Однако очередь, выпущенная сообразительным подполковником ФСБ, сделала свое дело. Главный заметил приближающуюся опасность и мигом на нее среагировал. Буквально через мгновение разорвавшийся в теле бестии кристалл энергона заставил ее визжать, извиваться и дергаться в предсмертных конвульсиях.
Победа над очередной тенью стала лишь секундной отсрочкой. Я отчетливо видел, как по мере нашего продвижения вперед оживают все новые и новые темные пятна на асфальте, как они начинают ползти в нашу сторону. В этот момент стало ясно и понятно – отступать некуда. Основным нашим оружием, нашим спасением должно стать лишь движение вперед. Вот только бы не оплошал ханх! Огонь его ружья это…
– Я внутри! А теперь гони, полковник! Во всю гони! – вопль Главного прозвучал из глубины десантного отделения, а лязгнувшая крышка люка вмиг обрезала все звуки идущие снаружи.
– Какого дьявола…? – взревел я, вдавливая педаль газа. Тем самым я послушно выполнил приказ ханха, и делал это без малейших колебаний. Знал, зря паниковать тот не станет, да и чушь молоть тоже. Если сказал "Гони!", значит и вправду можно, даже нужно.
– Патроны!
Одного этого слова оказалось достаточно, что бы все понять. У Главного закончились патроны снаряженные энергоном. И взять их больше негде. То есть, в рюкзаке Лешего все еще оставалось десятка полтора голубых кристаллов, но о том, что бы просто так, запросто, можно сказать на коленке запихнуть их в ружейные гильзы не могло быть и речи.
И что же теперь? А теперь я буду должен не просто нестись вперед, а еще и маневрировать, уворачиваться от смертоносных теней. Иначе… Что будет иначе, я себе отчетливо представлял, вернее помнил. Как-то раз один из моих товарищей, тогда мы еще работали группой, нарвался на тень. Это произошло всего в двух десятков шагов от меня, а посему все самые жуткие подробности его смерти навечно запечатлелись в моей памяти. Рядового Титова втянуло в центр темного пятна, бросило оземь, а затем черный как смоль асфальт буквально всосал его, оставляя на поверхности лишь лохмотья моментально истлевшей одежды, да буквально на глазах поржавевшее оружие.
Дикий крик, с которым погибал солдат, вновь зазвучал в моих ушах и я застонал, припоминая тот ужас, то чувство своей полной никчемности и бессилия чем либо ему помочь. Так неужели все это повторится вновь, здесь и сейчас? Ну уж нет! Сейчас в моих силах сделать что-то большее, чем тупо, парализовано глядеть на чудовищную смерть своего товарища.
Первый мой поступок был совершен чисто автоматически. Руки сами повернули руль и "восьмидесятка" с диким креном свернула в сторону Кривоносовского проезда. Улица начиналась слева от станции и тянулась вдоль железнодорожных путей. Прямая как стрела, длинной около километра, она имела почти нужное направление, и главное заканчивается где-то на уровне нефтебазы. А раз так, то это был шанс! Серьезный шанс вырваться из чудовищного и смертоносного "сумрака"!
Разгоняясь после поворота, я с удовлетворением заметил, что почуявшие наше присутствие тени не успевают, остаются позади. Все-таки не любят они открытых участков, норовят маскироваться под обычные тени и в этом наше спасение. Проезжая часть перед железнодорожной станцией была расчищена. Что бы доползти до нее из под стен здания или изувеченных тел мертвых автомобилей, теням требовалось время. И эта была наша фора. Учитывая скорость до которой я разогнал БТР мы считай проскочили…Проскочили бы! С этой мыслью, с этим стоном я резко надавил на тормоз.
Путь в Кривоносовский проезд был перегорожен. Бульдозеры, которые в спешке расчищали подъезды к железнодорожной станции закупорили его грудами мертвой техники. Я может и рискнул бы пойти на таран, не окажись среди груд мертвого железа здоровенного двухэтажного автобуса лежащего на боку. Цирк-зоопарк, с такой дурой мне никак не справиться! Не на танке ведь!
Но имелась еще одна причина, которая удерживала старого танкиста от немедленной и отчаянной лобовой атаки. Прямо из под автобуса, словно вытекающая из пробитого бензобака соляра, начало выползать и разрастаться большое темное пятно. Затопив квадратов пятнадцать асфальта, оно двинулось в нашу сторону. И не оно одно. Словно по команде, от других ржавых остовов, преграждавших нам путь, отделились еще два пятна поменьше, которые, не долго думая, тоже двинулись вслед за своим собратом.
Это было по-настоящему жутко. Очень жутко. Загнанные в угол, со всех сторон обложенные чудовищными тенями, что мы могли? Давить их колесами и бросаться шариками энергона? Монстры даже не заметят веса многотонной машины, а что касается кристаллов… те вряд ли хотя бы поцарапаются от такого чахлого удара, не то что бы разбиться. Разве что мы будем их предварительно колоть. Колоть? Я цепко вцепился в эту, казалось бы, дикую мысль и не дал ей ускользнуть из головы. Колоть! Конечно же колоть!
– Они со всех сторон! – о том, что у нас практически не осталось времени, напомнил отчаянный крик Лизы.
– Мы влипли! Ветров, падла конченая, куда ты нас затянул! – вопль Фомина, заглушил голос моей подруги.
– Андрюха, кристаллы! – до меня даже не дошел смысл слов бывшего банкира и уголовника. – Доставай! Живо!
Не дожидаясь пока до Лешего дойдет, я буквально кинулся к его вещмешку. Что бы мешок не мешал и в то же время на случай экстренной эвакуации всегда находился под рукой, Андрюха сунул его под свое сидение. Это была удача! Энергон рядом! Мы успеем его достать прежде, чем тени доберутся до "восьмидесятки"!
Загребельный помог, и выцветший солдатский рюкзак оказался в моих руках. Непослушными, дрожащими от нетерпения и адреналина пальцами я сорвал, стягивающую горловину лямку, и, не долго думая, вытряхнул содержимое мешка прямо Лешему па колени. Идея вроде бы оказалась правильная. Хорошо знакомый клетчатый узелок сразу попался на глаза. Мы с Андрюхой практически одновременно протянули к нему руки, и… Произошло то, что всегда случается, когда начинаешь думать не головой, а обгадившейся со страху жопой. Узел на ситцевой ткани развалился, и светящиеся голубые шарики забарабанили по металлическому настилу пола. Отчаянным резким движением Леший успел схватить лишь пару-тройку самых последних, задержавшихся в складках клетчатой ткани кристаллов.
Округлившимися от ужаса глазами я глядел, как шарики энергона раскатываются по отсекам БТРа. Цирк-зоопарк, что же теперь можно было поделать? Проклинать свою горемычную судьбу? Рвать на себе волосы? Орать? У меня хватило ума выбрать последнее, и не просто выбрать, а вложить в свой крик отчаянный, не терпящий возражения и промедления приказ:
– Круши! Дави их!
Чтобы наглядно продемонстрировать, что именно следует делать, я выхватил у Лешего один из кристаллов, прижал его прямо к лобовому бронелисту и, наплевав на сохранность своих собственных пальцев, приказал приятелю:
– Бей! Автоматом бей!
Подполковник ФСБ ни секунды не колебаясь, без слюнтяйства и излишней щепетильности, тут же размахнулся и тыльной частью ствольной коробки своего АКСа нанес точный, сокрушительной силы удар. Послышался хруст сломанной кости, но, что куда более важно, и гулкий хлопок от разлетевшегося на части сияющего хрустального шарика.
Удивительно, но боли я не ощутил. В тот момент я вообще вряд ли что-либо мог ощущать. Всеми мыслями, всем сознанием прочно владело чувство стремительно, безвозвратно сгорающего времени. Отведенные для спасения секунды таяли, исчезали будто вода в песке.
– Дави, мать вашу! – я заорал так, что затряслись бронированные стены.
Как ни странно, первым кто отреагировал на мой приказ, был Серебрянцев. Старик по-простецки схватил доставшийся ему АКС-74 за ствол и с коротким замахом, словно обухом топора, ударил по ближайшему из докатившихся до него кристаллов.
Следом за пожилым ученым очнулся и Нестеров. Он сорвал со стеллажа одну из патронных коробок для КПВТ и с остервенением стал прессовать ей рассыпанные по полу, светящиеся голубым камни. В тесноте бронетранспортера это орудие, да еще и оказавшееся в столь сильных руках, сработало куда эффективней, чем автомат. Хотя тонкий метал днища вдавливался и мялся, но удары были такой чудовищной силы, что редкий кристалл мог устоять. Капсулы энергона лопались сразу по две, а то и по три штуки, быстро наполняя брюхо "302-го" искрящимся голубоватым туманом.
– Бесполезно! – стон Главного раздался из-под стены моторно-трансмиссионного отделения, места куда тот и рухнул, вывалившись из десантного люка в бронированном потолке.
– Чего? – майор милиции занес патронную коробку для очередного удара, да так и застыл с поднятыми руками.
– Энегон становится активным, только получив дополнительный толчок извне, например такой, как энергия выстрела. – Не смотря на критичность ситуации, ханх формулировал свои мысли невероятно четко, лаконично и… цирк-зоопарк, невероятно безжалостно.
– Тогда может щит? – Серебрянцев скорее тайно надеялся, чем предлагал.
– Будет только хуже, – Главный отрицательно замотал головой.
– Значит приехали? Эх, как обидно! – Леший прохрипел голосом человека, у которого украли последнюю надежду.
Именно от этих слов, вернее от тона, которым они были произнесены, я очнулся и в тот же миг почувствовал дикую боль. Болели совсем не переломанные пальцы. Нестерпимо жгло в глубине груди, в легких, в сердце. Дьявольщина, неужели вот так… бездарно и глупо? Конец нам, конец целому миру, и все силы, все старания, все жертвы были напрасны! Мысль о погибших, внезапно воскресила в памяти лицо Блюмера, таким, каким я видел его в последний раз. Вросший в темный метал колонны, Сергей глядел прямо на меня. Только вот теперь во взгляде этом не было ужаса и мольбы. Молодой харьковчанин смотрел полными гнева и презрения глазами. Он как бы бросал мне в лицо отчаянный упрек, безмолвно кричал: "Ну, что ж ты, полковник…? Сдался? Струсил? А как же я? Почему я смог, сделал, а ты, сволочь такая, нет?".
Вот тут на меня и накатило. Поддавшись какому-то безумству, подгоняемый пристальным неусыпным взглядом мертвеца, я окровавленными пальцами вцепился в руль и рванул машину прямо навстречу здоровенной тени, той самой, что ползла к нам со стороны перевернутого автобуса. Что я творил? На что надеялся? Чего добивался? Точно сказать не могу. Помню лишь, что убеждал себя: "Выжить! Мы можем выжить!". Разумеется, на это один шанс из сотни… нет, даже из тысячи. Но если все же повезет… Рядом со зданием станции находился небольшой автосервис. Ломаем ограждение, расталкиваем скопившиеся на стоянке легковухи и пробуем пробиться прямо на железнодорожные пути.
Скорее всего, этот безумный план был лишь поводом, оправданием моего поступка. На самом деле я просто должен был что-то делать. Немедленно, сию минуту! Что бы никто, в том числе и я сам, не мог обвинить полковника Ветрова в мягкотелости и трусости. Если уж сражаться, то сражаться до конца.
В тот миг, когда "302-ой" сходу налетел на тень я съежился, сжался, готовясь ко встрече с… Я ожидал чего угодно, только ни того что произошло на самом деле. Туго окутанный, спеленатый языками хищного багрового пламени, БТР задрал свою тупую увешенную блоками щита морду и резко пошел вверх, словно набирающий высоту авиалайнер.
Глава 14
Неистовая болтанка, багровый полумрак, отчаянные вопли и стоны, мешанина из человеческих тел, оружия, ящиков, коробок и еще бог знает чего. И главное – страх, дикий животный ужас от понимания того, что мы летим, несемся неизвестно куда, быть может прямиком в ад.
Все это длилось… Не могу сказать сколько. Часы, минуты, а может всего несколько секунд. Я понял, что все еще жив и нахожусь на этом свете лишь когда кроваво-красная мгла за бортом вдруг исчезла, и сквозь стекла смотровых люков хлынуло сияние яркого белого дня. Вообще-то это только так говориться, что он белый. На самом деле свет был тусклый и желтовато-серый, обычный свет обычного дня эпохи Большой мряки. Однако сейчас для меня это был самый прекрасный свет самого замечательного дня.
"Восьмидесятку" вышвырнуло из "сумрака" как пробку из бутылки. Понимание этого пришло вместе с мыслью о том, чем все неминуемо закончится. Ударом, чем же еще. И еще каким ударом! Я совершенно четко осознал это, но сделать, увы, так ничего и не успел. Окружающий мир вдруг утонул в скрежете и грохоте, одновременно с которым горе-сталкера Ветрова буквально размазало по левому борту.
Как ни странно, сознание я не потерял, хотя и основательно хрястнулся башкой о металл. Удар смягчил старый верный шлемофон, а кроме того мне показалось, что прежде чем поздороваться с броней, голова угодила во что-то мягкое. Показалось… Мне много чего показалось за время этого бешенного головокружительного полета. И сейчас, лежа практически в полной темноте, не ощущая ни рук, ни ног, я пытался собрать, слепить воедино обрывки пришибленных, утративших связь с реальностью мыслей, понять, что же все-таки нахрен произошло и чем это закончилось.
Мост между полузабытьем, в котором я находился, и реальностью навел протяжный человеческий стон. Кто-то стонал совсем рядом. Казалось, протяни руку, и можно будет его нащупать. Я бы так и сделал, да только вот с руками у меня творилось что-то неладное. Я их едва чувствовал. Или не так. Вернее будет сказать, обе они были налиты свинцовой тяжестью. Не поднять! Никак не поднять! Именно поэтому, оставив всякие попытки пошевелиться, я закричал:
– Э-э-й!
Вместо крика глотка произвела лишь какое-то нечленораздельное, сдавленное сипение. Плохо. Никуда не годится. Пришлось пробовать еще раз:
– Кто живой?
"Кто живой?" получилось уже значительно лучше, уверенней. Теперь я даже смог расслышать и понять свои собственные слова. Да и, как выяснилось, не только я один.
– Ветров? Ты?
Голос Анатолия Нестерова звучал издалека. Из этого я сделал вывод, что стонал вовсе не он. Что ж, уже кое-что. По крайней мере выжили трое. Трое… Неужели только трое? А как же все остальные? Как же Лиза?
– Лиза! – я захрипел, позабыв не только о милиционере, но и о самом себе. – Лиза!
На этот раз мой голос не просто наполнил стальное чрево "302-го". Он будто разряд дефибриллятора запустил, реанимировал жизнь внутри него. Со всех сторон послышались шорохи, стоны, вздохи, царапанье по металлу и жалкие намеки на человеческие голоса. Один из них был явно женский. Лиза! Я понял, что девушка жива и явно нуждается в помощи. В моей помощи! Тогда спрашивается, какого дьявола я тут валяюсь словно кусок никчемного бесполезного дерьма?
Напрягшись, собрав в кулак все свои силы, я попробовал совладать с навалившейся тяжестью. Очевидно последние несколько минут, проведенные в относительном спокойствии, слегка просветлили мой мозг ровно настолько, чтобы понять: сковавшая меня тяжесть это вес человеческих тел. На мне лежали как минимум двое, и чтобы высвободиться, я должен был их с себя столкнуть.
Извиваясь с грацией контуженой змеи, я кое-как смог высвободить левую руку. Сразу почувствовалась боль. Ах да, пальцы! Этот мудак Леший переломал мне их одним ударом. А, собственно говоря, почему мудак? Я ведь сам ему приказал. Не подумал, блин… Вот и получите, товарищ полковник. А ведь так мог нахрен и вообще начисто отрубить. Или все-таки отрубил? Не скажу, что это был страх, просто какое-то отстраненное беспокойство, и пришло оно, когда я понял, что вся ладонь липнет от теплой, еще не свернувшейся крови. Я точно знал, что это кровь. Навидался на своем веку.
Однако мое собственное, персональное физическое состояние сейчас было не так уж и важно. Главное – это Лиза. Скорей к ней! Помочь и поддержать!
Горящей от боли рукой, я стал стягивать с себя неподвижное тело. Сразу стало понятно, что на мужике надета разгрузка. Неужто Леший?
– Андрюха, ты… ты… – я пыхтел от натуги, пытаясь отодвинуть человека.
– У-у-у, – в ответ повторился тот самый стон, который я уже слышал прежде. Только теперь он был более громким, отчетливым, а главное получившим оттенки густого баса. Такого знакомого баса.
Голос и впрямь принадлежал Лешему, только подполковник развалился на моих ногах. А мужик, которого я так бесцеремонно двигал, был…
По металлическому настилу пола покатилась пара уцелевших шариков энергона. Наверняка выпали из складок одежды кого-то из моих, приходящих в сознание партнеров по клубу изощренных самоубийц. Именно благодаря свету голубых кристаллов я и разглядел лицо лежащего на мне человека. Это был Петрович. Изо рта его текла кровь, а остекленевшие глаза неподвижно уставились в темноту.
– Саша… Саша, ты чего? – не в силах поверить в смерть майора, я стал его трясти. Я словно старался его растолкать, разбудить, привести в чувство. После всех тех жутких смертей, которые мне довелось увидеть, умереть вот так, просто свернув шею, казалось невозможным, немыслимым.
– Отвоевался, значит… – надо мной выросла фигура в сером милицейском бушлате.
– Помоги! – я протянул к Анатолию свою дрожащую руку.
Прежде чем уделить внимание полковнику Ветрову, милиционер осторожно оттащил тело погибшего мотострелка и поудобней устроил контуженого Загребельного. Только после этого Нестеров с легкостью поставил на ноги меня. Симбионт, который поселился в его теле, продолжал исправно работать, превращая пожилого милиционера в неуязвимую машину. Неуязвимую, по крайней мере, для таких перепятий как эта.
Передвигаться в сплошном месиве мешков, ящиков, канистр и коробок, да еще в практически в полной темноте, оказалось вовсе непросто. Дело усложнялось еще и тем, что на ногах я держался едва-едва. Так что не окажись рядом Анатолия…
– Держись, – майор железной рукой схватил меня за шкирку, чем удержал от падения. – Идем. Лиза в самом дальнем углу, аккурат около люка в моторный отсек.
– Лиза! – я не удержался и позвал девушку.
– Максим! – ответила она слабым сдавленным голосом.
– Черт, ни хрена не видать! – в вязком болоте из разбросанного снаряжения мне удалось сделать всего пару робких шагов.
– Ничего, я все прекрасно вижу, – Анатолий продолжал меня поддерживать.
Видит? Мне сразу вспомнились темные, пропахшие плесенью коридоры Одинцовского убежища. Нестеров шел по ним даже без фонаря. Тогда он сказал, что знает там все как свои пять пальцев, а потому может обходиться без всякого света. Выходит, врал, сукин сын! Это гребаный симбионт подарил своему хозяину не только бычью силу, но и кошачье зрение.
Однако надобность в особых способностях милиционера отпала уже через несколько секунд. Мрак внутри БТРа прорезал бледный желтоватый луч. Защищаясь от него, я прикрыл глаза рукой. Фонарь зажег Фомин и об этом он не замедлил сообщить:
– Батарейки… У меня батарейки садятся! Нужен свет! Я ранен, мать вашу! Дайте еще света!
– Заткнись, сучий потрох, – прошипел недолюбливающий Фому милиционер. – Чего панику порешь!