Почти целую минуту в воздухе висела мертвая тишина. Каждый понимал, что Леший предлагает что-то бесспорно разумное, но вместе с тем и противоестественное, отдающее жутковатым холодком. Бочка… Кто из нас хотел бы найти свое последнее пристанище в стальной бочке?
– Из бочки его не выколупают, – Леший ответил на полдюжины вопросительных взглядов. – А так сожрут, и следа не останется.
– Подполковник прав, – срочно требовалось сдвинуть дело с мертвой точки, побороть нерешительность людей. – Так что взяли, мужики.
Я наклонился и здоровой рукой уцепился за запястье мотострелка. Мне принялись помогать Нестеров, Главный и как ни странно Фомин. Банкир словно забыл о своей сломанной руке и тянул тело погибшего майора с каким-то тупым остервенением и обреченностью, будто сейчас это было самое главное, чуть ли не долг всей его жизни.
Леший и Пашка нас прикрывали. Но, слава богу, на этот раз их защита не понадобилась и погребальная процессия без проблем дотащилась до двух зеленых, кое-где взявшихся первой ржавчиной двухсотлитровых бочек, на которых были нарисованы весьма абстрактные ромашки. Андрюха сбил крышку с одной из них.
– Порядок, – он колупнул ножом слежавшуюся грязно-белую смесь. – Гранулы. То ли гербициды, то ли пестициды, то ли удобрения какие.
– Подойдет? – робко осведомился Пашка.
– Нам подойдет, а ему уже все равно, – Леший с каменным лицом еще раз поглядел на труп, поразмыслил чуток, а потом добавил: – Вот что, пожалуй разгрузку с него снимем… и ботинки тоже. Вещи хорошие, пригодятся. Вон Даниил Ипатиевич почти босой.
– Нет-нет, что вы, Андрей Кириллович, не надо, – старик протестующее замахал руками. – Я и так… Я привык.
– Нет надо! – Рявкнул в ответ Леший. – Нам жить надо! Вы даже себе представить не можете как надо! Майору эти вещи теперь точно ни к чему. А то что в крови, не беда. Высохнет, оботрется и обсыплется.
– Можно мне жилет? – не дожидаясь разрешения, Пашка присел и липнущими от крови пальцами стал расстегивать молнию на камуфлированном "Тарзане" мотострелка.
Разувать Петровича чекист не стал никого заставлять. Сделал все сам, ловко и быстро. Уже через пару минут Андрюха всучил вконец потерянному Серебрянцеву еще довольно неплохие берцы.
В этот самый момент со стороны пробитой БТРом дыры донесся выстрел. Мы все разом обернулись и резко вскинули оружие. Рефлексы у последних на Земле гомо сапиенсов, как не крути, будь здоров… развились, мать вашу!
На фоне мутного светлого пятна пролома темный силуэт моей подруги виднелся довольно четко. Лиза хотя и продолжала сквозь оптику "любоваться местными красотами", но особых признаком беспокойства не выказывала, а спустя несколько секунд даже махнула нам рукой, словно дала команду "Отбой!".
– Поторапливаться надо, – Леший не очень-то доверял этому неверному, обманчивому спокойствию.
Взявшись за горловину бочки, он приказал Нестерову:
– А ну, майор, подсоби.
Вместе они опрокинули тяжелую железную емкость, высыпали из нее порошок, после чего начали вниз ногами запихивать туда труп Петровича. Тот едва поместился, и милиционеру с чекистом пришлось потрудиться, чтобы крышку все же можно было закрыть. Однако, прежде чем это сделать, Леший в компании Пашки и Нестерова сходил за несколькими мешками строительной смеси, может шпаклевки для стен, а может пасты для керамической плитки. Само собой я не очень-то вчитывался в этикетки.
– Засыплем внутрь, – пояснил подполковник. – Труп начнет гнить, появится влага, и материал затвердеет. Вот тогда уже точно майора не всковырнут. Будет спать спокойно.
Мне много пришлось повидать на своем веку: улицы, заваленные тысячами гниющих трупов, дождь, темный от человеческого пепла, поля, засеянные ржавыми касками и автоматами, но при виде того как окровавленное лицо Петровича тонет в едком белом порошке, мне стало не по себе. Это мне, закаленному жизнью мужику, а вот на Пашку и старика Серебрянцева такое погребение произвело сильное впечатление. Оба они стояли белые как мел. Леший все это конечно же заметил, но ничего не сказал. Он закончил свою работу и как можно плотнее набил на бочку металлическую крышку.
– Все. Готово, – Андрюха отряхнул руки. – Если кто желает сказать прощальную речь, валяйте. Даю пятнадцать секунд.
Все угрюмо молчали, и тогда подполковник заговорил сам:
– Хоть в чем-то ему подфартило. Если уж и нам суждено… то… Короче, чтобы и о нас так позаботились.
От этих слов Пашку тут же стошнило. Стоявший рядом милиционер похлопал пацана по спине и, пытаясь, нет, совсем не поддержать и успокоить, а скорее привести в рабочее состояние, пробурчал:
– А ну, Орлов, отставить. Ты мужик или нет?
– Я все… Дядя Толя, я сейчас… – от властного голоса Нестерова мальчишка вздрогнул и начал спешно вытирать губы рукавом куртки.
– Так, похороны объявляются закрытыми. Поминок не будет, так что всем рассредоточиться.
Подполковник ФСБ думал, что поставил точку в траурной церемонии, но Пашка неожиданно спросил:
– А надпись?
– Какую еще, нахрен, надпись?! – Леший стал заводиться, и если бы не мой взгляд, определенно вызверился на мальчишку.
– На могилах всегда надписи делают. А то забудут, кто там лежит.
Сам того не понимая, пацан изрек очень важную, может даже главную для всех нас вещь. Если мы оставим здесь надпись, то не только сохраним память о майоре, а еще и подарим этому месту, да и пожалуй самим себе надежду. Какую надежду? Да ту самую, главную! Надежду, что сюда после нас кто-то придет, вспомнит, что мир спасен совсем не потому, что ему просто так крупно повезло, а потому, что мы не сдались, что мы боролись за него до конца.
– Краски и кисточки в соседнем ряду, – Анатолий Нестеров рукой показал на край выступающего из полумрака стеллажа. – Лучше эмаль или масляная.
– Я мигом! – не долго думая, Пашка рванул в указанную сторону.
– Стой! – пришлось остановить мальчишку. – Автомат держи двумя руками и не зевай.
– Ага! – пацан поднял свой "укорот" и стал красться как заправский коммандос в джунглях Латинской Америки.
– Там кого-то поставить надо, – майор милиции с подозрение поглядел в спину удаляющегося мальчугана. – Магазин длинный. Из темноты черти-кто может выскочить.
– Задание как раз для тебя, – я поглядел на Лешего, и тот согласно кивнул.
– Да я, собственно говоря, об этом и толкую, – Нестеров отстегнул от своего АКСа магазин, заглянул внутрь него, взвесил на ладони и, удовлетворенно кивнув, вставил назад в автомат. – Тогда пошел. А ты, Максим, давай решай что-то с машиной. Ночь уже не за горами. Если не получиться починить, надо будет срочно думать, как до утра дотянуть.
– Ясное дело, – я сразу же поглядел на покосившийся БТР. – Сейчас только доктор мне пальцы перемотает, и можно будет начинать.
На "доктора" Главный отреагировал странно. А может это не столько на "доктора", сколько на все то, свидетелем чего он стал в последний час. Ханх, не мигая, уставился мне в лицо и глядел так, словно старался прочесть все мои мысли, все чувства. От этого ощущения я даже поежился. Ей богу, не знал бы, что он простой человек…
Звук частых, приближающихся шагов отвлек мое внимание. Это бежал Пашка.
– Что стряслось? – шедший ему навстречу Нестеров насторожился.
– Я краску нашел! – мальчишка показал пол литровую жестняку и кисточку с длинной тонкой кучкой.
– Молодец, что нашел, – Анатолий опустил ствол Калаша.
– А что писать-то? – Пашка как раз поравнялся с милиционером, потому спросил именно у него.
– Что писать… – Нестеров пожал плечами. – Ну-у, как обычно. Фамилия, имя, отчество и дата, конечно.
– Хорошо, я напишу, – пообещал пацан, и в голосе его послышалось непреклонное, вовсе не детское желание отдать последний долг своему собрату по оружию. – А какая фамилия у товарища майора была?
– Это ты у его шефа спроси, – милиционер красноречиво кивнул в сторону Фомина.
Нестеров с Пашкой стояли от нас всего в пяти-шести шагах, так что по сути все мы являлись участниками этого разговора.
– Какая фамилия? – перевел взгляд на Фому и повторил вопрос мальчишка.
Староста Рынка помолчал немного, а потом угрюмо пробубнил:
– Не знаю я фамилию. По большей части Петровичем кликали, иногда Саньком.
После слов Фомы в воздухе повисла тяжелая пауза, которую вскоре оборвал раздраженный, злой, почти яростный полурык-полувздох пожилого милиционера:
– Тьфу ты! Что ж вы за люди такие?! – майор действительно плюнул на пол, развернулся и пошел в темноту.
Мы все поглядели ему вслед, а Пашка прокричал:
– Так что писать?
– Пиши вот что… – я ответил за милиционера. – Здесь лежит майор Александр Петрович. Погиб в бою за свободу Земли.
– А так правильно будет? – мальчишка глядел то на меня, то на исчезающего во мраке Нестерова. – Анатолий Иванович ведь сказал…
– Правильно. Не сомневайся, – неожиданно подал голос Главный. – Пиши, как полковник тебе сказал.
Я поглядел на ханха и понял, что в нем что-то изменилось. Что-то в глазах. Там появилось… Неужели одобрение, отцовская гордость за своих детей? Цирк-зоопарк, что ж ты, гад, раньше то… Почему не помог, не замолвил словечко? Неужели за столько-то лет так и не понял кто мы такие, чего стоим? Такой вопрос я конечно же ханху задавать не стал. Вместо этого подсунул ему под нос свою опухшую пятерню, лечи, мол.
Пока Главный пластырем приматывал к моему, на счастье всего одному, сломанному пальцу плоскую похожую на палочку от эскимо щепку, я наблюдал за Пашкой. Пацан старательно выводил красной краской: "Сдесь лежит…". Вот же, блин, грамотей! "Сдесь" – это же надо такое наваять!
Сперва, само собой, я хотел окликнуть "отличника", заставить его стереть надпись и переписать заново, но потом передумал. Пусть остаются ошибки. Это тоже память о нас, о мальчишке, который лучше стреляет, чем пишет, обо всем этом жутком времени, о нашем походе. Я глядел, как среди потертой, исцарапанной зелени и ржавых ромашек появляются все новые и новые красные буквы, и душу мою заливала смертная тоска. Все неправильно, все не так, как должно быть, и похороны, и могила, и цветы. Да только, возможно, у нас, у меня, у Пашки, у Лизы не будет даже этого.
Глава 15
БТР я все-таки оживил. На это понадобилось около трех часов сверхинтенсивной работы, а так же активнейшее участие находчивого Серебрянцева и не по-человечески сильного Нестерова. В результате наших общих стараний грохочущая мотором, харкающая жирным черным дымом, накренившаяся на левый борт, и уже четырехколесная машина выползла под значительно потускневшее небо клонящегося к закату дня.
По поводу только что проведенного ремонта особых иллюзий я не питал. "302-ой" долго не протянет, и больше двадцати, в лучшем случае тридцати километров в час мне его не разогнать. Из всего этого следовало, что до места ночлега мы будем тащиться около часа. Да пока там разберемся… Еще как минимум час. Глянув на пелену низких свинцовых облаков, я подумал, что времени, пожалуй, хватит, правда это лишь в том случае, если на пути не встанет какая-нибудь хрень, которой мы очень и очень не понравимся.
– Ну что, бродяги, двинули, наконец!
Приободренный Леший прокричал мне сквозь распахнутый водительский люк. Подполковник вместе с Лизой, Пашкой и Нестеровым обосновался на бронированной крыше. Они старательно отстреливали тварей, которых как магнитом тянуло к нашей израненной "восьмидесятке".
– Забирайтесь внутрь!
Я уже в который раз попытался напомнить, что Проклятые земли совсем не место для катания на броне, но Загребельный меня опередил:
– Выберемся на Киевское шоссе, тогда и спустимся, а пока… – чекист дал короткую очередь, и кто-то, очень похожий на крупного пятнистого паука, шмыгнул за угол стоящего неподалеку ангара.
– Забирайтесь, мать вашу! Это приказ! – меня это пижонство стало выводить из себя. Мало что ли навидались? Башку снесут, и ойкнуть не успеешь.
Вцепившись в болезненно вибрирующий руль, я ждал когда стрелки заберутся внутрь. Именно в этот момент моего плеча и коснулся Главный:
– Ветров, где ты намерен ночевать?
– Километров тридцать на юг по Киевскому… Есть там одно интересное местечко. Тебе должно понравиться.
– Тридцать… – ханх наморщил лоб, что-то прикидывая.
– Есть возражения или я не знаю чего-то, что должен? – Я сразу насторожился.
– Не знаешь, – наш проводник подтвердил мои опасения.
– Так просвети.
Как раз в этот момент в люк над местом командира ввалился Леший.
– Мы на месте, – прогудел он своим сочным басом.
– Трогай, по пути поговорим, – предложил ханх.
– Ладно, поехали, – согласился я и как можно плавне стронул с места изувеченную машину.
Для "302-го" закончилась эпоха неистовых рывков и бешеных скоростей. Теперь, как и положено инвалиду, он мог лишь медленно и грузно ползать. Понимая это, я скорее смял, чем пробил ограждение из сетки Рабицы и мимо дотла сожженной автозаправки "Газпромнефти" выполз на широкую ленту Киевского шоссе.
Дорога уходила вдаль практически по прямой, а потому просматривалась километра на полтора. Шоссе на этом участке оказалось буквально запружено брошенными автомобилями. В основном это были грузовики, бортовые и самосвалы. Наскоро набитые знаки "Осторожно радиоактивность!" указывали, что это именно те самые машины, которые участвовали в расчистке Наро-Фоминска еще до того, как его покинули люди. Перевозившую радиоактивный шлак технику парковали за городом, где она так и осталась стоять по сей день.
Мертвые глыбы ржавого металла на обочинах стали для меня уже привычной вещью и при всем своем жутковатом, напоминающем об армагеддоне виде, не привлекали особого внимания. Зато огромные пятна, отчетливо проступающие на грязном асфальте, сразу заинтересовали, вызвали подозрение. Вернее это были даже не пятна, а целые участки протяженностью от двадцати до пятидесяти метров. На них дорожное покрытие утратило свой обычный грязно-серый цвет и стало светло-коричневым, кое-где даже рыжим. Первое такое образование виднелось прямо на перекрестке, где в Киевское шоссе утыкалась улица Погодина.
– Что за пятна? – я задал вопрос, воспользовавшись тем, что Главный находился рядом.
– Зоны тепловых выбросов, – ханх сразу понял, о чем именно я спрашиваю. – Ничего опасного, но лучше не наезжать. Асфальт там хрупкий, часть битума выпарилась, так что может и не выдержать. Завязнем еще.
Да-а-а, завязнуть очень не хотелось, тем более на машине с едва живой трансмиссией и огромным весом, который распределен на четыре колеса вместо восьми. Понимая это, я снизил скорость и на первой передаче буквально пополз по краю аномального пятна.
– Никогда не видел такого, – в наш разговор вклинился еще один голос, и принадлежал он Анатолию Нестерову.
– Ты, майор, на Проклятых не бывал, а потому многого чего не видел, – ответил ему Главный.
Милиционер на это промолчал, но я прямо таки почувствовал, как внутри "восьмидесятки" возникло напряжение. Изучающие, едва ли не настороженные взгляды Нестерова, которыми тот то и дело одаривал Главного, я замечал все чаще и чаще. Вот и сейчас ханх и милиционер, как пить дать, сошлись в безмолвной зрительной дуэли.
Как ни прискорбно это осознавать, но я был вынужден еще больше подлить масла в огонь этого противостояния.
– Олесь! – я окликнул ханха. – Что там впереди? – знать мне было просто необходимо, ведь именно от этого и зависел наш дальнейший маршрут.
– Сейчас мы в зоне перехода. Это по сути все те же пустоши, только насыщенные аномалиями, или лучше сказать побочными флуктуациями, вызванными энергетической реструкцией.
– Ого, мужичок-лесовичок, откуда слов-то таких набрался? – Цепкий ум Одинцовского милиционера среагировал моментально.
– Не перебивай, майор, – вмешательство подполковника ФСБ позволило Главному уйти от ответа.
– Дальше, – это уже потребовал я. – Какова ширина этой самой зоны перехода и что нас ждет за ней?
Слава богу рыжих пятен на дороге стало поменьше, да и окрестности представляли собой полуистлевшее редколесье. Из всего этого следовало, что опасность не могла подкрасться к нам неожиданно. Именно поэтому я и смог сосредоточиться на разговоре.
– В глубине Проклятых земель нас встретит совсем иной мир.
– Что значит иной мир? – похоже, Нестеров не совсем понял, что именно Главный вложил в это понятие.
– Мы там сможем дышать? – вопрос Лешего был куда более конкретным.
– Дышать? – милиционер не поверил своим ушам.
– Дышать сможем, – ханх ответил уверенно. – Атмосфера едина для всей планеты, интенсивные изменения начнутся только на последней стадии.
– Что же тогда изменится?
– Состав горных пород, рельеф, ландшафт, радиоактивный фон, гравитация…
– Уменьшится или увеличится? – быстро поинтересовался Загребельный. – Фон и гравитация уменьшатся или увеличатся?
– Врать не стану, радиоактивный фон возрастет втрое. Это вызвано резким увеличением радиоактивных элементов в реконструированных слоях литосферы. Что касается гравитации, то она уменьшится. Да она уже здесь и сейчас меньше земной. Отчасти именно это позволило нам перенести удар во время падения. А, кроме того… – Главный по-дружески потрепал меня по плечу: – Уж извини, полковник, но идея взвалить четырнадцать тонн металла на четыре совершенно не предназначенные для такой нагрузки колеса, была не очень хорошей. И не изменись сила тяжести, все твои усовершенствования…
– Да понял уже… Хватит!
Я постарался как можно вежливей прервать издевательства над моим самолюбием инженера. Сделать это хотелось еще и потому, что на протяжении всей этой речи по занимательно механике в голове моей вертелся один весьма любопытный вопрос:
– Радиоактивные элементы, говоришь… Стронций девяносто, например? – в этот момент мне так захотелось увидеть лицо ханха, что призрев опасность налететь на очередную рыжую подпалину, я обернулся.
Главный словно ждал этого. Он сразу нашел мои глаза и, хмуро глядя в них, едва заметно кивнул:
– Стронций девяносто это непременный атрибут планет с активным термоядерным ядром. Такие планеты очень редки и очень нестабильны, но порой на них зарождаются уникальные формы жизни.
Не знаю, понял ли кто другой этот ответ. Скорее всего, нет. Однако я понял. Прекрасно понял. Решение было принято. Следующими квартирантами на планете Земля должны были стать кентавры. Это именно их нестабильная планета с термоядерным ядром трещит по швам. И именно в точно такой же термоядерный котел, может слегка модернизированный, создатели решили превратить наш дом, нашу голубую планету.
От осознания всего этого захотелось вцепиться ханху прямо в глотку и не отпускать до тех пор, пока тот не испустит дух. Хотя наверное и этого будет мало. За все то, что они сделали, его следует повесить, утопить, расстрелять, четвертовать, а затем поджарить на медленном огне. Я бы так и сделал, точно сделал, кабы в этот момент у меня не были заняты руки. "302-ой" как раз полз по узенькому перешейку между двумя крупными рыжими подпалинами, и отпустить руль, остановиться или хотя бы притормозить не получалось. Никак не получалось! Каким-то внутренним чутьем я чувствовал, как трещит асфальт под колесами тяжелой машины. Какая уж тут, к дьяволу, остановка!