- И что это должно значить? - поинтересовался фон Кемпфер.
- Что у меня, в отличие от вас, герр Исаак, - спокойно ответил Бокий, - имеется возможность попасть в театр, не привлекая к себе особого внимания. Я, собственно, уже был там несколько раз. Конечно, мне не попасть много куда, однако я мог бы помочь вам проникнуть в театр.
- И вы готовы тем самым подставить под удар вашего соотечественника, - совершенно не вопросительным тоном произнёс фон Кемпфер.
- Он отказался мне помочь, - спокойно произнёс Бокий, - тем самым поставив под угрозу выполнение моего задания. Надеюсь, вы будете несколько дальновиднее Руднева?
- Это как-то уж слишком отдаёт скрытой угрозой, Ви Мин, - рассмеялся фон Кемпфер. - Не забывайте, мы с вами на улицах Токио, а не в кабинете Новгородского губчека.
- Будь мы в кабинете в губчека, - ответил Глеб Иванович, - я бы совсем иначе разговаривал с вами, герр Исаак. А вот положение у нас обоих, мягко говоря, подвешенное. Мы с вами находимся на чужой земле и ищем здесь один из важнейших секретов, который охраняют, как зеницу ока. И только совместно мы можем добраться до тайны кристаллов духа. Порознь у нас практически нет никаких шансов.
- Весьма разумный подход, - заметил фон Кемпфер. - Я бы даже сказал, весьма и весьма. Только, в таком случае, мне нужны некоторые гарантии с вашей стороны, Ви Мин. Вы же понимаете, что после слов о Рудневе, или как там зовут этого эмигранта в театре, проникаться доверием к вам, Ви Мин, я не спешу.
- И каких же гарантий вы от меня хотите? - поинтересовался Бокий.
Исаак уже собирался ответить, но тут его спутник шагнул вперёд, заслоняя собой фон Кемпфера. Пятеро китайцев, вооружённых ножами, кастетами и просто обрывками цепей, налетели на них. Успевший обернуться Бокий заметил перекошенное злобой лицо Ксинга. Бывший неформальный зам мастера Тонга нёсся на Бокий с длинным ножом в руке. Глеб Иванович едва успел убраться с его дороги. Он не владел никакими боевыми искусствами, как Руднев, только в юности занимался в боксёрском кружке. Да и драться ему приходилось неоднократно. И в студенческие времена, и в революционные, когда приходилось кулаками и такими же ножами и кастетами отстаивать свою жизнь.
Бокий успел перехватить руку Ксинга левой и без замаха врезал китайцу в челюсть. Голова того дёрнулась, было слышно, как затрещали кости. Из-под кулака Бокия брызнула кровь и полетели осколки зубов. Ксинг начал оседать. Но оставались ещё четыре его товарища. И отступать из-за потери своего лидера они не собирались.
- Убей их, ReiЯzahn! - скомандовал фон Кемпфер.
Светловолосый парнишка, сопровождавший его, ринулся на врага. Движения его были нечеловечески быстрыми. Первых двух он свалил в единый миг. Кулак впечатался в нос китайцу с окованной сталью дубинкой - мерзкий хруст, и тот оседает на мостовую. Крови почти нет, но и так ясно, что он мёртв. Второй падает рядом - локоть молодого человека врезается в кадык, плюща горло.
Оставшиеся трое обрушились на нового, куда более опасного, противника. Первый рухнул с переломанными руками и вмятиной в груди. Второй отлетел на несколько шагов, его собственный нож торчал у китайца изо лба. Последний противник, к его чести, не побежал. Он был вооружён чем-то вроде цепа на короткой цепи. Орудовал китаец им довольно ловко, но противостоять юноше не мог. Не прошло и секунды, как он рухнул поверх товарищей, а цеп отлетел на несколько шагов, застучав деревяшками по камню мостовой.
Ошеломлённый Бокий не успел даже Ксинга отпустить. Тот так и остался висеть кулём на его руке. Вся схватка не заняла и нескольких секунд.
- А с вами шутить не стоит, - усмехнулся, пытаясь скрыть потрясение Бокий, отпуская-таки Ксинга. - Хорошо, что в Новгороде с вами был Дитрих, а не этот парень.
- Гудериан в те времена ещё пешком под стол ходил, - усмехнулся фон Кемпфер, зачем-то подходя к одному из покойников.
- А всем глаза отвести вы не сумели, - нашёл чем попенять Бокий.
- Эти ребята целенаправленно шли убивать вас, Ви Мин, - пожал плечами Исаак, опускаясь на колено рядом с телом, - и отвести таким глаза намного сложней. Тут и влияние нужно целенаправленное, а мы с вами слишком заговорились, Ви Мин, и я не успел отреагировать на их появление вовремя. К тому же, - он провёл рукой над лицом одного из китайцев, - всё, что ни делается, к лучшему. - Исаак поднялся. - Теперь я имею некоторые гарантии.
Лицо китайца изменилось под рукой фон Кемпфера. Теперь в выцветшее зимнее небо смотрело лицо Глеба Бокия.
- Так будет надёжней, Ви Мин, - усмехнулся Исаак. - Идёмте с нами, Глеб Иванович, автомобиль недалеко.
- И как мне теперь проникать в театр? - спросил у него Бокий. - Если я мёртв.
- Это до поры, Глеб Иванович, - усмехнулся Кемпфер. - Когда надо будет, мы вернём вас в театр, перед самым нашим вторжением. Думаю, этому многие удивятся, а вы пока придумайте историю, которой бы поверили. Идёмте же, товарищ Бокий. Отводить глаза от всего слишком сложно. На трупы скоро начнут обращать внимание.
Оставаться и дальше на улице, где лежит его труп, Глеб Иванович решил лишним. А потому безропотно последовал за немцами до их чёрного авто.
Однако на трупы никто не обратил внимания после их ухода. Место короткой схватки накрыл чёрный купол, внутри которого матерелизовался Юримару. Стоило ему взмахнуть рукой, как тела на земле зашевелились, начали медленно и неуверенно подниматься. С настолько "свежими" трупами ему не требовалось никаких ритуалов. Эти тела ещё не забыли, как это, быть живыми и тёплыми, а потому у подселённых в них сущностей никаких проблем с передвижением возникнуть не должно. Равно как и с пониманием обстановки и общением с живыми людьми. Помнить они будут всё, что помнили декораторы при жизни.
Но возвращать их в мастерскую Тонга Юримару не спешил. Он внимательно вгляделся в изменённое фон Кемпфером лицо китайца.
- Кто же ты такой? - раздумчиво спросил Юримару непонятно у кого. Труп ему ответить, конечно, не мог.
Глава 9
Декабрь 9 года эпохи Сёва (1935 г.) Токио
Автомобиль от Араки Садао прибыл на следующий день после нашей встречи к хакусяку. Лёг я в предыдущий вечер слишком поздно. По приезде Накадзо пригласил меня в свой кабинет и вынул из-под стола несколько бутылочек сакэ подряд. Я понял, что разговор предстоит серьёзный. Была в антрепренёре черта, роднившая его с моими соотечественниками. Все трудные разговоры он предпочитал изрядно разбавлять спиртным.
- Надеюсь, вы, Руднев-сан, - серьёзно произнёс Накадзо, - не восприняли всерьёз слова хакусяку. Это было только своего рода испытание для Ютаро-кун. Хакусяку хотел проверить его реакцию на довольно обидные слова о возможной некомпетентности.
- А я был в качестве наглядного пособия, - усмехнулся я, выпивая сакэ и подставляя чашечку под новую мизерную порцию тёплого пойла. - Без меня бы картина не была достаточно полной.
- Вроде того, - согласился Накадзо, наливая и себе. - Очень хорошо, что вы это понимаете.
- Вы бы ещё Ютаро-кун об этом рассказали, - усмехнулся я, выпивая вторую чашечку уже почти не морщась. - А то он до сих пор, наверное, как выразился хакусяку, ножнами бряцает. Кстати, что это значит? Я вроде общий смысл понял, но хотелось бы знать точно.
- Это от самураев ещё пошло, - объяснил Накадзо, разливая по третьей. - Они два меча носили - длинный и короткий. А бряцать ножнами, это в смысле злиться, выкрикивать практически пустые слова. Что говорить, что ножнами стучать. В этом смысле.
- А у нас любили говорить, - усмехнулся я, - про лязгать клыками.
Мы выпили по третьей и я поднялся на ноги. Японская водка хорошо била в голову, да и ноги заплетались неплохо.
- У нас ещё тренировка вечером, - объяснил я свой уход, - а до тех пор надо немного отойти от выпитого. Да и нехорошо это дышать сакэ на товарищей.
- Насчёт Ютаро-кун, - заметил напоследок Накадзо. - Обязательно скажу, но несколько позже. Пусть молодой человек немного поварится в собственном соку. Ему это полезно будет. А после тренировки зайдите ко мне снова, Руднев-сан.
- Для чего? - поинтересовался я.
- Ну, мне со всем этим хозяйством одному не сладить, - обвёл рукой "батарею" бутылочек Накадзо. - А на самом деле, прежде чем говорить с Ютаро-кун, я хотел бы узнать от вас о том, как он вёл себя на этой тренировке. Я наблюдать за ней не буду, не хочу смущать Ютаро-кун своим присутствием. Однако узнать о его поведении мне нужно. Вашему мнению я вполне доверяю.
- Тогда я приглашу ещё и Марину-кун, - сообщил я. - У нас, в России, всегда пили втроём. Идеальная компания.
- Только больше чтобы никого, - шутливо погрозил мне пальцем Накадзо. - Четыре у нас, в Японии, не самое лучшее число собутыльников.
В итоге этих, как назвала их потом Марина, посиделок, мы приговорили всё, что было припрятано у Накадзо под столом. Долго спорили о достоинствах и недостатках Ютаро, как командира, при этом я отчаянно защищал юношу, а Марина приводила один за другим просто убийственные аргументы против него. Вскоре на защиту Ютаро встать пришлось уже и Накадзо, однако Марина тут же перешла в ещё более яростное наступление, сокрушая все наши доводы своими, крыть которые нам было практически нечем. Доспорились до того, что у Марины начал заплетаться язык, а когда она в запале подскочила на ноги, мне пришлось ловить её за талию. При этом она рухнула мне на колени и залилась краской, будто гимназистка.
Ещё сильней она засмущалась, когда выяснилось, что сама идти она уже не может и ей придётся практически виснуть на моём плече, чтобы добраться до своей комнаты. В комнате приключился очередной конфуз. Когда я усаживал Марину на кровать, то сакэ сыграло дурную шутку уже со мной. Я споткнулся и рухнул рядом с ней. При этом Марина продолжала судорожно цепляться за моё плечо. Так мы повалились вместе на узкую постель, будто пылкие влюблённые. Пролежали, наверное, с полминуты, осознавая весь идиотизм положения. А потом Марина залепила мне звонкую оплеуху. Я скатился с постели и меня скрутил приступ совершенно дурацкого хохота. Почти тут же рассмеялась и Марина.
Я катался по полу, Марина по кровати, рискуя упасть, и вместе хохотали, словно безумные.
Отсмеявшись, я покинул-таки комнату Марины, держась за живот, который сводило от продолжительного смеха и выпитого почти натощак сакэ. Едва успел добраться за уборной.
А на следующий день за мной приехал автомобиль военного министра. Двое кэмпэй вошли в зал и забрали меня, снова сорвав с репетиции. Точнее выглядело это просто превосходно. Все трое кэмпэй были в кавалерийской форме с чёрными сапогами, белыми нарукавными повязками и фуражками на сгибе локтя. Щёлкнув каблуками, старший кэмпэй чётко промаршировал к сцене и вынул из плоской сумки внушительную бумагу с красивыми вензелями и иероглифами.
- Руднев-сан, - как на параде обратился он ко мне, - Араки Садао-дансяку приглашает вас на встречу личного характера. Приглашение подтверждено сим документом, вручённым вам лично в руки.
Я едва удержался от того, чтобы отдать честь в ответ на такой рапорт, принимая из рук великолепного кэмпэй бумагу с вензелями.
- Благодарю вас, - ответил я, разворачивая бумагу. Она, к слову, оказалась ещё и гербовой.
В общем, это было самое обычное приглашение, только написанное "высоким штилем" да ещё иероглифами, а не одной из азбук, к которым я больше привык. Собственно, ничего сверх того, что я услышал от великолепного кэмпэй, из бумаги я не узнал. Разве только, что встреча назначена на сегодня и состояться должна через полчаса.
- Автомобиль ждёт, - сообщил мне великолепный кэмпэй.
Они проводили меня через весь театр, словно конвоировали, до самого авто. Весьма внушительного и заграничного, украшенного тем же вензелем. Наверное, это был герб дансяку Араки Садао. А может какой-нибудь символ всего военного министерства. В этом я не разбирался.
Военный министр ждал меня в небольшом европеизированном особнячке с колоннами и башенками. В башенках, при надобности, можно было разместить снайперов или даже оборудовать пулемётные гнёзда - места хватило бы вполне. Я обратил на это внимание, но скорее отвлечённо, просто отметил как занятный факт. Кэмпэй проводили меня на второй этаж, мимо часовых с винтовками с обеих сторон от входной двери и ещё пары у лестницы. Принимал меня Араки в довольно большой, но по-японски уютной комнате, где кроме него сидели знакомый мне Дзиндзабуро Мадзаки и бородатый дядька, который мог быть только Родзаевским - новый лидер харбинских белоэмигрантских фашистов. Я хорошо помнил молодчиков со свастиками на повязках, выкрикивающих лозунги и вскидывающих руки в салюте, под стенами советской миссии в Харбине. Во время одного из "обысков", что периодически устраивали нам китайцы, они ворвались в миссию, и это дало нам, охране, повод вышвырнуть всех скопом. После этого меня, собственно, и перевели на границу - подальше от Харбина.
Вот уж ни думал, ни гадал, что придёт мне такой привет из Дальневосточной Москвы.
- Присаживайтесь, товарищ Руднев, - произнёс по-немецки военный министр, употребив обращение "Genosse", принятую в социалистических партиях, в основном, правого толка, в противоположность левацкому "Kamerad". - Товарищ Родзаевский не владеет японским, а потому лучше всего нам вести нашу беседу на немецком. Этот язык тут понимают все.
- Не имею ничего против немецкого, - пожал плечами я. - Только мне не очень понятно, о чём нам говорить ещё. Вроде бы, все вопросы мы решили после премьеры "Ромео и Джульетты".
- Не стоит начинать диалог столь резко, - заметил Мадзаки, выразительно поглядев на меня. - Военный министр пригласил нас побеседовать, для чего же сразу ощетиниваться, как ёж?
- Ты умеешь так хорошо высказывать мои мысли, - усмехнулся Араки, - что иногда я начинаю бояться тебя, старый друг.
- Но, всё же, министр Садао, - решил уточнить я, - вы человек занятой и не стали бы тратить своё время на русского эмигранта, да ещё и выписывать из Маньчжоу-го лидера белофашистов, если бы не преследовали каких-то определённых целей. - Наверное, немецкий язык отразился на моей речи, раз я выдал столь длинную и сложную фразу. Японским я владел не так хорошо, чтобы строить подобные.
- Моя цель, товарищ Руднев, - сказал без тени иронии Араки, - покончить с Советами, как фактом. Не должно существовать подобного государства. Оно слишком опасно в мировом масштабе. Этого не могут понять ни в Лондоне, ни в Париже, а в Североамериканских Штатах и вовсе активно поддерживают "братьев по демократии".
- И как в этом я могу помочь вам, господин военный министр? - продолжал настаивать я.
- Разрешите, я отвечу товарищу Рудневу…
А вот против Родзаевского ощетиниться вполне стоило. Он не военный министр и пребывает тут на столь же птичьих правах, как и я.
- Я вам, герр Родзаевский, - осадил его я, - не товарищ.
- И кем предпочитаете быть, - усмехнулся в бороду Родзаевский, - гусем или свиньёй?
- Товарищи, - остановил зарождающуюся перепалку военный министр, - я привык понимать, что говорят мои собеседники. А вы, хоть и по-немецки говорите, но я что-то вас понять не могу. Какие свиньи с гусями? При чём тут товарищи?
- Прошу прощения, товарищ Араки, - обратился к военному министру Родзаевский, - это русская поговорка. Гусь свинье не товарищ.
- Постарайтесь впредь воздержаться от пословиц и поговорок, товарищ Родзаевский, - почти менторским тоном произнёс Араки, - а вы, товарищ Руднев, впредь не перебивайте товарища Родзаевского. У нас тут диалог на равных, и затыкать никому рот не надо, даже я себе подобного не позволяю.
Я счёл за лучшее промолчать, и Родзаевский взял-таки слово:
- Ваша помощь, товарищ Руднев, - сказал он, - может оказаться просто неоценимой. Вы были в Харбине и бежали незадолго до его передачи Маньчжоу-го, хотя до этого были нашим врагом. А раскаявшихся и переметнувшихся всегда любят, особенно если их правильно подать.
- Гуся со свиньёй, - не смог удержаться я от ехидного комментария, - тоже важно правильно подать. В каком виде собираетесь ставить меня на стол? Под яблоками или в собственном соку?
- В собственном, как вы, товарищ Руднев, выразились соку, - провёл пальцем по усам Родзаевский, - вы мало кому интересны. А вот если вас приправить хорошей дозой пропаганды, одеть во френч с партийной повязкой, напомнить о подвиге вашего батюшки… - Он задумчиво провёл пальцами по бороде.
- Подвиг отца товарища Руднева, - заметил Мадзаки, - будет весьма странно смотреться в вашей пропаганде, товарищ Родзаевский. Все знают, что вашу партию в Харбине поддерживаем мы, а адмирал Руднев известен именно боем с нашим флотом.
- Верно, - поддержал его Араки, - не самая лучшая позиция. Не стоит особенно заострять внимания на личности отца товарища Руднева.
- Вы в корне не правы! - воскликнул Родзаевский. - Именно на личности Руднева-старшего и надо играть. Он пользуется большим уважением у вас в стране, что и стоит продемонстрировать. Небольшой митинг в Чемульпо, поищем моряков и морских офицеров, пусть также выскажутся. И побольше репортёров, лучше всего с фотокамерами. Это же облетит весь мир! Представьте себе, товарищи, - от радужных перспектив, которые грезили ему, Родзаевский даже руками замахал, - какую шумиху нам удастся создать! Сын великого Всеволода Руднева в рядах нашей партии! Мы объединим под своим лидерством всё эмигрантское движение на востоке. Заставим прислушаться к себе Запад!
- Уважение к врагу, - подкрутил не по-японски длинный ус Араки, - не слишком популярно на западе. Время подобного рыцарства закончилось вместе с Первой Мировой войной. Сейчас пришла пора жестокости и крови, прошлые заслуги мало интересны. И потому товарищ Руднев нужен нам не как наследник своего отца, а как офицер Красной Армии, сменивший сторону по убеждениям.
- А вот тут я могу вам, товарищ Араки, возразить, - сказал я. - Из расположения Красной Армии я скрылся отнюдь не по идейным соображениям. Я просто слишком жить хотел тогда, и остальное меня мало интересовало в тот момент.
- Я не могу понять, товарищ Руднев, - спросил у меня Мадзаки, - что именно угрожало вашей жизни? Вы ведь просто должны были вернуться на родину, что грозило вам там?
- Меня, как это называется у нас на Родине, товарищ Мадзаки, - усмехнулся я, - вычистили из рядов Красной Армии. Я узнал об этом незадолго до приказа о переводе механизированных частей домой. По опыту могу с уверенностью сказать, что на родине меня, кроме ареста и расстрела, в лучшем случае, пожизненной каторги, не ждало ничего.
- Но ведь вы не знали этого наверняка? - продолжал расспрашивать меня генерал, как будто не знал всю мою историю, равно как и "легенду", досконально.
- Я предпочёл не рисковать, - усмехнулся я.
- Ваши подлинные мотивы, товарищ Руднев, - отмахнулся Араки, - никого не волнуют. Важно, что вы скажете прессе.
- Вы предлагаете мне прилюдно лгать, - притворно округлил глаза я. - Я, конечно, почти артист, но как-то не привык лгать перед фотокамерами и журналистами. Это же просто ужас! Я перевру все слова, триста раз собьюсь, да мне просто никто не поверит.