, не могла отказаться:
- Чего уставилась, как мышь на крупу? Вина хочешь? Иди сюда, вместе выпьем.
Видимо ошарашенная таким вниманием, она не нашлась с ответом и с круглыми от счастья глазами скрылась в доме. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что глаза у нее могли быть круглыми от моего нахальства, но я отогнал ее как заведомо ложную. С заметно улучшенным настроением приник к остаткам винного родника и, засунув опустевший котелок в сумку, продолжил двигаться к отчему дому.
"Как странно устроен человек. Все люди, которых я встречал в жизни, от законченных негодяев до людей с чесоткой между лопатками от пробивающихся ангельских крыльев, людей, которые не могли друг друга на дух переносить, всех их объединяло одно. У всех подымалось настроение после того, как они вставляли ближнему своему шпильку. Может меняться толщина шпильки и ее длина, тут уже от человека зависит: шпилька может быть от откровенно хамской до добродушной. Но обязательно после того, как ты подколешь кого-то, настроение подымается".